2

Моя лошадь несется галопом по извилистым улочкам Калии, лавируя меж толпами, разодетыми в цветные шелка, меж экипажами, сверкающими медью и золотом. Огромный город – залитый солнцем лабиринт финиковых пальм и минаретов из песчаника, длинных, овеянных прохладой галерей и просторных вилл с зелеными садами на крышах. Но я родилась здесь и выросла, и я знаю его как свои пять пальцев. Я быстро пробираюсь по тихим закоулкам, оставляю золоченые ворота позади, пересекаю луга к западу, где лежат Запретные пустоши.

Спустя почти час езды я поднимаюсь на холм и наконец вижу Амиру, которая несется по бесплодной сухой равнине на гнедой кобыле Далилы. В пыльно-розовом плаще, с трепещущими за спиной прядями каштановых волос, моя пятнадцатилетняя сестра напоминает героиню драматических, мрачных картин маминой любимой художницы, Хадиль Хатры.

И полотно бы называлось «Побег девицы». Я вонзаю пятки в бока Бадр и быстро догоняю сестру.

– Амира!

Она вскидывает голову, бросает на меня взгляд через плечо. На мгновение из-под капюшона плаща грубой ткани показывается полное, раскрасневшееся лицо. Я дома уже две недели, вижу сестру каждый день, но меня по-прежнему поражает, насколько она изменилась с тех пор, как погиб Афир. Под жесткой, сердитой наружностью, в глубине горящих угольно-черных глаз, сестра – увядший цветок.

Она останавливает лошадь, выскальзывает из седла.

– Имани, что ты тут делаешь?

– Могу спросить то же самое. – Я тоже спрыгиваю с лошади, обвожу ладонью бескрайнюю равнину. Ржавый песок и каменные насыпи – словно развалины могильников. – Ты же знаешь, что в Пустоши нельзя. Здесь нет дозоров.

Сестра катает камень по песку остроносой туфлей:

– А, так Далила к тебе прибежала. Шустрая. Язык у нее как помело.

– А у тебя ручонки вороватые, – парирую я. – Ты украла ее лошадь.

– Мне пришлось! Раад сбежал. Видишь?

Следую взглядом за ее указательным пальцем. И правда, безрадостную глушь пересекает цепочка следов от копыт, которая неумолимо направляется к щербатым красным горам. Я взмахиваю рукой.

– Да пусть. За стенами он всегда ведет себя безобразно, поэтому, вообще-то, и не должен там бывать.

– Потрясающе. – Амира забирается обратно в седло. – Знала бы, что помогать ты не собираешься, не стала бы останавливаться.

Хватаю поводья ее лошади, стискиваю в кулаке:

– Ты должна его отпустить, Амира.

Она бросает на меня пугающе яростный взгляд. А когда-то сестра была волоокой, улыбчивой, она любила занятия по траволечению и ярко красить лицо. Умная, как мама, но наделенная творческой жилкой, Амира вечно с головой ныряла в книги об отважных королях и еще более храбрых королевах. Какой нежной она была, кротче мышки в грозу. Потом погиб Афир, и в ней проявились резкие черты, которые я, кажется, никак не сумею сгладить.

– Раад – лучший среди нашего поголовья. Чего это мы должны его бросить?

Я имела в виду вовсе не коня Афира, но мне не хватает духа об этом сказать.

– Он принадлежит не мне и не тебе, чтоб иметь право голоса. Он принадлежит Афиру.

Сестра кивает на подернутое дымкой солнце:

– И Афир считает, что мы позаботимся о Рааде в его отсутствие.

Что-то неожиданно горячее вспыхивает, ноет в висках. Горло сдавливает, будто на нем сомкнулись пальцы.

Год прошел.

– И что? – Сестра устремляет взгляд на мою руку на поводе лошади. – Раад знает, что Афир где-то там. Поэтому и норовит сбежать всякий раз, как оказывается за стенами. Он пытается нам что-то сказать. Если б только мы слушали.

