Он перевел взгляд с зеленой доски на лучи солнца, падавшие на его стол. Тетрадь была закрыта, в мыслях царила тишина и не было никакого желания идти домой. Она часто нарушала его покой, особенно когда давала повод изучать ее стройную осанку, влекущую переменами. Она внимательно слушала учителя и слегка покачивалась на стуле. Каряя россыпь волос замирала в медленном движении до тех пор, пока плавно не ложилась на ее плечи. Сегодня он обязательно пойдет домой вместе с ней. Если та, конечно же, захочет.
В коридоре прозвенел звонок. Ученики спешно собирали рюкзаки. Она кинула в темное ничто учебник, тетрадь и пластиковую подставку для книг. Он проводил ее взглядом, когда та вставала из-за стола. В сущности ничего особенного, только грусть и горькой привкус разочарования. Той весной он понял, что обычная жизнь – это не про него. И такие как она не ходят по уже проложенным дорожкам. Они пьют вдали от всех, пытаются забыть и утонуть в вихре мелодий сотен лепестков, раскрывающихся навстречу рассвету. Он безумно хотел ее, хотел ее тела и не прочь был бы полакомиться душой.
Пока ученики неспешно покидали класс, он планировал дорогу домой. На белоснежных сугробах школьного двора, по оставленным кем-то шагам на снегу. Блестками нового дня, в который все они входили через открытую школьную дверь. Ту, что скрипела по утрам ржавой пружиной и пыталась втолкнуть их вялые тела в холл. Он старался не замечать тонких коричневых реек, тянущихся вверх к стальному плафону ламы. Он даже не знал, когда ее включали. Мертвая лампа, скучающая под осенними дождями. Такой он запомнил ее, такой осталась она в его разорванном сердце.
Он подошел к окну и открыл ставни. Свежий воздух ворвался в его легкие и наполнил их свободой одиночества, которая пугала его не меньше той девушки, что исчезла в темноте зеленых стен. Через минуту он уже шел по тропинке, ведущей к набережной. Она привлекала его течением воды и мелькающим отражением города. Запахом и проносящимися мимо машинами, заглушающими его боль. В заброшенных кварталах, в линиях ограждения, мертвого от рождения. Холодного и ржавого, под проливными дождями. В тишине сердца, бьющего по осколкам серебряного дождя, драгоценного и умиротворяющего.
– Ты идешь домой?
– Да, домой.
– Пойдем вместе?
– Пойдем.
Она светилась улыбкой, говорившей на его языке. Мечтающей остаться наедине и прикоснуться к миру, свободному от кирпичных стен в белой штукатурке. От графиков и стандартов, от звонков и уговоров. Шаг за шагом, без пустых и глупых шуток. Они шли по улице, которую знали от самого рождения. С момента первых шагов по ее асфальту. Трескавшемуся на ветру и под подошвами людей, смотрящих на часы. В потоке спермы, определяющей ход сумасшедшего круговорота вещей. Готовая взять в рот и нежно слизать его возбуждение. Возможно, самая близкая. И, бесспорно, одна из самых красивых на свете девушек.
Он хорошо запомнил ее щеку, не похожую на мужские. Запомнил сердцебиение, возникавшее вместе с ней, когда они стояли друг перед другом и смотрели в бездны глаз. Утопающие в нежности и счастье. Поставленные перед минутами расставания. Через три, пять или десять минут. Он точно не знал.
– Мне нужно идти.
– Давай постоим еще.
– Хорошо, но не долго.
– Хорошо.
Они продолжали улыбаться и смотреть друг на друга. В мире без границ, украшая потрескавшиеся стены любовью. Чистой и прекрасной, без ненависти и сожаления. В мире свободном от криков родителей и обещаний, которым никогда не суждено было сбыться. Держа ее руку в своей. Касаясь нежно ее пальчиков, сносившей его голову. И оставшейся в памяти до последних дней – белоснежной улыбкой и счастьем, преображающим все вокруг.
Она ушла, а он остался. Остался наедине с самим собой, чтобы понять то, что с ним происходило. Чтобы просчитать заново шаги и взгляды, почувствовать ее, войти в нее. Он смотрел вдоль улицы и перед глазами мелькали сугробы, а время клонилось к вечеру. Он не понимал, что делал там и зачем снова переживал это событие. Перечеркнувшее вожделение и научившее чувствовать нечто большее, чем интерес к трусикам одноклассниц. К их соскам, иногда выступавшим на тонкой, поглаженной матерью, футболке. В стихах, что они писал на подоконниках и полу. Под музыку ангелов, рассекающих облака невежества и вседозволенности. В ее бесконечной улыбке без помады. Естественной и настоящей улыбке.
– Но у меня есть другая.
– И что?
– Ей это не понравится.
– Наверное, не знаю.
