Глава 9

В конце концов мне удалось накропать четыре страницы отрывочных сведений, после чего я раздумывал над ними около часа. Мои умственные усилия вылились в шесть коротеньких строчек – вопросов, на которые нужно было найти ответы. Попутно я обнаружил одно любопытное обстоятельство: все зависит от точки зрения. Полиция, уверенная, в отличие от меня, в том, что произошло самоубийство, попросту не обратила внимания на некоторые детали. Хорошо зная Шона, копы решили, что дело Терезы Лофтон оказалось для него непосильным грузом. Люди, которые осматривали место происшествия и вели следствие, навидались за свою карьеру всякого, а потому думали, что понимают, почему мой брат решил наложить на себя руки; небось у них и самих мелькали порой подобные мысли. Главная ошибка копов заключалась в том, что они изначально не сомневались в суициде. Но стоило лишь пройтись по обстоятельствам смерти Шона скептическим оком, как мне сразу бросилось в глаза все, что пропустили они.

Итак, я сидел за рабочим столом и в задумчивости изучал свои записи. Вот какие моменты меня заинтересовали.

Пенна: его руки?

Сколько времени прошло потом?

Векслер, Скалари – машина?

Обогреватель?

Замок?

Рили: перчатки Шона?

Рили можно было позвонить прямо сейчас. Я набрал номер и, когда после шести гудков никто не подошел, собирался уже положить трубку на рычаг, но тут она наконец ответила.

– Рили? Это Джек. Как твои дела? Может быть, я выбрал неудачное время?

– А когда оно было удачным? – Голос ее звучал так, как будто она выпила.

– Хочешь, чтобы я заскочил? Могу прямо сейчас.

– Нет, Джек, не надо. Я в порядке. Просто у меня сегодня выдался тяжелый день. Грустный… один из многих. Никак не могу избавиться от тягостных мыслей.

– Я тоже думаю о Шоне, Рилси.

– Тогда почему тебя не было рядом с ним, когда он… Прости, я и сама не знаю, что несу.

Я некоторое время молчал.

– Трудно сказать, Рилси. Незадолго до этого мы вроде как поспорили, и я наговорил брату лишнего. А Шон… он тоже не остался в долгу. После той встречи мы некоторое время избегали друг друга. А потом… потом это произошло. Мы просто не успели восстановить наши отношения.

Мельком я подумал, что вот уже бог знает сколько времени я не называл невестку домашним прозвищем Рилси. Интересно, заметила она или нет?

– А из-за чего вы поспорили? Из-за той убитой девушки? Терезы Лофтон?

– Почему ты так думаешь? Шон тебе что-нибудь говорил?

– Нет, я просто предположила. Шон только о ней и думал, и мне показалось, что ты, возможно, тоже. Вот и все.

– Послушай, Рили, тебе лучше бы… Ты не должна зацикливаться на своем горе. Постарайся думать о чем-нибудь хорошем, отвлечься.

– Это будет нелегко.

Я чуть не раскололся и не сказал ей, что у меня есть нечто, что могло бы облегчить ее боль, но сдержался. Слишком рано.

– Я понимаю, Рили, и, поверь, мне очень жаль… Эх, если бы я только знал, как тебе помочь.

Мы долго молчали. На том конце провода не слышно было вообще никаких звуков. Ни музыки, ни включенного телевизора. Интересно, что Рили делает дома одна?

– Мне сегодня звонила мама. Это ты рассказала ей о том, что я собираюсь сделать?

– Да. Мне показалось, она имеет право знать.

Я замолчал, не находя слов, чтобы поддержать разговор.

– Так что ты хотел, Джек? – спросила наконец Рили, первой прервав затянувшуюся паузу.

– Хотел задать один вопрос. Возможно, он покажется тебе неуместным, но все-таки… Скажи, полицейские показывали тебе перчатки Шона? Или, может, они их не вернули?

– Перчатки?

– Да. Те, что он надел в тот день.

– Нет, я их не видела. Меня никто о них не спрашивал.

– А какие перчатки были у Шона?

– Кожаные. А почему тебя это интересует?

– Просто так. У меня тут возникли кое-какие идеи. Если это к чему-нибудь меня приведет, я расскажу тебе позже. Кстати, какого они были цвета? Черного?

– Да, черной кожи. Насколько я помню, внутри они были на меху.

