– Именно. Когда мои друзья рядом, я – тот, кого они помнят. Просто человек, живой и уязвимый. Могущественный в одних ситуациях, беспомощный в других. И совершенно ни на что не годный здесь, в этом Городе. Потому что, как я уже говорил, сотворение мира ни одному человеку не под силу. Наваждение какое-нибудь создать – это всегда пожалуйста. Такое, можно сказать, любому по плечу. И, кстати, то и дело случается. Гораздо чаще, чем люди могут вообразить. Но эта реальность не желает оставаться наваждением, хоть ты тресни. И пока она овеществляется, мне нельзя надолго становиться старым добрым Максом. Это опасно – и для меня, и для дела. Если человек становится единственным источником жизни и смысла для целого мира, он, в лучшем случае, быстро сойдет с ума. А более вероятно, просто погибнет, захлебнувшись в хлещущем сквозь него потоке бытия. Или, если у него достаточно могущества, спасет свою шкуру, повернув поток вспять. Собственно, к тому сперва и шло. Эта реальность вполне могла бы остаться восхитительно достоверным наваждением, а я – отставным колдуном, выбравшим для отдыха одно из своих любимых сновидений; так, кстати, многие поступают. Но этот Город умеет настоять на своем. Я и сам не заметил, как стал плясать под его дудку, а теперь назад уже не повернуть. Да и не хочу я никуда поворачивать.
Вот и хорошо, подумала Триша. Вот и хорошо.
– Мои друзья все это прекрасно понимают, – заключил Макс. – То есть Джуффин понимает. Гораздо лучше, чем я сам. И помогает единственно возможным способом – сам больше сюда не приходит и другим не велит. Спасибо ему за это. Не был бы я со дня своего рождения его вечным должником, стал бы им сейчас.