Он остановился у моста и задумался. Возможно, она говорила правду и тогда ему следовало пересмотреть некоторые принципы. Перестать исследовать, погружаясь в чужие судьбы и миры. В картинки прошлого и фотографии неизбежного. По шагам, оставшимся в истории, в историях, в множестве судеб. В очередной раз падая на асфальт и забывая выключить свет в коридоре. Возвращаясь домой и падая в кровать, укрывающую одеялом от жестокости и безнадежных наставлений.
Утро началось в двенадцать. С чашки кофе с молоком и бутербродов, к которым он даже не притронулся. Он сидел около часа в кровати и пытался прийти в сборки, погруженный в размышления о снах, аккуратно вписывающихся в практику пробуждения. Словно они – часть какого-то заговора, берущего верх над его разумом. Стучащих в окна и преследующих тенью по улицам, мощенным декоративными кирпичиками. Стремящиеся в один момент настигнуть его, застать врасплох и бросить в реку. С простреленной грудью, истекающего кровью и благодарностью за жизнь, что он успел мельком пролистать. Тихой, старой квартирой в центре безумного города, влекущего потерянные души с необъятных просторов страны. Потерянных шлюхи и наивных дурочек.
Ложь делала их жизнь невыносимой. Она была их наркотиком, привлекательным соблазном и источающим похоть ядом. Разноцветными лентами на деревьях, в звуках праздничного оркестра и шуме ярких фейерверков. Она развивалась сладкими объятиями чужих сердец, фокусируясь в отражениях их глаз. Теплом летнего вечера, оставляющего за собой запахи возбуждающих духов. Мягкой травкой подстриженных газонов, под пылью извилистых дорожек парка. Людьми, случайно входившими в их жизнь. Соглашаясь на чашечку кофе, открывающую горизонты страха и ненависти. Она была их сладкой болью, ошибкой операционной системы. Их, и ничьей больше.
Она манила заблудившихся странников в свои объятья. Тянула к ним дрожащие от слабости руки. Просила их выслушать переживания одинокого сердца и оправдаться перед лицом общества пропавших. Принять дозу и расширенными зрачками схватить линии давно забытой эйфории. В надежде положить начало новому шедевру, неуверенно нанося краски на истерзанный холст. Она хотела идти до конца, наслаждаясь синтетическими мирами. Запираясь по вечерам на ключ в своей комнате и сбрасывая надоевшие маски. Во благо семьи и близких, уповая на чудо и случай. Она подходила к любимым и впивалась в их шеи. Она жаждала их поддержки и умоляла о воздаянии. Каждую ночь смотря в потолок и прислушиваясь, как один из них просыпался в сумраке кошмара. Как он выключал будильник и шел в ванну, смирившись с неизбежным.
– Мне пора.
– Удачного дня.
– Надеюсь.
Он закрыл за собой дверь и усмехнулся ее самообману. Каждое утро они практиковались в нем и если чего и достигли наконец, то это изящества в обмане окружающих. Словно в искусстве. В искусстве общения с другими людьми. В искусстве не слышать друг друга и отвечать молчанием на укоры. В искусстве быть разочарованными, но не признаваться в этом вымышленному семейному психоаналитику. Убитыми в один из вечеров, когда она нерешительно зашла в комнату. Минутными стрелками его слов, прямыми и острыми как иглы. Она была удивлена и решила поддержать разговор, но вскоре осознала ошибку и остановилась.
Напряжение нарастало и он понял, что нужно смириться. Отложить дневники в долгий ящик и пуститься по выбранному ей пути. Стать ее тенью, сделать вид, что ничего не произошло. Подписать приговор их отношениям и остаться верным самому себе. Произнести в телефон имена тех, кого он оставил за бортом семейной жизни. О ком не вспоминал уже столько лет – кто был в его кровати и сжимал свежие простыни ее запаха. В кровати с окровавленными оковами, в кровати с каплями менструальной крови и похоти. Вспоминая золотую россыпь волос той, что подарила ему счастье и надежду на будущее.
После того вечера он стал вспоминать их чаще. Думать о небе, что проплывало над ними изумрудами звезд. Птицами, с криками утреннего рассвета. Рассветом, пробивающимся сквозь утреннюю дымку блестящими лучами солнца на воде. Он вспоминал их дыхание, такое разное и загадочное. Вспомнил, как они ездили в одних и тех же поездах метрополитена, спускались в глубины станций на эскалаторах прожитых дней, мечтали снова увидеть друг друга в конце недели и обменивались ничего не значащими сообщениями.
Он мечтал обнять ее и попытаться начать все сначала. Снова ощутить желание близости с ней. Он захотел узнать какими мыслями она живет теперь и чего хочет от жизни. Узнать ту, которая обнимала его по ночам. Ту, чья подруга посоветовала разобраться с ней раз и навсегда. Выбросить из своей жизни или оставить как модный аксессуар. Аксессуар, с которым можно было готовить вкусную еду и проводить воскресные вечера на веранде за городом. Завтракать и мастурбировать в белоснежной постели. Ее, нашедшую свой уютный уголок на вершине Вавилона. Города, который подарил им наркотики и гранатовое вино. Вино нового утра, свободного от любимых и их любви.
