Глава 3

Рядом со мной плюхнулся на нары высокий парень с круглым лицом и вечной улыбкой на губах. Я уже не раз обращал на него внимание – не сиделось человеку на месте. Кроме того, старший лейтенант НКВД, сопровождавший поезд, именно его назначил старшим по нашему вагону. Чувствовалось, что в мирной жизни был он неисправимым оптимистом, и свое легкое отношение ко всему происходящему притащил и сюда, в приближающийся к фронту деревянный вагон с пополнением для обескровленных в боях стрелковых дивизий.

– Ты чего такой мрачный, боец? – спросил парень, ерзая и устраиваясь поудобнее.

– Война, она, вообще, штука невеселая, – пожал я плечами, пытаясь дать понять беспокойному соседу, что к разговору не расположен.

– Да ты, никак, боишься? – в его голосе не слышалось никакого негатива, скорее, искреннее удивление, – Меня Борисом зовут, я из Воронежа родом.

– Петр, – представился я и пожал протянутую руку. – Конечно, боюсь. Глупо недооценивать противника.

– Ты это, – Борис понизил голос, но улыбка с его лица никуда не делась, – не дрейфь и говори тише, а лучше вообще помолчи, чем такое болтать. Если до замполита твои слова дойдут, огребешь проблем, а оно тебе надо? Моральный дух бойцов РККА высок и незыблем. И нечего его подрывать.

– Дух – это важно, – не стал я спорить, – значит, будем укреплять.

– Не, Петя, не боишься ты, – внимательно посмотрел на меня Борис, – это я поначалу подумал, твои слова услышав, да, видать, ошибся. Серьезный ты очень, и, похоже, знаешь что-то такое, чего нам, простым бойцам, знать вообще-то не положено.

Ну неужели на моем лице все прям вот так и написано? Так ведь и действительно недолго в неприятности вляпаться, если первый встречный насквозь меня видит…

– Мне отец про первую мировую рассказывал, – осторожно ответил я не в меру проницательному собеседнику, – Сам он не воевал, но с теми, кто там побывал, общался. Не хотел бы я в тех окопах оказаться. Немногие оттуда вернулись.

– Про империалистическую-то… – усмехнулся Борис, – ну, так там другое совсем было. За интересы буржуев народ погибал, а мы нашу социалистическую Родину защищать едем. Надо разницу понимать.

– Да я и не спорю, – решил я не обострять дискуссию. И так привлек к своей скромной персоне лишнее внимание, пора уже сменить скользкую тему. – Когда нам оружие выдадут, не знаешь? Неуютно как-то – фронт скоро, а руки пустые. Я в тайге вырос, там без ружья никак нельзя. Вот и сейчас будто голым себя чувствую.

– В тайге говоришь? Охотник? – заинтересовался Борис. Я обратил внимание, что и другие соседи по вагону начинают прислушиваться к нашему разговору.

– Конечно, охотник. В тайге все мужчины – охотники.

– И стреляешь, наверное, неплохо, при такой-то практике? – спросил сидевший на соседних нарах парень с непослушным вихром волос, который он все время безуспешно пытался пригладить.

– Отец был доволен, – уклончиво ответил я, – а самому мне судить сложно, не с кем сравнивать. Для успешной охоты моих умений хватало.

– Про оружие не знаю, – вспомнил о моем вопросе Борис, – выдадут, не беспокойся. Вот приедем, разгрузимся, распределят нас в боевую часть, там и оружие получим.

– Хорошо, если так… – я демонстративно зевнул и прислонился к покачивающейся стенке вагона, – Посплю я чуток, сморило меня что-то.

Я прикрыл глаза и слегка напряг нужные мимические мышцы, активируя интерактивный режим работы с контактными линзами. Для начала, где мы? Так, ближайшая крупная станция – Христиновка. Это на три сотни километров южнее Киева и километров на двадцать северо-западнее Умани. Будем мы там где-то через пару часов, если опять не застрянем, кого-то пропуская, или немцы не разбомбят путь. Обстановка на этом участке фронта меняется весьма стремительно. Киев пока держится, благодаря построенным еще перед войной укрепрайонам, но немцы упорно продвигаются на флангах, охватывая город с севера и с юга.

Вот на южный фланг нас и везут, только почему мы все еще едем вперед? Мы же не кадровая часть с оружием, боеприпасами и четко поставленной задачей. Из нас еще надо что-то сформировать, хоть как-то обучить тех, кто совсем не в теме, оружие выдать, наконец. А мы куда лезем? И почему так беспечно? Даже сюда уже должны залетать немецкие самолеты, а идущий к фронту посреди дня эшелон – не та цель, которую летчики люфтваффе сочтут второстепенной. Но это понятно мне, с моим уровнем информированности, которого сейчас нет здесь больше ни у кого, включая руководство РККА и вермахта, хотя у немцев с этим все же получше – как ни крути, а господство в воздухе сильно улучшает качество авиаразведки.

