Читать книгу «Тяжелый свет Куртейна (темный). Зеленый. Том 3» онлайн полностью📖 — Макса Фрая — MyBook.

Эдо

апрель 2020 года

Теоретически, он должен был бы сочувствовать горожанам, запуганным новостями об эпидемии: сам долго был человеком Другой Стороны, не понаслышке знал, как силён в них страх, какой беспощадной липкой волной поднимается при малейшей опасности паника, как она заливает всякий ясный, казалось бы, ум. И что всё это происходит не от хорошей жизни, а от нехорошей, страшной, мучительной смерти, которая маячит у всех в перспективе, он тоже прекрасно знал.

Но сочувствия не испытывал, причём именно потому, что сам много лет был настоящим человеком Другой Стороны, без обычных привилегий гостя с изнанки. Никуда не мог отсюда сбежать, даже смутными воспоминаниями о прежней жизни не утешался, не о чем было ему тогда вспоминать. Да и сейчас Эдо вовсе не был уверен, что в случае чего умрёт легко, без страданий и последнего смертного ужаса, положенного уроженцам Другой Стороны. Наоборот, считал, что шансов на это немного: в конце концов, счастливой домашней материи в теле всего-то шестая часть. И думал: если уж даже я – не только видавший виды сегодняшний, но и тот, каким был пару лет назад, – сейчас наплевал бы на меры предосторожности и преспокойно отправился бы гулять, они тем более могут. Психика-то у большинства, по идее, покрепче, чем у нервных гуманитариев с артистическим воображением, вроде меня. На Другой Стороне столько возможностей в любой момент мучительно умереть, что на пару не самых добрых вселенных хватило бы. И как минимум нелогично так паниковать из-за всего-то одной дополнительной, даже если о ней истерически орут из всех утюгов и чайников со свистками. И из чего там нынче ещё орут.

Поэтому никакого сочувствия к перепуганным горожанам он не испытывал. Просто радовался, что они попрятались по домам. Никогда до сих пор не жил в опустевшем городе, и ему неожиданно очень понравилось, хотя мизантропом себя не считал. Он любил находиться в весёлой, пёстрой, многоязычной, бесшабашной виленской толпе, слушать, смотреть, обмениваться репликами с незнакомцами, ловить приветливые взгляды и улыбаться в ответ – не только дома, где это всем с детства знакомая, понятная и доступная форма счастья, но и здесь, на Другой Стороне.

Однако в опустевшем городе Эдо впал в почти неприличный восторг и экстаз. Чувствовал себя богатым наследником, словно горожане ему лично оставили улицы, булыжные тротуары, закрытые бары, крыши, вымытые дождями и всю остальную свою развесёлую жизнь.

Гулял по безлюдному городу, покупал кофе на вынос, пил его на заколоченных ресторанных верандах, на гулких, апокалиптически пустых площадях, в чужих палисадниках, в парках, без публики окончательно ставших похожими на леса. Чувствовал себя героем авангардного кинофильма, чей сценарист забил на сюжет, режиссёр запил в первый же съёмочный день и отдавал бессмысленные команды, зато художник-постановщик и оператор оказались гениями: в жизни ещё не видел настолько красивой весны. Даже дома, на Этой Стороне, где вёсны такие пронзительные, что когда забываешь себя и всё остальное, их почему-то помнишь, думаешь, что приснились, и каждый год мечешься между разными городами и странами в смутной надежде где-то однажды увидеть такое же наяву.

Но весна двадцатого года на Другой Стороне оказалась даже круче домашних. И почти бесконечно длинной, если вести отсчёт, как он всегда вёл, от самых первых подснежников – в этом году они появились ещё в январе. В феврале начали цвести крокусы, в марте, почти на месяц раньше обычного срока жёлтыми кострами запылали форзиции, первая дикая слива расцвела тоже в марте, успела в самый последний день, а в начале апреля над Старым городом уже клубились бело-розовые облака.

