Цитаты из книги «Тяжелый свет Куртейна (темный). Зеленый. Том 3»

Воображения и страсти достаточно. А это такая штука – не то чтобы по умолчанию есть у каждого, но в принципе, если душа живая, можно из собственной тьмы добыть…

А основная задача высокой магии заключается в том, чтобы повернуть человека лицом к настоящей реальности, чтобы привычный окружающий мир снова стал тем, что он есть – сияющим клубком живых, вибрирующих и поющих нитей, соединяющих всё со всем. Эта встреча с реальностью и есть сама жизнь, и смысл её, и движущая сила, и вечный желанный итог.

Подлинное – не то, чему есть доказательства, а то, что ты способен любить. Только за это можно держаться. Вот и держись.

Каждое утро, или день, или вечер – короче, когда просыпался, тогда просыпался от желания взвыть и биться башкой об стену, пока не ослепнет и не оглохнет, не перестанет быть. Но заранее понимал, что это просто такая утренняя зарядка, выходная ария мистера Драма Квин, на самом деле никто ничем об стену биться не будет и даже особо не взвоет, фигли толку от этого воя, не помогает вой. Знал, что встанет, как миленький, шатаясь от счастливого шторма, всегда при любых обстоятельствах бушующего внутри, сварит кофе и выйдет в сад, чтобы пить его с другом, который, по удачному стечению обстоятельств, город, а значит, не оставит его в одиночестве, он тут везде. Спрашивал: как ты? – и в ответ неизменно получал заряд бодрости, какого не дождёшься от обычного кофеина, всё-таки город есть город, по сравнению с человеком он всегда настолько в порядке, что поди ещё это в себя вмести. Ставил кружку на камень, который назначил садовым кофейным столом, поднимал руки, растопыривал пальцы, вспоминая, как Нёхиси проделывал дырки в небе; точно знал, что напрасно старается, ничего не получится, у него и раньше не получалось, вернее, он даже толком не пробовал, с небом Нёхиси сам разбирался, никогда его этому не учил; а то, – говорил он, – я тебя знаю, такое оттуда на нас посыпется, что даже я в одном городе с этим жить не готов. Но плевать, жест был нужен не для какого-то результата. Делать, как Нёхиси, стараться ему подражать – это больше, чем просто помнить. Если вкладываешь в действие значительное усилие, значит в нём есть практический смысл; человеческий мозг прагматичен, можно этим воспользоваться и самого себя обхитрить. И тогда, вопреки ожиданиям, изредка – кажется, может быть – удаётся провертеть в чужом несбывшемся небе хотя бы микроскопическую дыру, ощутить на макушке ледяную каплю небесного света. Даже если это просто самовнушение, выброс адреналина, недиагностированное органическое расстройство, всё равно заверните, беру.

Но самое главное, я знаю, зачем. – Что – «зачем»?! – окончательно растерялась Ханна-Лора. – Зачем они такие невыносимые. И почему там так нелепо устроена жизнь. Мучительные реальности вроде нашей Другой Стороны нужны, чтобы отбрасывать прекрасные невесомые тени, рождённые отчаянием тамошних жителей. Понятно, не всех подряд, а только тех, кто ощущает себя там в ловушке, откуда-то знает, что всё должно быть не так. Результатом их безнадёжных мечтаний, страстей, устремлений, безоглядной любви к тому, чего нет, иногда становятся дивные тени, возможности, шансы. Многие исчезают бесследно, но некоторые со временем осуществляются, наполняются подлинной жизнью и потом уже кажется, будто они были всегда; я не знаю, как это устроено, как совершается выбор, почему одни тени тают, а другие овеществляются, но иногда происходит вот так.

Я – волна, я – движение к недосягаемой цели. Ни остановить меня, ни отменить. Смерть возьмёт меня столько раз, сколько захочет, и отпустит столько раз, сколько я прикажу. Тэш ахо шат.

– Тебе и должно быть невыносимо. Но только на этом этапе, не вечно. В вечности, что бы ты ни утратил, вместо боли – любовь. * * * Значит, – понимаю я, который волна, ревущая в небе и накрывающая его целиком, – я уже в вечности, я весь – любовь. Значит, – понимаю я-человек, – нет для меня места в вечности. Куда мне, какая может быть вечность, я весь – боль. Значит, – понимаю я всей своей бесконечностью, всей крошечной огненной точкой, в которую эту бесконечность оказалось возможно вместить, – у меня есть две правды, про меня есть две правды, я сам – две правды, противоречащие друг другу. Я – такая же беспредельно честная лживая нежная сволочь, как жизнь.

Я поднимаюсь к небу, как волна поднимается, но при этом остаюсь на земле, как море, которое тоже всегда остаётся на месте, не выплёскивается, как вода из таза, никуда не девается даже в шторм. Всякий шторм, – понимаю я, поднимаясь невозможной волной, не-волной, – вовсе не выражение ярости, а просто попытка моря дотянуться до неба, в которое оно по уши влюблено. Заведомо обречённая, но кого это парит, нам ли с морем бояться, что не получится. Когда ты полон любви, невозможно снова и снова не пробовать; когда ты – море, нет такой неудачи, которую нельзя пережить.

Просто Стефан не первый день на свете живёт и знает, как тут всё устроено: нет одного определённого будущего, всегда есть множество вариантов, осуществиться может любой, не обязательно самый предсказуемый, логичный и вероятный, хотя вполне может и он. Это не то чтобы совсем лотерея, а всё-таки что-то вроде неё: случай – далеко не единственный, но один из самых любимых инструментов судьбы. Когда речь заходит о предвидении будущего, важно понимать, что как бы ты ни был опытен и умел, а увидишь только один из множества вариантов. И после этого станешь, хочешь ты того или нет, увеличивать его вероятность, всей своей силой вкладываться в него. Не просто совершать соответствующие поступки – это как раз довольно легко контролировать, не захотел, и не делаешь ничего – а утверждать конкретный вариант будущего тем, что знаешь и помнишь о нём. А это, – считает Стефан, – как минимум нерационально. Да и просто нечестно – что вообще за дела? Если уж вкладывать свою силу в будущее, то в идеальное, которое выдумал сам, не поинтересовавшись, существует ли среди бесконечного множества вероятностей хоть немного похожий на него вариант. Поэтому Стефан не видит будущего. Никогда – кроме тех редких случаев, когда будущее приходит само и цепляется за него, как утопающий за соломинку; впрочем, Стефан в рамках этой метафоры не соломинка, а бревно. Это всегда случается так внезапно, что не отвертишься: вроде шёл по своим делам, никого не трогал, специальным шаманским взглядом в темноту возможностей не смотрел, и вдруг как волной накрыло – хочешь не хочешь, а уже знаешь всё. То есть слава богу, не всё на свете, а только то, что тебе само показалось, привиделось, захлестнуло, пришло.