Итак, о чем же еще не знают в высоких штабах? Или знают, но пока не успели должным образом отреагировать и отдать необходимые приказы. Связь здесь и сейчас… Не будем о грустном. А не знает в этом поезде никто, кроме меня, о том, что меньше чем в паре сотен километров к западу от нашего эшелона немцы бросили в бой свежую пехотную дивизию, и казавшаяся более-менее устойчивой оборона города Гайсин рухнула, похоронив под собой надежду удержать фронт. Восемнадцатый мехкорпус генерал-майора Волоха, несколько дней до этого цементировавший оборону двенадцатой армии, был расчленен на части, понес большие потери и стремительно теряет боеспособность, беспорядочно отходя на восток. Но даже не это самое страшное. На пути дивизии вермахта, взявшей Гайсин, еще хватает войск красной армии, которые хоть и отступают, но оказывают яростное сопротивление, регулярно переходя в контратаки. Гораздо хуже то, что воспользовавшись успехом соседей, первая горно-егерская дивизия генерал-майора Хуберта Ланца сформировала ударную моторизованную группу, которая за один день совершила семидесятикилометровый рывок на юго-восток, оказавшись в глубоком тылу советских войск, и в образовавшийся разрыв начали стремительно втягиваться все новые соединения немецкого сорок девятого корпуса. Оборона советских войск в районе Умани оказалась дезорганизована, и что там на самом деле происходит, никто в руководстве юго-западного фронта толком не знает. И вот в эту-то мясорубку мы и едем, оставаясь в безмятежном неведении относительно того, какая участь ждет нас в ближайшем будущем.

Я чувствовал абсолютное бессилие. Здесь и сейчас от меня ровным счетом ничего не зависело. Никто не будет слушать бредни рядового бойца, даже толком и не бойца еще, а так, зеленого новобранца, не нюхавшего пороху и даже не приписанного ни к какой воинской части.

Я открыл глаза, потянулся, разминая плечи и спину, и встал со своего места. У небольшого окна на удивление никого не было, и я выглянул наружу. Поезд все так же неспешно плелся вперед, демаскируя себя столбом дыма из трубы. На очередном изгибе пути я смог рассмотреть наш эшелон более подробно. На последней станции, где паровоз заправляли водой и углем, кто-то умный или просто достаточно ответственный решил все же не пренебрегать средствами ПВО в прифронтовой зоне и прицепил к поезду платформу с зенитно-пулеметной установкой конструкции Токарева. Стволы счетверенных пулеметов «Максим» образца тридцать первого года смотрели в небо, а над мешками с песком виднелись каски расчета.

Счетверённая зенитная пулемётная установка М4. Ее основа – четыре пулемета конструкции Максима. Разработана коллективом Н. Ф. Токарева в 1928-1931 годах. В мобильном варианте монтировалась на железнодорожных платформах и в кузовах грузовых автомобилей. Калибр 7,62 мм. Применялась для борьбы с воздушными целями на высоте до 1400 м. Успешно использовалась также против пехоты и небронированной техники.

Наличие хотя бы такой защиты от воздушного нападения не могло не радовать, но в ее высокую эффективность я не верил. Жаль, что пулеметная платформа располагалась через четыре вагона от меня – случись что, я даже не успею вовремя предупредить зенитчиков об опасности.

– Что высматриваешь? – рядом вновь оказался Борис.

– Да так, душно стало, решил свежим воздухом подышать.

– Это ты дым от паровоза свежим воздухом называешь? – усмехнулся мой не в меру разговорчивый попутчик, слегка поморщившись.

Ветер регулярно сносил угольный дым на вагоны, и запах действительно нельзя было назвать приятным – неизбежные издержки местных железных дорог. На самом деле это еще цветочки. Вот если бы мы ехали через тоннель…

Легкий зуд за ухом заставил меня насторожиться. Что-то нехорошее и опасное произошло совсем недалеко отсюда, и вычислитель, оставшийся в поврежденной спасательной капсуле, послал мне через один из сателлитов сигнал тревоги. Я подставил лицо набегающему потоку воздуха и прикрыл глаза.

Сейчас я словно бы сам находился на низкой орбите. Безоблачное небо позволяло рассмотреть на земле любую мелкую деталь. Впрочем, аппаратуре научных спутников особых помех не смогла бы создать даже плотная облачность. Я видел наш поезд, продолжающий свой путь на запад, видел все еще ничего не замечающих зенитчиков, а также приближающиеся к нам с юго-запада низколетящие цели, выделенные мерцающими красными рамками.