Ее описание вполне соответствовало перчаткам, которые я видел на фотографиях с места происшествия. Однако это еще ничего не доказывало. Просто один из пунктов, которые следовало проверить. Звено в цепи.

Мы проговорили еще несколько минут, и я спросил, не хочет ли она развеяться и поужинать сегодня вечером, поскольку мне все равно нужно в Боулдер. Рили отказалась, и на этом мы расстались. Я беспокоился за нее и надеялся, что мой звонок – просто беседа с живым человеком – поможет ей немного приободриться и почувствовать себя не такой одинокой. В конце концов я решил, что в любом случае загляну к невестке, как только покончу с остальными делами.

Проезжая по улицам Боулдера, я поглядывал на тяжелые снеговые тучи, которые начинали скапливаться над плоскими вершинами Железной гряды. Мое детство прошло здесь, и я прекрасно знал, как мало времени может потребоваться облакам, чтобы спуститься вниз и засыпать городок снегом. Мне оставалось только надеяться, что в багажнике редакционного «темпо» найдется комплект цепей, хотя особо рассчитывать на это не приходилось.

У Медвежьего озера я сразу увидел Пенну: стоя возле дверей сторожки, он беседовал о чем-то с группой туристов-лыжников, которые, видно, решили покататься в парке. Ожидая, пока он освободится, я выбрался из машины и подошел к озеру. С берега я увидел несколько мест, где снег был расчищен до самого льда. Что-то потянуло меня туда, я сделал несколько осторожных шагов и, приблизившись к одному такому участку, посмотрел сквозь черно-синий лед, пытаясь представить толщу воды под ним. На сердце сразу стало тяжело. Двадцать два года назад моя сестра провалилась здесь под лед и утонула. Совсем недавно мой брат застрелился в своей машине всего в пятидесяти футах от береговой линии. Разглядывая толстый, неподатливый лед, я вспомнил, как где-то слышал, что якобы некоторые озерные рыбы, вмерзшие в лед зимой, по весне оттаивают и выбираются из своего холодного плена.

«Жаль, что люди так не могут, – подумал я. – Хотя не исключено, что это просто байки».

– А-а-а, это снова вы!

Я обернулся и увидел Пенну.

– Да, это я, добрый день. Ужасно неловко, что приходится вас беспокоить, но у меня появилось еще несколько вопросов.

– Ничего страшного. Я очень сожалею, что не смог ничего предпринять тогда. Ну, до того, как все случилось. Заметь я вашего брата раньше – когда он еще только подъехал, – я, наверное, понял бы, что ему нужна помощь. Не знаю… может быть, все и обошлось бы.

Мы медленно пошли к сторожке.

– Не представляю, что тут можно было сделать, – ответил я, чувствуя, что надо сказать хоть что-нибудь.

– Так что там у вас за вопросы?

Я достал из-за пазухи записную книжку.

– Скажите, когда вы подбежали к машине и заглянули внутрь, не обратили ли вы внимания на его руки? В каком они были положении?

Пенна некоторое время шагал молча, и мне показалось, что он пытается вызвать в памяти картину происшедшего.

– Знаете, – произнес он в конце концов, – вроде бы я посмотрел на его руки. Да, точно, потому что когда я увидел в машине лишь одного человека, то сразу подумал о самоубийстве. Именно поэтому я так уверен. Я искал взглядом оружие.

– Шон держал его в руке?

– Нет. Я увидел револьвер рядом на сиденье. Наверное, ваш брат уронил его.

– Вы не помните, он был в перчатках?

– Перчатки… перчатки… – пробормотал Пенна, словно пытаясь вызвать ответ из кладовых памяти. Потом он ненадолго замолчал. – Не знаю, – сказал он наконец. – Никак не могу восстановить всю картину. А что говорит полиция?

– Я хотел удостовериться, насколько вы помните такие детали.

– Извините, но я что-то никак не припомню.

– А если у полиции возникнет тот же вопрос, согласитесь ли вы на допрос под гипнозом? Может быть, хотя бы таким способом им удастся выяснить, как все было на самом деле.

– Под гипнозом? А разве копы проделывают такие штуки?

– Иногда. Когда дело особенно важное.

– Ну, если это так важно, то я, пожалуй, не буду против.

