Один парень посвистывает, и, судя по всему, очень некстати. Девушка рядом с ним недовольно фыркает и отворачивается. Смех сыпется со всех сторон. От стыда хочется закрыть лицо руками, и, чтобы хотя бы немного отвлечься, я открываю свою газировку. Все эти игры точно не для меня.

– Эй, чего такая грустная? – Бет легко толкает меня в бок, замечая, что я отсаживаюсь.

– Не бери в голову, – отмахиваюсь я. – Просто не в настроении, вот и всё.

– Можем попросить Мориса сыграть в другую игру, хочешь?

– Нет-нет, что ты!

Актриса из меня хуже некуда. Я даже промолчу насчёт невольной улыбки от мысли, что неприятности обойдут меня стороной. Лишь бы не пришлось ни с кем целоваться! К этому я точно не готова.

Я сама не заметила, как сжала подол своего платья.

– Всё в порядке? – настороженно спрашивает Бет.

– В полном, – вру я.

Бет поднимается на ноги.

– Морис, может, сыграем в другую игру?

– Бет, не стоит! – я поднимаюсь за ней, чуть не опрокидывая газировку.

– Что ж, – Морис покачивается из стороны в сторону, – давайте в «Правду или действие»?

Бет сияет и плюхается назад на ковёр.

– Так, Кэт, пора начинать. Правда или действие?

– Правда, – без раздумий отвечаю я.

– Твоя любимая группа?

Ну, это настолько легко, что у меня даже поднимается настроение.

– Битлз.

Бет быстро подключается к разговору:

– Я их обожаю!

Мне приятно, что хотя бы кто-то разделяет мои интересы. Обычно их разделяет только отражение в зеркале. Поэтому, невысоко подняв свой стаканчик, я произношу тост:

– За встречу верных фанатов!

Подруга смеётся, и мы чокаемся.

– Так, Бетти, правда или действие? – спрашивает Морис.

– Правда.

– Ты порвала бы с парнем, если бы влюбилась в другого?

– Звучит по-детски, – хмыкает Бет, отхлёбывая газировку, – ну да ладно, может быть. Что насчёт тебя? – вдруг спрашивает она у меня.

Но Морис не отступает:

– Надеюсь, ты порвёшь с ним из-за меня.

Бет закатывает глаза.

– Было бы из-за чего, – она снова поворачивается ко мне. – Ну, а ты, Кэт?

– Я выбираю действие, – неуверенно бормочу я.

– Эй, нельзя уклоняться от вопроса! Это против правил, забыла? – театральное разочарование на её лице выводит меня из себя.

– Да брось, – Морис вскидывает брови и выпучивает на меня свои пьяные глаза. – Неужели есть нечто, заставляющее Кэт молчать?

– Лучше не смотри на меня так, – предупреждаю я.

– Это просто игра, – обиженно фыркает он.

– Личная жизнь – никакая не игра, – подкалываю я парня, который меняет девушек как перчатки.

Бет кладёт руку мне на плечо.

– Мы поняли, Кэт, мы поняли, – она широко улыбается и, кажется, краснеет. – Морис, тебе придётся принять поражение.

– Даже не смей расслабляться, Кэт, тебе придётся выполнить действие, – любезно напоминает мне он.

– Дай угадаю, заставишь меня выпить три стакана виски?

Морис скрещивает руки на груди и надувает губы.

– Вообще-то я непредсказуемый.

– Очень смешно.

– Кэт, прекрати, – улыбается Бет.

– Он первый начал! – упираюсь я.

Подруга мягко заканчивает:

– Вы оба хороши.

– Ты должна написать письмо с признанием в любви любому парню из детского дома, – говорит вдруг Морис, и я давлюсь газировкой.

– Нет уж, – отрезаю я.

Билли Акерс не будет в восторге – это первая мысль, проскользнувшая в моей голове.

– Тогда выпей три стакана виски, – Бет пихает меня в бок и смеётся. – Выпьешь, и будь по-твоему. Да и смелости прибавится.

Смелости у меня не прибавится, а вот проблем точно.

– Спасибо, не буду, – робею я.

– С тобой неинтересно играть, – вздыхает Морис. – Может, мы вообще зря тебя позвали?

– Я и не просилась, – защищаюсь я. – Вы сами предложили мне составить вам компанию, забыли?

– Остынь, он шутит, это просто игра, – встревает Бет.

– Чувства других – не игра.

Наверное, я так уверена в этом, потому что играли с моими.

– Если ты не хочешь, то можешь не писать, – пожимает плечами Морис. Я внимательно смотрю на него и пытаюсь угадать, к чему он клонит. – Вообще-то я считаю, что Бетти права насчёт того, что это безобидно. Ты же не в постель к кому-то прыгаешь!

– Фу, – морщусь я.

– Никто не заставляет тебя влюбляться. Просто посмейся. Если ты, конечно, умеешь, – многозначительно заканчивает Морис.

– Вы бы сами выполнили такое задание? – я перевожу взгляд с него на Бет, ожидая ответа. – Ну?