Я издаю тихий смешок, такой же грустный и поникший, словно старая тряпичная куколка, растерявшая сено изнутри.

– Смешно звучит от той, которая никогда никого не слушает.

Сестра поджимает губы:

– Я слушаю.

– Ты притворяешься больной, чтобы не ходить на уроки, а когда мама тебя заставляет, затеваешь драки с одноклассниками, перечишь учителям или вообще прогуливаешь. Директор Имад уже не знает, что с тобой делать, и я тоже.

Черты Амиры, с их мягкими изгибами, каким-то образом становятся недобрыми, жесткими.

– А ты меня лучше, не так ли? Вечно сбегаешь со своими прославленными Щитами, рискуешь жизнью, хотя знаешь, как мама хочет, чтобы ты перестала.

– Я дала священную клятву защищать Сахир от тех чудовищ, которых ты вот там и встретишь. – Я тычу в сторону Пустошей.

– Да с тех пор как исчез Афир, тебя даже на выходной не дождаться! – взрывается Амира. – Тебе вообще дела до него было? До нас? До меня?

Волшебство, не иначе, ее слова ранят смертоноснее кинжалов. Грудь затапливает, раздирает мучительной болью, сердце вот-вот выпрыгнет и разобьется о песок. Пусть я отучала себя от этого, но вновь безнадежно теряюсь в мягком зареве воспоминаний, которое обычно держу под замком. Афир учил меня сражаться в день, когда я объявила, что мечтаю стать Щитом, как он. Потом пришел на Испытания, чтобы меня поддержать. Утешал ласковыми словами, объятиями, когда я вернулась с первого задания, потрясенная тем, как у меня на глазах огроменный песчаный змей проглотил экипаж с людьми. Каждое утро брат приветствовал меня шуткой или дергал за кончик косы всякий раз, проходя мимо дома или в казармах, а если я бросала на него раздраженный взгляд, Афир невинно указывал на кого-нибудь поблизости, даже на нашу собаку. Мой брат, гордость нашего рода, драгоценный камень в короне нашего бабы, мамины сердце и душа… Да как могла моя собственная сестра подумать, что мне не было до него дела? Вероятно, потому, что не видела моих слез, не считала часов, которые я теряла без сна.

– Амира, ты знаешь, что я о тебе забочусь, но я справилась со смертью Афира по-своему, – говорю я.

– Ни с чем ты не справилась, Имани. Ты лишь закрыла на это глаза. Все долгие вылазки, на которые ты соглашаешься, ведь не имеют ничего общего с твоим желанием оказаться от нас подальше, правда? Чтобы не знать, как мама плачет у двери в комнату Афира или как молится тета, чтобы Великий дух привел его домой. И не иметь дела с бабой, который злится из-за любой мелочи. И не слушать, как они с мамой ругаются часами напролет… и не разговаривать со мной.

Если бы мне и было что сказать, слова меня покинули. Я в кожаном доспехе чувствую себя немощной, точно веревка, нагруженная и натянутая сверх меры, еще перышко – и лопнет. С тех пор как погиб Афир, между мной и Амирой больше молчания, нежели разговоров, и все же я ловлю себя на мысли, что неспособна обратить все вспять и снова сблизиться. Не только с Амирой, но с кем бы то ни было, если честно.

– Или, может, ты сама разыскиваешь Афира на вылазках, когда думаешь, что никто не видит, – продолжает сестра уже мягче. – Может, в глубине души ты знаешь, что я права и дело с нашим братом нечисто.

Я осторожно высвобождаю подвод из ее руки. Кожа сестры горячая, ногти грязные, красные от хны. Словно копалась в гранатовом варенье или крови.

