Цикл 285

Прихожу в чувство, как всегда, последним. В землянке воняет потом и нечистотами. Это от них осталось, от этих сволочей, от гадов этих, нерях. От моих дружков.

– Гитлер капут, уроды, – приветствую я обоих, выбираясь наружу. – Чтоб вам сдохнуть, как ему.

Вилли возвращает мне пожелание. Клаус хихикает. Сплевываю им под ноги и отправляюсь разыскивать гадюку.

Взрыв за спиной ахает, когда я приближаюсь к северной окраине. На мгновение замираю, затем бросаюсь на землю плашмя. В десятке метров к югу разрывается мина. За ней, чуть дальше, еще одна. Это обстрел. Капитан был прав – за нас взялись всерьез и палят теперь сквозь оболочку, не зная, во что и куда – наугад. Вскидываю голову – с юга на бреющем надвигаются на объект два вертолета. Головной уже в сотне метров, я завороженно смотрю на него, наплевав на разрывы мин.

– Давай, гадина, – шепчу я, – давай, возьми меня.

Вертолет пронзает оболочку и оказывается внутри капсулы. Секунду-другую он еще летит по инерции, затем задирает нос, с треском разламывается фюзеляж, вертолет камнем обрушивается вниз и вспыхивает. Мгновением позже его судьбу разделяет второй. Обстрел прекращается.

– Что, взяли? – кричу я. – Взяли, да? Хрен вам, свиньи! Так будет с каждым!

Встаю и бреду к землянке. Напарникам не повезло – обоих накрыло прямым попаданием, в месиве земли, травы и человеческих ошметков, где Клаус, где Вилли, не разобрать.

Вход в землянку завален. Разгребаю пробку, расшвыривая кровавые комья тесаком. Проползаю внутрь и сажусь на пол, привалившись спиной к опорному столбу.

Я заставляю себя мобилизоваться. Надо осмыслить случившееся и сделать выводы. Итак, снаружи никакой оболочки не видать. И капсулы не видать, и того, что внутри нее. По словам гостей, снаружи виден обычный лесной ландшафт, который на самом деле – недостижимый мираж. О нашем существовании догадаться невозможно, а значит, сегодняшний обстрел – лишь бессмысленная акция от непонимания и отчаяния – глупая месть неизвестно кому или чему. Эффективность акции для тех, кто снаружи, – нулевая. Точнее – минусовая, с учетом гибели вертолетов. Следовательно, нас должны оставить в покое.

Наперекор моим выкладкам, обстрел внезапно возобновляется. С четверть часа сижу, скорчившись, лихорадочно пытаясь уговорить себя, что плевать – пускай убивают, не впервой. Уговорить не удается, а потом мина взрывается прямо над головой и земляной свод рушится на меня. Я барахтаюсь, пытаясь выползти из-под искореженной кровли, задыхаюсь, стону от бессилия, земля забивает рот. Идиот, кретин, который не догадался вовремя застрелиться. Мне страшно. Больно! Мне не хватает воздуха. Сознание оставляет меня…

Прихожу в себя, вскидываюсь, озираюсь по сторонам. Тело разламывается от боли, словно меня избили до полусмерти. Шпарит в лицо равнодушное солнце. Земля разворочена, к извечному запаху гнилых листьев примешивается смрад от гари. У южной окраины еще дымятся останки вертолетов. Лес наполовину повален, на месте землянки – щетинящаяся обломками бревен и досок дыра.

Превозмогая боль, встаю на колени и внезапно вижу появившегося из овражка и бегущего ко мне человека. Вглядываюсь, ошалеваю от изумления. Это девушка лет двадцати пяти, светловолосая, сероглазая, одетая в неимоверно рваное тряпье. Я не успеваю понять, как и откуда здесь появилась гостья.

– Вы живы? – бросается ко мне девушка. – Боже, какое счастье, что я успела вас вытащить! Я так и думала, я знала, что не одна. Все эти годы только и надеялась, что когда-нибудь… Что кто-нибудь…

Она падает передо мной на колени, прижимается головой к груди, тонкие руки обнимают меня за шею. Ковшик с ручейной водой катится по земле, расплескивая капли.