– Ты знаешь, – говорит Морис.

– Серьёзно?

Ребята одновременно кивают. Я снова злюсь – и на них, и на себя.

– Хорошо, – нехотя соглашаюсь я.

– Тогда тебе придётся приступить прямо здесь.

– Зачем?

– Чтобы мы убедились, что ты нас не обманула, – поясняет мне Морис, как маленькому ребёнку. Я фыркаю и поднимаюсь с колен.

– Горю желанием обвести вас вокруг пальца.

Было бы неплохо подложить что-то под лист, поэтому я осматриваюсь в поисках чего-нибудь подходящего. Я подхожу к журнальному столику, на котором лежит коробка с остывшей пиццей, и, убедившись, что она никому не нужна, возвращаюсь на своё место вместе с ней. Оставшиеся кусочки мы с ребятами делим между собой.

– Мы серьёзно, Кэт, – напоминает мне Морис. – Если не хочешь пить виски, тебе придётся выполнить задание.

– Я соглашаюсь только потому, что на завтрашней фотосессии мне нужно быть трезвой, – отвечаю я, запивая пиццу газировкой. – У вас классные закуски!

– Ещё бы, – оживает Морис. – Так, когда ты начнёшь писать?

Моя попытка сменить тему не увенчалась успехом.

– Ну, раз у меня нет выбора, то сейчас, – отвечаю я.

Бет достаёт из небольшого шкафа несколько листов и ручку.

– Кого-то выбрала? – интересуется она.

Я бы с радостью написала письмо Билли Акерсу, но, к моему сожалению, ребята уже в курсе наших отношений. Скорее всего, придётся писать Люку Грину. Он кажется мне беспроигрышным вариантом: с ним мы не раз пересекались в старшей школе, и ложь о моей влюблённости хотя бы отдалённо будет напоминать правду. Что до реакции Билли, то я легко смогу убедить его в том, что всё это не более чем шутка.

Поставив на колени коробку из-под пиццы, я беру у Бет лист и начинаю писать.

«Дорогой Люк,

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Перед тем, как ты начнёшь читать, я хочу сказать, что ты очень смелый. На твоём месте я бы никогда не распечатывала это письмо. Я безмерно виновата перед тобой, но и промолчать я тоже не могу. Я очень надеюсь, что ты правильно меня поймёшь. Прости.

Примерно в шестом классе я начала замечать за собой странности. Например, однажды, стоя около школьного крыльца, я любовалась твоей хитрой улыбкой до тех пор, пока не прозвенел звонок. О чём ты тогда думал? О том, что снова сбежал с урока незамеченным? Я представляла, как тебе влетело бы от мистера С., если бы он об этом узнал. Но не переживай: я ничего ему не сказала. Как, в общем-то, и бабушке.

А помнишь, как ты засмотрелся на меня и споткнулся на физкультуре? Я тоже смотрела на тебя. Помнишь, как ты единственный смеялся с моих шуток, хоть в них не было ничего особенного? Я тоже смеялась – с тобой за компанию. Я могу перечислить ещё сотню таких «помнишь», но тогда забуду сказать о главном, поэтому… просто позволь мне сделать это. Ты влюблял меня, Люк, своей редкой улыбкой. Той, которая не была ни для кого предназначена, но всегда попадалась мне на глаза…»

В реальности же всё наоборот. Я ни разу не замечала улыбки на лице Люка, о которой только что написала. И на то наверняка были свои причины, ведь Люк всю жизнь рос в детском доме. На занятиях физкультуры мы и вовсе не пересекались. Я откладываю ручку и перечитываю письмо. Пробежавшись глазами по предложениям, целиком и полностью состоящим из грязной лжи, я вздыхаю и сминаю лист.

– Что за дела? – негодует Морис.

– Мне нужно собраться, – монотонно произношу я.

Когда письмо превращается в маленький неаккуратный комочек, я бросаю его в мусорное ведро.

«Дорогой Люк,

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Когда мама советует мне разложить мысли по полочкам, я всегда смеюсь – потому что невозможно отделить одну мысль от другой, когда они касаются тебя. Этот клубок просто не распутывается! Поэтому я начну с того, что посчитаю нужным. С того, что мне больше всего в тебе нравится.

Мне нравится слушать тебя ещё со времён младших классов. Помню, как ты рассказывал какую-то историю своему соседу по парте, наверное, думая, что никто не обращает на тебя внимания. Но это было не так. Я не могла от тебя оторваться. Ты с таким восторгом описывал всё, что помнил, как будто снова и снова переживал это наяву. Я люблю твой голос, Люк, больше, чем любую музыку…»

Я неуверенно ставлю точку.

– Ну, что там? – Бет наклоняется ко мне.

– Я так не могу. Здесь… слишком шумно, – оправдываюсь я. На самом деле я не могу припомнить, когда в последний раз слышала голос Люка – да и слышала ли вообще? – Можно я закончу дома?

– Хорошо, как скажешь, – соглашается Морис, помедлив. – Но обещай, что передашь его. И помни – это всего лишь игра.