«Мессершмитты» Bf.109 – две пары, одна чуть выше другой. Идут уверенно, явно зная о нас и не желая раньше времени привлекать к себе внимание ПВО эшелона. До нас им лететь меньше минуты. Пояснительные надписи рядом с маркерами вражеских самолетов подсказывают, что это модификация «Е». Не самая последняя, но зато здесь, на восточном фронте, именно «ешки» немцы используют в качестве истребителей-бомбардировщиков. Самое то, что нужно для атаки на наш поезд.

И что делать? Предупредить никого, кроме соседей по вагону, я точно не успею. Поезду, конечно, уже прямо сейчас следовало бы начать торможение, но он и так плетется не слишком быстро. Тридцать секунд…

– Воздух! – заорал я, отворачиваясь от окна, – Быстро все из вагона!

Я метнулся к двери, откидывая в сторону фиксатор и упираясь в нее плечом. Створка медленно поехала в сторону.

– Ты чего орешь? – удивленно спросил Борис, выглядывая в окно. – Оставь дверь в покое! Там же нет никого!

– Глаза разуй! – злобно огрызнулся я, борясь с дверью, – «Мессеры»! Четыре штуки. С юго-запада заходят!

Длинный паровозный гудок и резкий рывок начавшего тормозить поезда послужили хорошим подтверждением моим словам, но я не стал терять время на продолжение дискуссии, выбрал момент, когда проносящаяся мимо земля показалась мне достаточно ровной, оттолкнулся посильнее и полетел в траву.

Приземлился я довольно удачно. Пару раз перекатился по не слишком каменистому грунту и, кажется, даже синяков себе не наставил. Последовать моему примеру, похоже, никто не торопился, а зря. На каждом вражеском самолете по четыре пулемета калибром под восемь миллиметров, плюс бомбы – по четверть тонны смертоносного груза. Нашему насквозь деревянному поезду хватит за глаза.

Я успел отбежать достаточно далеко и упасть в небольшой овражек, поросший не слишком густым кустарником, когда со стороны головы поезда донеслись первые взрывы и треск пулеметных очередей. Все верно, паровоз – первоочередная цель. Но там мелькнули только два узких силуэта – еще двое зашли с хвоста и сейчас обрабатывали эшелон бомбами и пулеметным огнем. От крыш и стен вагонов веером летели щепки. О том, что происходило внутри, я старался не думать. Помочь погибающим товарищам я не мог ничем. Все, что было в моих силах, я уже сделал.

Первыми на вражескую атаку отреагировали зенитчики и бойцы НКВД, сопровождавшие наш состав. Счетверенные пулеметы били куда-то в небо, но даже мне из моего укрытия было видно, что опыта стрельбы по низколетящим скоростным целям у расчета очень мало, если, конечно, он есть вообще. Упреждение они брали неправильно, а скорректировать прицел по трассерам просто не успевали. Поезд все-таки остановился, и сейчас из горящих вагонов выпрыгивали люди. Никакой системы в их действиях я не увидел. Кто-то сразу падал на землю, то ли убитый, то ли просто в поисках укрытия. Другие пытались бежать к не слишком далекому лесу, но близким он мог показаться только тогда, когда по тебе не стреляют…

Взвод НКВД покинул свой вагон в относительном порядке, правда, навскидку я насчитал лишь половину его бойцов. Остальные, видимо, погибли при обстреле и бомбежке, но командир был жив, и, повинуясь его приказу, рядовые и сержанты разбежались вдоль поезда, пытаясь внести хоть какой-то порядок в царивший повсюду хаос.

Мое укрытие находилось метрах в тридцати от последнего вагона – несмотря на невысокую скорость, поезд успел проехать довольно приличное расстояние, прежде чем остановился. Немецкие самолеты парами проносились над разбитым эшелоном. Бомбы у них, видимо, закончились, но они продолжали поливать разбегающихся людей пулеметным огнем. Наша зенитная платформа уже с минуту не подавала никаких признаков жизни. Сквозь дым пожара проглядывали неподвижные стволы «Максимов», беспомощно глядящие в небо. По «мессерам» никто не стрелял, и они заходили на цель, как на учениях.

Добежавший до последнего вагона боец в форме НКВД что-то кричал, но за треском пулеметов и гулом пожара я ничего разобрать не смог. Он попытался заглянуть внутрь вагона, но оттуда на него пахнуло таким жаром, что он отшатнулся и сделал два неловких шага назад.

– Прячься за вагон! – заорал я, видя, как вдоль поезда в его сторону бежит цепочка пыльных султанчиков, поднятых пулями.