– Я Лиза, – сквозь слезы причитает девушка. – Елизавета Сидоренко, медсестра. Как вас зовут? Вы из отряда Егорова, да? Я никогда вас раньше не видела.

Я держу ее за плечи, прижимаю к себе и не знаю, что сказать в ответ. Я уже понял, кто она и откуда. Но будь я проклят, если понимаю, что мне с ней делать. Поворачиваю голову влево. Так и есть – в оболочке зияет рваная дыра. Непрозрачный участок на востоке расколот взрывом. Пуповина капсулы развязалась. Лиза не гостья. Она такая же, как и мы. Только с другой стороны фронта семидесятилетней давности.

– Меня… – мямлю я. – Меня зовут… – проклятый акцент.

Лиза неловко целует меня в шею. Ее слезы обжигают мне кожу.

– Георгий, – нахожусь я. – Георгий Штилевич, поляк, уроженец Кракова. Я был в плену, бежал. Воевал в отряде Егорова. Старший штуце… старший капрал.

– Боже, как же я счастлива…

Она расстегивает на мне рубаху. Я пытаюсь помочь ей освободиться от тряпья, у меня не получается, у меня руки ходуном ходят.

Мы падаем на распаренную солнцем, развороченную, нашпигованную осколками землю. Я держу ее за узкие белокожие плечи и врываюсь, вторгаюсь, вколачиваюсь в нее. Я забыл, как это бывает с женщиной. Забыл, будь все проклято, как бывает, когда берешь женщину не силой, а потому, что она твоя. Когда же это было со мной в последний раз?.. В университете, еще до войны, осенью. Грета только поступила, а я учился на третьем курсе. Берлинское серое небо сочилось дождем, а мы… Я не додумываю. Прошлое и настоящее, капсула и метеорит, гости и спецназовцы, мерзавец Клаус и подлец Вилли исчезают вдруг, и остаемся только мы вдвоем. Я и она. Партизанская медсестра Лиза и старший капрал Войска польского Георгий, и я не хочу, не могу, не желаю знать, кто я на самом деле такой.

Мы засыпаем, обнявшись. Я держу ее. Крепко, так крепко, как то, что удержать невозможно. Мы пробуждаемся, опять сливаемся воедино и засыпаем вновь.

– Лиза, – шепчу я сквозь сон. – Лизхен. Элизабет.

Когда мы, наконец, приходим в себя, разрытая, распаханная взрывами земля уже запеклась на солнце. Я беру Лизу за руку, мы бредем к восточной окраине. Ее капсула совсем крошечная – полсотни шагов в диаметре, не больше.

– Как же ты тут? – растерянно спрашиваю я. – Как же ты тут была одна?

– Да так, – шепчет Лиза. – Сначала сходила с ума, потом привыкла. Голодала. Представляешь, у меня и оружия-то никакого нет. Аптечка, сухой паек на три дня и второй том «Графа Монте-Кристо». Я его наизусть теперь знаю. И все. Даже нитки с иголкой нет, – смущенно добавляет она.

– А гости? – вырывается у меня. – Ну, люди снаружи.

У Лизы на глазах опять появляются слезы.

– Это самое страшное, – едва слышно произносит она. – Когда умираешь не одна, а рядом с кем-то, кто навсегда. Знаешь, Георг… прости, можно я буду так тебя называть?

Я сглатываю слюну.

– Да, конечно. Меня так и звали… друзья.

– Знаешь, однажды ко мне забрели дети. Двое мальчишек и девочка. Заблудились в лесу. Им было лет по тринадцать. Как же я тогда мечтала умереть раньше них.

Я молчу. Мы бы сожрали этих детей. Деликатесное, нежное мясо…

Мы возвращаемся. Я обнимаю Лизу за плечи. Внезапно она спотыкается, шарахается назад. Из жухлой травы прорастает человеческая ступня в армейском ботинке.

– Что это?!

Проклятье! Это Клаус. То, что от него осталось. Даже мертвый, этот подлец сумел нагадить мне.

– Вертолетчик, – выдыхаю я. – Это осталось от вертолетчика. Они же хотели расстрелять нас сверху.