Он теперь почти безвылазно сидел на Другой Стороне, домой возвращался только когда того требовали дела. Целыми днями бродил по улицам, окончательно забив даже на подготовку к лекциям, выезжал на чистой импровизации, хотя это, конечно, бардак и позорище, сам понимал. Корректуру книги отправил в издательство вычитанной на три четверти: сколько успел до неудавшейся поездки в Вену, в таком виде им и отдал. Всегда был страшным педантом, воевавшим за каждую свою запятую, а теперь стало всё равно. Ничего не имело значения, кроме пьянящего весеннего воздуха, горького дыма садовых костров, наглой юной травы, вездесущих пролесок, синих, как крошечные Маяки, и того, что мир теперь всегда был зелёный и золотой, зыбкий, текучий, окутанный сияющей паутиной, которая связывает всё со всем. Оказалось, чем меньше людей на улицах, тем явственней проявляются линии мира, не захочешь, а всё равно увидишь, никуда не денешься ты от них.

И вдруг как отрезало. Без единой мало-мальски внятной причины, ни с того, ни с сего. С утра вернулся на Эту Сторону ради очередной лекции, благополучно её прочитал, пообедал с коллегами, зашёл к Тони Куртейну, выпил с ним чаю и по рюмке домашней наливки из лепестков каких-то хитрых сахарных роз, которую сам же из любопытства купил на ярмарке в начале осени, полгода, вечность назад.

То есть он был в превосходном настроении, не особо устал, не напился, и Тони ничего такого на эту тему ему не сказал. Эдо сам удивился, когда внезапно посреди увлекательного разговора осознал, что от одной только мысли о возвращении на Другую Сторону его уносит в чёрную меланхолию, граничащую с физической тошнотой, совершенно необъяснимую, потому что только сегодня утром сидел на пустынном бульваре Вокечю, пил кофе и с удовольствием обещал себе: вот вернусь и сразу завеюсь гулять в холмы.

Его вероятно люто перекосило, потому что Тони Куртейн, увлечённо рассуждавший о сходстве социальных сетей Другой Стороны с короткой эпохой Бесцеремонных Видений в начале Третьей Империи, когда у горожан вошло в моду намеренно сниться другим, включая незаинтересованных в тебе незнакомцев, и люди так осточертели друг другу, что чуть не дошло до гражданской войны, споткнулся на полуслове. Спросил:

– Думаешь, ерунду говорю?

Эдо отрицательно помотал головой, хотя на самом деле именно так и думал. Но с положительной коннотацией. То есть с радостью слушал бы этот безумный гон до завтрашнего утра. Признался:

– Странная, знаешь, штука. Посмотрел на часы, подумал, что пора возвращаться на Другую Сторону, и вдруг такое яростное чувство протеста: «Не хочу! Не пойду!»

– Ну и не ходи, кто тебя заставляет? Или у тебя там дела?

– Да какие дела. Даже поездки мои отменились; формально неизвестно, на сколько, но по ощущению, насовсем. Просто мне нравилось жить на Другой Стороне. Там стало так интересно и странно. Как будто находишься одновременно в трансе, на курорте и в постапокалиптическом фильме; ну, я тебе уже сто раз говорил. И вдруг резко расхотелось туда возвращаться, ни с того ни с сего. Ещё утром всё было нормально. Да лучше, чем просто «нормально», офигенно мне было, даже на полдня оттуда уходить не хотел. Спасся тем, что пообещал себе тебя на десерт.

– Спасибо, – ухмыльнулся Тони Куртейн. – Десертом я ещё никогда не был. Не осознавал себя таковым.

– Ну вот, осознай. Отличный из тебя десерт получился. Заманчивый! Я сразу как миленький на лекцию побежал… Короче. Ещё сегодня утром мне на Другой Стороне было отлично. А теперь натурально чёрной тоской накрывает от мысли, что надо туда идти.

– Так на самом деле не надо. Ты же можешь сколько угодно здесь жить.

– Могу, – без особого энтузиазма согласился Эдо. – Просто понимаешь, это как игрушку отняли. Обидно. И главное, непонятно, почему и зачем. По-хорошему, надо бы мне сейчас пойти на Другую Сторону и проверить, как я там себя буду чувствовать. Может, прекрасно. Может, меня просто так перемкнуло? Ну мало ли. Имею полное право на любые заскоки, я богема и псих. Но при мысли, что надо туда пойти, мне становится тошно. И это не настолько метафора, как мне бы хотелось. По-настоящему начинает тошнить.

– Похоже, ты там всё-таки отравился, – мрачно резюмировал Тони Куртейн.

– Отравился?! Чем?

– Да тамошним страхом, как многие наши травятся.