– Это бы утешило, но здесь все ясно. Брат крал мисру из святилища, злоупотреблял ею месяцами. Все чародеи рискуют помешаться, а брату было еще тяжелее – волшебство, стремление им овладеть, у нас, рода Бейя, в крови. Мне жаль, Амира. Непомерное волшебство изнуряет разум и тело даже такого здорового, блестящего чародея, как Афир.

– Нет! – Сестра отдергивает руку. – Я не верю ни тебе, ни всем этим дуракам из Совета, что как заведенные твердят одну и ту же заезженную отговорку. Помимо кражи мисры, у Афира не было никаких призраков одержимости…

Я прерываю ее долгим вздохом:

– Ты не знаешь признаков.

– Я читала о них в библиотеке! – огрызается Амира. – Брат не был буйным, сумасбродным, безрассудным.

– Он стал другим…

– Да, и он ушел не без причины. А мы должны ее выяснить, и будь проклят Совет, раз уж они не хотят копать глубже.

Вдруг я вся трепещу, словно палатка, разбитая на зыбучих песках перед бурей.

– Эти слова для тебя слишком громкие и злые.

– Истина – шип, а не роза.

– У Афира нахваталась, да?

Сестра смотрит на мерцающее марево, что вздымается от песка.

– У него было чему нас учить, но ты отказывалась слушать, что тогда, что сейчас. Отпусти повод. Я верну его коня.

Сжимаю пальцы еще крепче.

– Нет. Там опасно.

– Тогда нам повезло, что моя сестра – вторая среди наших Щитов, – с издевкой нарочито весело отзывается Амира. – Как там тебя звал Афир? Шустрый клинок? Слышала, нынче у всех на устах Гроза джиннов.

– Я не шучу, Амира. Афира больше нет. И нет смысла рисковать жизнью, загоняя жеребца, который жаждет свободы. Давай, верни лошадь Далиле и возвращайся в школу. Занятия еще не кончились.

Сестра устремляет на меня свирепый взгляд:

– Не отпустишь повод, я тебя перееду.

– Ты же не станешь, – произношу я, и выходит будто вопрос.

– Стану, и ты не помешаешь. Но можешь, конечно, убить, Шустрый клинок. – Сестра щелкает поводьями, и кобыла уносится прочь в туче песка.

Отшатываюсь, прикрывая глаза ладонью.

– Оставь это безумие, Амира!

Сестра лишь гонит лошадь быстрее. Что бы я ни сказала, теперь ее не остановить.

Либо я бросаю ее на верную смерть, либо отправляюсь следом, сохраню ей жизнь и не останусь у родителей одна.

– Проклятье!

Я бегу к своей лошади, вскакиваю в седло и мчусь следом за сестрой.

3

С Афиром что-то случилось, и он изменился.

Не знаю, что именно, и с тех самых пор эта загадка не дает мне покоя, как острый камешек, который никак не вытряхнуть из ботинка. На протяжении многих лет брат изучал источник, порождающий чудовищ, что терзают Сахир. Однажды он вернулся из длительной вылазки… другим. Я все не могла разобрать, в чем же именно. Словно портрет, в котором художник слегка изменил черты лица так, что образ сбивает тебя с толку, но ты не понимаешь почему. Афир стал пылким, но разве он не был таким всегда? Обаятельным, забавным, умным, уделяющим любому вопросу или человеку, которые его интересовали, всецелое внимание. Но в конце концов его привлекло нечто ядовитое.

Однажды вечером дома Афир спросил, что, по моему мнению, находится за зачарованными Поглощающими песками, защищающими наши границы. Я ответила то, чему нас всех на протяжении тысячелетий учил Совет: за пределами Сахира ничего нет. Только проклятая, лишенная волшебства пустошь, населенная народами, которые уничтожили бы нас, если бы узнали о нашем существовании – и о нашей волшебной Пряности. Пусть я говорила совершенно серьезно, Афир хохотал чуть ли не до слез. Я поинтересовалась, что же смешного в общеизвестных истинах. Брат помрачнел и произнес:

– Если мир погружен во тьму, а ты единственная, у кого в руках огонь, как ты поступишь?