– Нас?

– Нас с тобой.

Меня корежит. Привлекаю Лизу к себе. Что же делать, мучительно думаю я. Цикл закончится, и она все узнает. Увидит этих ублюдков – Клауса и Вилли. Поймет. Надо рассказать, как все начиналось. Как я противился этим скотам, как не хотел, не желал казнить и поедать людей. Как Клаус однажды расстрелял меня за то, что отказался убивать старика. Я не виноват, что стал таким же, как они, так получилось, вопреки моей воле, вопреки самой сущности. Я признаюсь во всем – и она поверит. Обещаю, что никогда больше, клятву дам! Кроме меня, у нее никого нет и не будет. И другого выхода нет, только поверить мне.

Я не могу. Я трушу, страшусь, меня колотит от ужаса, стоит только представить, что она узнает. Ведь я… Наверное, я люблю ее. Будь же все проклято!

– Иди ко мне.

Она опускается на коленки. Я беру ее сзади, как тех трех в сто девяностом цикле, под прицелом Клауса. Исступленно вколачиваюсь в нее, грубость и нежность мешаются во мне, производя вместе нечто запредельное и немыслимое.

– Георг! Ге-орг!

Я не успеваю среагировать. И увернуться не успеваю тоже. Гадюка летит на меня с земли, подобно развернувшейся в ленту стальной пружине. Ядовитые зубы впиваются мне в глазницу, я заваливаюсь навзничь, хриплю, катаюсь по земле. Отрываю змею от себя, отшвыриваю в сторону. Я ничего больше не вижу, боль беснуется во мне, не дает думать, не дает даже сказать то, что я должен, обязан сказать сейчас.

– Георг! – с ужасом кричит Лиза. – Георг, родной, боже милостивый…

– Постой, – хриплю я. – Подожди.

То, что я должен сказать, сильнее страха, сильнее боли. Яд проникает в меня, туманит мозг, но я собираю воедино все, что во мне еще есть.

– Я не тот, – выталкиваю из себя слова. – Не тот, за кого ты меня прини…

Я умираю.

Цикл 286

Прихожу в себя, подхватываю «шмайссер» и бросаюсь из землянки на выход, еще не сознавая, не понимая еще, что там увижу, но уже зная, что увижу непременно, наверняка.

Жирная рожа Пузатого Вилли лоснится от удовольствия. Рядом с ним скалится, уставившись на меня, Рыжий Клаус.

– Смотри, какая к нам цыпочка залетела, – тычет пальцем себе за спину Вилли. – Вылезаем, а она уже тут.

– Сдобная, – поддакивает Клаус. – Сисястая, сочная. Я вырву ей матку и съем.

Я бросаюсь вперед, отталкиваю Вилли и замираю на месте. Я вижу Лизу. Распростершуюся на земле лицом вниз.

– Что вы с ней сделали? – надсадно ору я. – Что вы с ней сотворили, сволочи?!

Вилли и Клаус озадаченно переглядываются.

– Да ничего особенного, – бормочет Вилли. – Она как нас увидела, в драку полезла. Ну, Клаус ее прикладом и успокоил. Лежит теперь, отдыхает. Да ты не волнуйся, очухается, будет нас ублажать. Хорошая цыпочка, сладкая.

Ярость, беспросветная ярость обрушивается на меня. Я бросаюсь на жирного борова, с размаху вгоняю приклад «шмайссера» ему в брюхо.

– Ты что, Штилике? – визжит Клаус. – Спятил?

Я оборачиваюсь к нему и вскидываю автомат. Я не успеваю. Клаус от живота в упор дает очередь.

Цикл 287

Прихожу в сознание, вскакиваю. Шарю рукой в изголовье, пытаясь нащупать автомат. «Шмайссера» на месте нет. Я бросаюсь на выход, вылетаю из землянки наружу.

– Здравствуй, Георг.

Лиза сидит на земле шагах в десяти. Мой автомат у нее в руках, ствол нацелен мне в грудь. Вилли с простреленной головой скорчился метрах в пяти справа. Клаус прикорнул к его боку, словно младенец к матери. Из прошитой пулями спины Клауса толчками бьет кровь.