– Завтра же опущу его в почтовый ящик.

– Ты так скоро уезжаешь из Хантингтона? – удивляется Бет. – Мы же совсем не успели повеселиться!

– Мне срочно нужен отдых, – смеюсь я. – Да и у бабушки на работе завал, а этим летом я обещала ей помогать.

– Очень жаль, – Бет опускает голову. – Надеюсь, мы скоро увидимся.

– Я тоже.

– Спасибо, что пришла, – повторяет она. – Прошу тебя, отдохни, ты вся на нервах.

– Нет проблем.

Бет поднимает газировку с пола и громко произносит:

– За нас!

Мы в последний раз смеёмся, провожая учебный год, и, махнув ребятам на прощание, я выхожу на улицу.

Я перешагиваю порог своего дома в половину восьмого, пока мама ещё на работе. Сейчас здесь только я и бешеный стук сердца. Только я и ложь, которую я принесла с собой. Я переодеваюсь в пижаму, смываю макияж, наливаю кружку чая и иду в свою комнату. Положив перед собой лист с ручкой, я сразу же сажусь за письмо.

«Дорогой Люк,

Пишет тебе Кэтрин Лонг.

Чёрт возьми, я не могу больше молчать – так и знай. Я больше не могу отмахиваться от собственных фантазий. Я больше не могу смотреть на тебя и при этом ровно дышать. Я больше не могу себя сдерживать. Твоё молчание заставляет меня говорить. Я хочу разгадать тебя. Я жажду знать, почему ты действуешь на меня подобным образом…»

Хочешь солгать – скажи долю правды, а остальное додумай. Так я и поступаю. В этом мире не осталось ничего святого, раз правду мы теперь выдаём за ложь. Поставив последнюю точку, я отбрасываю исписанный лист в сторону и даю себе обещание, что обязательно закончу позже.

Я осторожно-осторожно делаю несколько глотков зелёного чая, и кипяток обжигает язык. Мята всегда меня успокаивает, напоминая об одном далёком Рождестве. Тогда я была в третьем классе. На зимних каникулах я, как и обычно, осталась в детском доме у бабушки на несколько дней. Всё было украшено сверкающими гирляндами, повсюду шуршала мишура, а подарочные коробки были на каждом шагу. Под Рождество самые добрые люди Йоркшира отправляют туда горы подарков. Обёрточная бумага шелестела так громко, что не все дети услышали тихий перезвон колокольчиков Хью – поварихи лет шестидесяти, которая до сих пор работает в детском доме. Эта милая старушка приглашала нас за праздничный стол, где нас ждал чай с листами мяты, пудинги и бесконечно долгие, но очень интересные истории из её жизни.

Я медленно перемещаюсь в гостиную. Включив телевизор, я начинаю листать канал за каналом, но мне даже посмотреть нечего. В тишине раздаются щелчки пульта. Шестнадцать – очень странный возраст. Интересно, что смотрит Люк? Да и смотрит ли он телевизор вообще?

«Дорогой Люк,

В мире есть только одна вещь загадочнее тебя – это звезды. Ты бороздишь в окутывающей тебя темноте, освещая путь собственным светом, как будто космос вовсе не бесконечный. Как такое возможно?

Девушки – создания с необычайным количеством интересующих их вещей. Наверное, я могу поздравить тебя: ты полностью меня интересуешь. Я разрываюсь на части, когда дело касается выбора, о чём бы мне спросить тебя. В моей голове зреют тысячи вопросов одновременно, представляешь? И, наверное, первым и самым желанным станет твой голос. Бархатный и чистый, быть может, хриплый и срывающийся – мне всё равно. Какой он? Мне бы хотелось, чтобы ты говорил со мной, будь ты в хорошем или плохом настроении. Длинная фраза или одно слово, любой твой вздох, Люк, – мне необходимо слышать тебя рядом. Ты можешь поговорить со мной?..»

Я отчаянно пытаюсь представить его голос, но у меня ничего не выходит. Сколько бы я ни вспоминала, я не могу услышать его в голове так же отчётливо, как голос Мориса или Билли, например. Единственное, в чём я не сомневаюсь, так это в том, что он вовсе не такой уверенный, как у остальных. Только так могут говорить люди, у которых нет друзей. Если они, конечно, не молчат всю жизнь.

Внутри всё сжимается, когда я это осознаю. Каждое написанное слово для меня как лезвием по сердцу – моему и Люка одновременно. И, когда их становится всё больше, я даже представить не могу, какую боль они причинят нам обоим.

«Дорогой Люк,

Твои прикосновения – это чудо. Когда я представляю, как ты меня касаешься, мне кажется, что у меня перехватывает дыхание. Я боюсь спугнуть это чувство, словно бабочку, случайно опустившуюся на мою руку. Я представляю наше первое прикосновение, и моя ладонь вспыхивает таким пламенем, что можно было бы осветить весь Хантингтон. Да что там, огоньки были бы видны даже из самой отдалённой части Йорка. Твои руки наверняка теплее солнца.

Наверное, одно твое касание, Люк, способно зажечь меня…»