Старая покосившаяся дверь со скрипом ржавой пружины грохнула за его спиной. Он сделал первый шаг по направлению к бездне и начал радоваться тому, что витало в воздухе. Дыму дешевых сигарет и шелесту газетных строчек. Весне, раскрывающей бутоны алых цветов, и жужжащей большими надоедливыми шмелями вечности. На каменной набережной, утопая в голубой бездне, он мечтал о том, чтобы жестокость человеческих сердец пристрелили еще в утробе – на краю мира, обреченного на гибель от вводящих в заблуждение любви и жалости.
Он стоял и вдыхал аромат ванили, что оставила на его рубашке отравляющая свобода перемен. Она заставляла его забыть о проблемах и вызывала желание снова встретиться с ней. Ему хотелось думать, что это взаимно. Смотреть на секундную стрелку часов и не спеша перебирать списки дел до ее появления. Они работали как отлаженный механизм, они стучали по клавишам его сознания. Им не было дано права на ошибку. Дикие снежинки спящих гор, облизывающие лазурные берега далеких стран. Он видел такие на картинках, но никогда не бывал там. Одинокими вечерами, за чашкой горячего чая с кусочком кислого лимона. Мечтая отомстить за ложь и время, потраченное на поиски счастья. Ей, осмелившейся выйти из под контроля. Слизывающей со стола остатки амфетаминового утра. Сбрасывающей телефонный звонок на ледяных рельсах знойного снегопада. Девушке, препарирующей без анестезии.
Она присоединилась к нему поздно вечером, болтая ногами и не выражая никаких эмоций, кроме замешательства. Время от времени она наносила ему сладкие раны нежными поцелуями, на скамейке с потрескавшейся от времени зеленой краской. На надписях ее рук, говоривших языком юношеского протеста, срывающегося с карнизов дикими воплями чаек. В нежном возрасте согласия, в кружевах дорогого нижнего белья со странными ласками. Иногда она задевала носочком ботинка пыльный асфальт, рассказывая о скучных вечерах в кругу семьи. О кошке, которая не давала спать по ночам, и о подругах, обсуждавших парней из параллельных групп. А иногда просто смотрела по сторонам, скучая от однообразия их встреч.
Он с трудом представлял ее в постели. С ее молочной кожей и тонкими чертами лица. На фоне морского прибоя, не способного сравниться с красотой ее милых доводов. Буква за буквой, они переливались чернилами в клетках потускневшей кожи. С ее опасениями и желанием сгореть от стыда. Полагаясь на бренды и яркие таблоиды, взявшись за руки и упав в объятья друг друга. Очередными резкими движениями носочков по пыльному асфальту, забывая о том, что их могли заметить вместе. Под тенью деревьев, хватая нежными губами губы. Ставшие на еще один день ближе драгу к другу. Поколения, разорванные пропастью в десять лет.
Ей хотелось, чтобы за ними вели тайную охоту местные журналисты. Чтобы их блокноты были исписаны шокирующими фактами, завораживающими заголовками и нервирующими зарисовками с места событий. Чтобы они поглубже зарывались в ее нижнее белье, чтобы засыпали крепким детским сном в ее кровати у окна. Пристально рассматривали рисунки в дневнике и переписывали главы ее эротических фантазий. Чтобы их камеры вспыхивали молниями сенсаций и схватывали крупным планом ее декольте. С затвердевшими сосками и мороженным в руке. Чтобы они лезли в лицо, судорожно нажимая на красную кнопку диктофона, и возбуждали ее еще больше. Больше, чем могли дать толпе экзальтированные пасторы и проповедники новостных лент, послушные бредящей расправой толпе. В слезах маленькой девочки, желающей разобраться в головоломке залипшего на медитации мира. Отталкивающего ее в болото иллюзий, на котором вспыхивали фантомные огни внебрачных отношений, озаряя накладные улыбки продажной любви. Любви ублюдков с часами на руках. Мрачных парней с развалин разочарования. Тех, в кого она постоянно влюблялась и винила себя за это.
– Я бы хотел с тобой встречаться.
– Мне приятно это слышать.
– Но, когда тебе исполниться восемнадцать.
– Ты забудешь обо мне.
– Почему ты так думаешь?
– Не знаю, посмотрим.
– Я так не думаю.
– Посмотрим.
Их взгляды играли дикими лисицами у шоссе. Поцелуями на ночь, объятиями перед сном. Отправленными фотографиями, на которых были запечатлены их обнаженные тела. Утопая в прелестях перемен, возбуждающих уставшее сознание. Этого было достаточно, чтобы они забыли о ласках и теплых словах. О кушетке в кабинете психоаналитика и таблетках, которые она пила перед сном. В ярких красках которых он медленно открывал дверь ее комнаты и резкими ударами заканчивал свое дело. В волнах бесконечного времени, на останках мертвых войн. С привкусом спермы на губах, со вкусом сладкого йогурта перед сном. В ее золотых волосах, юных и таких привлекательных.
О проекте
О подписке