За разговором мы незаметно дошли до дверей сторожки. Я посмотрел на «темпо», припаркованный на том же самом месте, что и в прошлый раз. Там, где стояла машина Шона.

– Еще я хотел спросить вас о времени. В полицейском рапорте я прочел, что вы увидели автомобиль пострадавшего через пять секунд после того, как услышали выстрел. За пять секунд никто не успел бы незамеченным выбраться из машины и добежать до леса. Это верно?

– Совершенно верно. Если бы там кто-то был, я бы его увидел.

– А потом?

– Что – потом?

– Что вы предприняли после того, как подбежали к машине и увидели, что человек внутри мертв? В прошлый раз вы сказали мне, что вернулись на пост и сделали два телефонных звонка. Вы подтверждаете это?

– Да, я сперва набрал девять один один, а затем позвонил своему начальству.

– Следовательно, все это время вы не могли видеть, что происходит на площадке?

– Угу.

– Сколько времени это заняло?

Пенна сообразил, чего я от него добиваюсь.

– Но какое это имеет значение, раз ваш брат был в машине один?

– Я знаю, но попробуйте вспомнить. Сколько?

Сторож пожал плечами, как бы говоря: «Какого черта!», и снова надолго замолчал. Задумчиво шевеля губами, он вошел в хижину и сделал рукой движение, словно берясь за телефонную трубку.

– До Службы спасения я дозвонился сразу. Да и поговорили мы быстро. Там записали только мое имя и должность – вот, собственно, и все. Потом я позвонил в нашу головную контору и спросил Дуга Пакина, это мой непосредственный начальник. Меня моментально соединили, потому что я сказал, что дело срочное. Когда я доложил о происшествии, босс велел мне присматривать за машиной, пока не прибудет полиция. Вот и все. После этого я снова вышел наружу.

Обдумав его слова, я прикинул, что «шевроле» Шона оставался без надзора как минимум секунд тридцать.

– Хочу уточнить насчет машины… В первый раз, когда вы выбежали, услышав выстрел, вы пробовали открыть все дверцы?

– Нет, только водительскую. Но они были заперты все.

– Откуда вы знаете?

– Когда копы приехали, они попробовали открыть двери, но ни одна не поддалась. Им пришлось использовать отмычку, чтобы вскрыть машину.

Я кивнул и продолжил свои расспросы:

– А что скажете о заднем сиденье? Вчера вы упомянули, что стекла в машине запотели. Может быть, вы прислонялись лицом к окну, когда заглядывали внутрь? Не заметили ли вы чего-нибудь на полу?

Теперь Пенна понял, куда я гну. Несколько мгновений он раздумывал, потом отрицательно покачал головой.

– Полиция задавала вам этот вопрос?

– Нет, ничего такого они не спрашивали. Кажется, я начинаю улавливать ход ваших мыслей…

Я еще раз кивнул:

– И последний вопрос. Когда вы набрали девять один один, вы сказали диспетчеру, что произошло самоубийство, или упомянули только о выстреле?

– Я… – Пенна пытался вспомнить, задумчиво скользя взглядом по снеговым облакам над озером. – Да, я сообщил Службе спасения, что неизвестный мне человек застрелился на автостоянке. Что-то в этом роде. Да вы можете проверить, там наверняка осталась запись.

– Наверняка. Все равно спасибо вам.

Когда я шел обратно к машине, в воздухе закружились первые снежинки. Неожиданно Пенна окликнул меня:

– Эй, мистер, а как насчет гипноза?

– Если копы надумают сделать это, они вам позвонят.

Прежде чем забраться на водительское сиденье, я заглянул в багажник. Разумеется, никаких цепей там не было.

На обратном пути, проезжая через Боулдер, я остановился у книжного магазина «Улица Морг»^[4] – вполне подходящее название для моего случая. Там я приобрел толстый том, в который вошли самые известные рассказы и стихи Эдгара По, намереваясь изучить его творчество сегодня же вечером. По дороге в Денвер я все прикидывал, вписываются ли ответы Пенны в разработанную мною теорию, вертел их так и сяк и в конце концов пришел к выводу, что ни один из фактов нисколько не противоречил версии, которая понемногу складывалась в моей голове.