– Поделюсь им, – ответила я.

Афир улыбнулся и поднес клочок бумаги к мерцающей на низком столике между нами свече.

– Да, Шустрый клинок, ведь свет, которым не делятся, обязательно погаснет.

Брат приблизил горящую бумагу к фитилю второй, незажженной свечи. Мы вместе проследили, как он ожил, но я ничего не поняла.

Не понимаю я и Запретные пустоши, однако они манят меня своей загадкой, как Афир. Эта земля непостижима, каждый отрезок песка и камней повторяет предыдущий, но в чем-то неуловимо иной. Будто я пытаюсь читать язык из символов, в которых все знакомые изгибы, точки и черточки сахиранского, и тут же осознаю, что этот язык совершенно чужой. Время здесь теряет власть – или же, наоборот, ее укрепляет тайным, известным лишь ему способом. Каждый миг, словно густая краска, перетекает в следующий, и пересечь огромную равнину вдруг проще и быстрее, чем перейти из одного конца маленькой комнатки в другой. Бредешь словно во сне. Я понимаю, что время утекло, лишь когда смотрю на небо и вижу, как солнце клонится к горизонту.

Между двумя ударами сердца горы, что маячили на горизонте, вдруг вздымаются из песков, обступают. Они похожи на громадных песчаных змеев, их поверхность испещрена коричневыми и красными бороздами, гладкая, как стекло, после долгих тысячелетий безжалостной эрозии. Следы Раада, ямки в песке, убегают в проход меж каменных стен, уводят прочь от всего, что нам знакомо и безопасно.

Мы с Амирой едем верхом бок о бок в мрачном молчании. Здесь царит духота, но моя кожа вся покрыта мурашками, а сестра постоянно потирает плечи сквозь бежевые рукава туники. Я изо всех сил стараюсь сосредоточиться на следах, чтобы не потерять их в этом запутанном лабиринте. Раньше Раад бежал размашисто, галопом. А теперь петлял.

– Видишь, как он замедлился? – отмечает это и Амира. – Должно быть, почти достиг нужного места.

– Он сбежавшая лошадь, а не извозчик, что держит путь с базара Дахаби в пекарню Афры. – Кивком указываю в сторону темнеющего неба. – Скоро закат.

– Правда? – Сестра таращится вверх. – Но как? Прошло же всего ничего.

– Поэтому Щиты издают предупреждения для путешественников, – говорю я. – По Сахиру растекаются чудовища, и во многих уголках типа Пустошей они особенно сильны. Непонятно, как далеко забрался Раад, и я не горю желанием узнавать, что выходит на охоту в этих горах по ночам.

– Значит, нужно поспешить, – отзывается сестра.

Проход впереди слишком узкий, вдвоем не проехать. Она пытается выйти вперед, но я преграждаю ей путь.

– Здесь что-то не так. Разве не чувствуешь? Будто это не мы выслеживаем, а нас.

Амира сглатывает, оглядывается по сторонам.

– Вероятно. Однако Афир однажды сказал мне, что страх подобен воде. Если его не сдерживать, он просачивается везде, где только может, затапливает наши грани, где в его застойных глубинах гноится то, что чинит вред. Может, ты просто боишься. Давай пройдем еще немного.

Сестра жестом приказывает мне двигаться дальше. Я не шевелюсь. Как любопытно: несмотря на наши совершенно разные интересы и увлечения, в детстве мы никогда не ссорились. А вот сейчас опять бодаемся. Похоже, споры нынче единственное, что мы делаем вместе.

По расщелине зловещим эхом разносится ржание, прерывая наш безмолвный поединок взглядов. Лицо Амиры озаряется.

– Раад! Он близко! Скорее, продолжим пешком. – Сестра привязывает лошадь к иссохшему корню, что торчит из трещины в каменной стене, подхватывает свою плетеную сумку и устремляется в проход.