Боец меня услышал, но, видимо, не понял, что я от него хочу. Он лишь повернулся в мою сторону, но тут пулеметная очередь перечеркнула его спину, и он, дернувшись несколько раз, завалился вперед, инстинктивно попытавшись уцепиться за стену вагона, но внезапно ставшие слабыми руки соскользнули, и парень сполз на землю, выронив винтовку.

Большинство из тех, кто успел выскочить из вагонов и не погиб в первые минуты бомбежки, уже преодолели почти половину расстояния до леса, но вражеские летчики не собирались давать им шанс уйти живыми. Кто-то пытался затаиться в складках местности или притвориться убитым, но помогало это слабо. Лежащий на земле человек – слишком удобная мишень для самолета.

Вылезать из такого удачного укрытия мне категорически не хотелось. Здесь на меня никто не обращал внимания, а от осколков надежно прикрывали наклонные земляные стенки. Но в тридцати метрах от моей позиции лежала вполне исправная на вид винтовка, и я знал, что в моих руках это оружие может дать бегущим к лесу людям несколько дополнительных секунд.

Я прикрыл глаза, разглядывая местность сверху. Вычислитель обрабатывал поступающее с орбиты изображение, отфильтровывая дымы, так что видел я все достаточно четко. Дождавшись, когда обе пары вражеских самолетов окажутся в неудобном для атаки положении, я выскочил из оврага и бегом метнулся к погибшему бойцу, а точнее, к выпавшему из его рук оружию.

Приклад винтовки Мосина, в просторечии «мосинки», удобно лег в мою ладонь. Оружие действительно оказалось неповрежденным, и я счел, что мне крупно повезло, причем дважды. Не только в том, что винтовку не разбило пулями, но и в том, что в руки мне попало именно это оружие. Да, прицельных приспособлений для стрельбы по скоростным низколетящим целям у нее не имелось, но они мне и не требовались. Зато «мосинка» обладала отличной для этого времени точностью боя. Фокус заключался в том, что ее ствол имел коническую форму, немного сужаясь от казны к дульному срезу. Это приводило к дополнительному обжатию пули при выстреле и не позволяло ей «гулять» в канале ствола.

Проверив оружие и убедившись, что винтовка заряжена и готова к стрельбе, я еще раз окинул взглядом поле боя. Бегущим к лесу людям, которых оказалось теперь куда меньше, требовалось еще секунд тридцать, чтобы достичь укрытия, но обе пары мессеров, одна за другой, уже заходили в атаку.

Я приложил винтовку к плечу и активировал боевой режим прицельно-навигационной системы. Конечно, изначально, она предназначалась совсем не для стрельбы из ручного оружия по самолетам, но при этом обладала большой гибкостью настроек, а в последние полтора месяца у меня имелось достаточно времени, чтобы адаптировать свои микроимпланты и контактные линзы к местным реалиям.

Вместо сплошного дыма, от горящего поезда я увидел чистое небо с четкими отметками целей и точками прицеливания, учитывающими необходимое упреждение. Первая пара «мессеров» вот-вот должна была пройти над вагонами. Я выбрал ведущего, и навел оружие на полупрозрачный контур самолета «летящий» впереди цели. Легкое покалывание в ладонях сообщило мне о том, что включилась система подавления дрожания рук. Грубое наведение на цель осуществлял я сам, но в точной наводке мне помогали биоимпланты, использующие для этого мою собственную нервную систему. Спуск оказался длинным и тяжелым, о чем я знал в теории, но все же был не вполне готов к тому, что на спусковой крючок придется давить так сильно.

Выстрел! Рукоятку затвора влево, потом назад до отказа. Теперь дослать затвор веред и рукоятку вправо. Смена цели… наведение… Выстрел!

После пятого толчка в плечо магазин опустел. Ни один из вражеских самолетов не взорвался в воздухе и не рухнул на землю, но только ведущий второй пары дал короткую и какую-то неуверенную очередь по бегущим к лесу людям. Остальные вышли из атаки, так и не открыв огонь из своих пулеметов. За двумя мессерами тянулся не слишком густой, но отчетливо видимый темный шлейф. Все четыре немецких истребителя плавно развернулись на запад и быстро исчезли за лесом.

Я отменил боевой режим имплантов, положил винтовку рядом с ее погибшим хозяином и устало опустился на землю. От опушки леса к горящему поезду возвращались уцелевшие бойцы. Кто-то помогал идти раненым, кто-то с трудом ковылял сам. Я почувствовал на себе пристальный взгляд и обернулся. От соседнего вагона на меня молча и очень внимательно смотрел старший лейтенант НКВД – командир взвода охраны нашего разгромленного эшелона.