Когда я добрался до полицейского управления и поднялся в спецотдел, мне сказали, что детектива Скалари нет на месте, и я вынужден был спуститься этажом ниже, в отдел ППЛ. Векслер сидел за рабочим столом и явно скучал. Сент-Луиса нигде видно не было.

– Черт побери, – приветствовал меня Векслер. – Опять хочешь испортить мне обед?

– Отнюдь, – ответствовал я. – Неужели ты не рад меня видеть?

– Все зависит от того, что тебе надо.

– Где служебная машина Шона? Ее уже отдали кому-нибудь другому?

– Какого хрена ты приперся со своими вопросами?! Или считаешь, что мы не знаем даже, как правильно проводить расследование?

В сильнейшем раздражении Векслер швырнул карандаш, который держал в руке, прямо в стоявшую у входа корзину для бумаг. И только потом сообразил, что наделал. В результате он вынужден был встать и разыскивать свою принадлежность для письма среди обрывков конвертов и оберточной бумаги.

– Послушай, Векслер, я не собираюсь никого тыкать носом в ошибки и создавать людям трудности, – произнес я ровным голосом. – Просто мне хотелось раз и навсегда кое-что прояснить, однако чем сильней я старался, тем больше вопросов у меня возникало.

– Например?

Я рассказал о своем разговоре с Пенной, и Векслер едва вновь не вскипел. Я заметил, как кровь бросилась ему в лицо и как дергается мускул на левой скуле.

– Послушай, – напомнил я ему, – полиция закрыла дело, и никто не имеет права запретить мне беседовать с Пенной. Кроме того, мне все чаще кажется, что вы со Скалари проглядели кое-что важное. Ведь машина Шона оставалась без присмотра больше чем полминуты, пока Пенна ходил звонить.

– Ну и что нам это дает?

– А то, что ваши парни интересовались прежде всего временем, которое прошло между выстрелом и тем моментом, когда сторож увидел автомобиль. Чтобы выскочить на улицу, ему потребовалось всего пять секунд; за это время никто не успел бы добежать до деревьев и спрятаться – это очевидно. Всем все ясно, дело закрыто и сдано в архив. Но Пенна сказал, что стекла в машине запотели. Это было необходимо тому, кто писал на ветровом стекле предсмертную записку, кто бы это ни был. В первый раз Пенна не заглянул назад и не видел, есть ли кто-нибудь позади переднего сиденья. Он сразу кинулся звонить и отсутствовал как минимум тридцать секунд. Кто-то мог спрятаться в машине – просто лечь на пол и затаиться, а когда сторож ушел, у этого человека было вполне достаточно времени, чтобы выбраться из автомобиля и добежать до леса. Все могло произойти именно так.

– Ты, часом, не головой ли стукнулся? А записка? А следы пороха на перчатке?

– Надпись на лобовом стекле мог сделать кто угодно. Перчатка со следами пороха может принадлежать убийце. Он выстрелил, потом снял ее и надел на руку Шона. Тридцать секунд – это немало, к тому же на самом деле могло пройти намного больше времени. Даже наверняка больше, ведь Пенна звонил в два места, Векс, в два!..

– Ну, все это очень неопределенно, Джек. Ведь не мог же преступник с самого начала рассчитывать на то, что сторож будет так долго названивать в инстанции?

– Почему бы и нет? В крайнем случае он мог убрать и Пенну – только и всего. Случись это, и вы, парни, решили бы, что Шон застрелил сначала сторожа, а потом себя. Судя по тому, как вы провели расследование смерти моего брата, от вас можно ожидать и не такого.

– Брось, Джек! Я любил Шона как родного. Ты думаешь, мне очень хочется верить, что он сам себя прикончил?

– Скажи мне еще одну вещь, Векс. Где ты был, когда узнал о его смерти?

– Здесь, вот за этим самым столом. Мне позвонили и… А что?

– Кто рассказал тебе об этом? Ты сам ответил на звонок?

– Разумеется. Это был наш капитан. Парковая служба связалась с начальником линейного отдела, а их начальник позвонил нашему.

– Что именно он тебе сказал? Ты можешь вспомнить все в точности?

Прежде чем ответить, Векслер немного помолчал.

– Не помню. По-моему, он просто сообщил, что Мак мертв.

– Он упомянул про самоубийство?

– Не знаю, Джек. Возможно, капитан и говорил, что Шон застрелился. А какое это имеет значение?