– Многие травятся страхом на Другой Стороне?

– Ну да. Не до смерти, конечно, а как паршивой дешёвой выпивкой. Слегка. Самые распространённые симптомы – тошнота и тоска, иногда такая невыносимая, что здоровые мужики начинают рыдать. Ну, это, в общем, естественно. Следовало ожидать. Когда почти полмиллиона человек на сравнительно небольшой территории так сильно боятся одного и того же, это, как ни крути, портит воздух. А мы в среднем гораздо чувствительней, чем люди Другой Стороны.

– Фигассе, что творится. И главное, мне ни слова!

– Нарочно не говорил. Знаю я твоё воображение. Тебе только скажи, и ты всё сразу почувствуешь. Даже то, чего нет.

– Это да, – вздохнул Эдо. – Есть такой грех.

– Я подумал, если у тебя что-то пойдёт не так, я же первым об этом узнаю. Или скажешь, или сам по твоему виду пойму. Но ты до сих пор отлично выглядел и ни на что такое не жаловался. Я решил, ты на Другой Стороне уже практически свой, вот тебя отрава и не берёт. Ну, оно так и есть отчасти. Вон ты сколько там почти безвылазно просидел. Да и сейчас не рыдаешь над унитазом, а просто не хочешь туда идти. А некоторым бывалым контрабандистам всего за полдня дурно делается. Потом долго отходят. Милый Мантас, говорят, до сих пор бегает по врачам; ну, правда, это не показатель, он на моей памяти всегда был ипохондриком. Но всё равно ничего хорошего, факт.

– Ну надо же. Часто слышал из разных источников, что страх отравляет как яд. Собственно, сам так думал и говорил. Но был уверен, это просто метафора, чтобы нагляднее объяснить.

– Да я тоже. Но оказалось, вообще не метафора. По крайней мере, страх Другой Стороны. Ханна-Лора, когда я ей рассказал о своих наблюдениях, сперва растерялась, не знала, что делать: нельзя запретить людям ходить на Другую Сторону, когда им заблагорассудится, и при этом невозможно защитить их от отравы, таких лекарств у нас нет. Но вроде всё проходит само без последствий. Все поправляются. И потом уже сами на Другую Сторону не хотят. Скоро без контрабандного джина останемся, будем местную водку пить. На одного Блетти Блиса надежда, он пока тоже в полном порядке, как ты… был.

– Ну, по сравнению с тем, что ты о других рассказываешь, я до сих пор в порядке, – сказал Эдо.

Встал, подошёл к окну, посмотрел вниз, на улицу, на деревья, окутанные прозрачной зелёной дымкой юной листвы, на весёлых завсегдатаев бара «Злой злодей», обнимающихся у входа, подумал: «Господи, я же дома. Дома! Целую вечность мечтал об этом, куда я собирался идти, зачем?»

– Слушай, – признался он Тони Куртейну, – меня такая эйфория охватывает при мысли, что можно не идти на Другую Сторону, что я, пожалуй, правда, останусь. Я же, мать твою, не где-то, а дома. Сижу у тебя в Тёмной Башне, в смысле, на Маяке. И до моря отсюда теперь пешком минут двадцать. От такого счастья отказываться – ищи дурных. Надо, что ли, снять наконец квартиру, чтобы не сидеть у тебя на голове.

– И не ютиться в такой теснотище, – подхватил Тони Куртейн. – В этом доме всего восемнадцать комнат. Было, когда я их в последний раз пересчитывал, может, с тех пор ещё приросло. Ты, конечно, делай, как хочешь. Но у тебя же семь пятниц на неделе. Послезавтра же передумаешь и решишь доказать всему миру, что тебе не слабо гулять по отравленной страхом Другой Стороне. Примерно через неделю взвоешь, что не нанимался всю жизнь сидеть на месте, отменишь ближайшие лекции и купишь билет на первый попавшийся поезд. А через месяц, чего доброго, случайно провалишься в какой-нибудь иной мир и пропадёшь ещё лет на десять. Я хочу сказать, какой смысл платить за квартиру, в которой никто не будет жить?

– Спасибо, друг. Всегда знал, что ты в меня веришь, – невольно улыбнулся Эдо.

– Да не то слово, – без тени улыбки согласился Тони Куртейн. – Ещё как верю. К сожалению, да.