– Оставайся здесь, я все разведаю, – командую я, снимая с седла аркан.

– Нет. Я тебе не какой-то там рядовой Щит, чтобы мной помыкать.

Я спешиваюсь, привязываю Бадр.

– До тебя все не дойдет, как опасны дебри Сахира?

Сестра демонстративно пожимает плечами.

– На нас пока никто не напал, и со мной ты. Куда уж безопаснее, насколько я могу судить.

– Ценю твое доверие. – Вздохнув, я закидываю аркан на плечо и ступаю за сестрой. – Ты упомянула, что я с тобой не разговариваю. Так позволь же кое-что рассказать. Несколько месяцев назад командир моего отряда получил весточку из городка у соляных равнин Джейты. Городку не давал покоя гуль, и за каких-то пару часов до нашего прибытия он похитил местного. Семья этого человека привела нас туда, где гуль скрывался, – на кладбище. Существо это было высоким, чуть больше двух метров, но сгорбленным. Под серой натянутой кожей бугрились мышцы. Как будто человек, но с жилистыми руками такой длины, что волочились по земле.

Я вскидываю ладонь.

– На них по пять пальцев с загнутыми когтями вместо ногтей, и на ногах тоже. На лице горели в свете луны два красно-желтых глаза, сверкал оскал острых как бритва клыков, с которых капала слюна. Заостренные уши, длинные пряди прямых черных волос. Если не считать лохмотья на бедрах, он был обнажен, и с каждым вдохом сквозь кожу проступали ребра.

Я останавливаюсь посреди прохода.

– Мы не успели, он сожрал парня. Прямо у меня на глазах. А знаешь, что может сделать гуль, когда тебя убьет?

Амира вжимается в стенку и шепчет:

– Нет. Что?

– Примет твой облик. Вот от убитого остались одни обглоданные дочиста кости. Сгустился туман, мгновение спустя рассеялся. От гуля ни следа, а парень снова на ногах. Живехонький, как мы с тобой. Вот только уже не человек. Он вел себя не как человек, не мог разговаривать, только выл. Я прикончила его одним ударом, поскольку, если ударить гуля дважды, он восстанет с новой силой. А парень… парень погиб дважды, и его мать не простила меня за это. Думаешь, в Сахире безопасно, ведь ты еще не пострадала, но уверяю тебя, пострадали многие другие, и войне этой не видно конца. Этот яд сочится по всей нашей земле, и мы едва ли с ним справляемся.

Амира смотрит в проход.

– Мне жаль, что тебе пришлось это пережить, Имани, и вообще приходится сражаться на этой войне, но я… – Она глубоко вздыхает. – Я готова столкнуться со всем, что меня ждет, лишь бы спасти коня нашего брата.

Я снова беру сестру за руку.

– Пожалуйста, откажись от этой затеи, ради своего же блага.

– Я достаточно взрослая, чтобы принимать решения сама, – говорит Амира, упрямо надув губы.

Да, глупые решения, думаю я, но покорно прохожу вперед сестры, вглубь узкого прохода. Голодный песок засасывает туфли, каждый шаг звучит вздохом. Через несколько мгновений ржание наших лошадей стихает, воздух становится спертым, застоявшимся, как в склепе. Мир погружается в тишину, лишь стонет ветер над вершинами да скатываются с выступов камешки, скачут вниз по крутым утесам. Такое чувство, будто мы совершенно одни, последние живые существа во всем Сахире. Но это не так.

За следующим поворотом перед нами предстает высеченная в камне арка, которую когда-то преграждали потускневшие бронзовые ворота, нынче распахнутые настежь. За ними лежит внутренний двор с каменным прудом. Рядом с ним стоит Раад, наблюдая за нами.

– Да… – выдыхает Амира, бросаясь вперед. – Видишь? Я знала, что мы его найдем.