– Лиза, – шепчу я оторопело и делаю к ней шаг, другой. – Лиза, я сейчас все объясню.

– Стой, где стоишь, Георг. Я хочу сказать тебе кое-что.

Я останавливаюсь. Смотрю на нее.

– Лиза, – растерянно повторяю я. – Лизхен. Элизабет.

– Вам не повезло, – говорит она. – Вам троим очень не повезло.

– Почему? – нахожу в себе силы спросить я.

– Потому что я перерождаюсь на десять минут раньше. Сейчас я застрелю тебя, Георг. И так теперь будет всегда.

– Постой! – отчаянно кричу я. – Лиза, не стреляй… Не стреляй же! Я не вино…

Пули разрывают мне сердце.

24/7/365

Заказ поступил на мобильник в самое неподходящее время – через четверть часа после того, как Штырь ширнулся. Дурь еще не успела увлечь его за собой в мир сладкой вседозволенности, так что Штырь сумел осознанно прочитать полученное СМС и вникнуть в его содержание.

«Лев 21 з Какжитуха тчт 300 11 14 д» для человека непосвященного или случайного выглядело полнейшей бессмыслицей. Для исполнителя же СМС было инструкцией, четкой и исчерпывающей. «Лев» означал зону отчуждения железной дороги близ станции Левашово. «21 з» – распоряжение доставить товар не позже девяти вечера назавтра. «Как житуха?» было паролем, который назовет встречающий. «Течет» – отзывом. 300 тысяч рублей – компенсацией за труды. Оставшаяся информация описывала товар как таковой. Заказчику понадобилась девочка в возрасте от одиннадцати до четырнадцати лет. Ни кому именно понадобилась, ни в каких целях, Штырь не знал – его это не касалось, да и не заботило. Его дело маленькое: добыть, доставить, получить заслуженный куш и забыть обо всем вплоть до следующего заказа.

Штырь матюгнулся вслух – времени на все про все было в обрез. Миг спустя он уплыл в нирвану.

В шесть вечера координатор разослал СМС «Стоп. Найден. Погиб». Полевую группу «Лиса-12» питерского поискового отряда «Лиза Алерт» сообщение застало на прочесывании последних метров лесного квадрата.

– Прими, Господи, – Иерей перекрестился и уронил руки, – раба своего…

Он забасил слова молитвы, остальные трое, потупив взгляды, молчали. Четырехдневный поиск в лесном массиве под Мгой закончился. И, как случалось не раз, закончился трагически – отправившегося в лес за грибами и не вернувшегося домой пожилого дачника нашли мертвым.

– Царствие небесное, – Иерей перекрестился вновь. – На все воля Божья. Пошли.

Иван Кравцов, позывной Иерей, был старшим группы. Священником, расстригшимся после того, как пять лет назад погибла дочь и истаяла от горя жена. Рослый, плечистый, с лопатообразной смоляной бородой Иерей авторитетом пользовался безоговорочным. Был он надежным, безотказным и обстоятельным. Видавший виды джип-внедорожник, единственное в группе транспортное средство, принадлежал ему. За руль Иерей сигал минут через пять после оповещения о начале очередного поиска. За час одного за другим подбирал напарников, после чего гнал джип безостановочно, так что к месту сбора «Лиса-12» прибывала, как правило, одной из первых.

По окончании поиска Иерей развозил напарников по домам и, вернувшись, на форуме «Лизы Алерт» оставлял стандартную, предписанную Уставом запись: «Малая, Гек, Прапор, Иерей дома». Подпись с номером мобильного телефона и меткой «24/7/365» добавлялась автоматически. Цифры означали, что на связи старший группы «Лиса-12» двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять в году.

На обратном пути помалкивали, как бывало всякий раз, когда поиск завершался по факту смерти разыскиваемого. Или когда найти пропавшего не удавалось вовсе. Неудачи были частью добровольной, неоплачиваемой, изматывающей работы. Частью, привыкнуть и смириться с которой так и не удалось.

– До скорого, – пробормотал поджарый, жилистый Прапор, когда джип притормозил на Обводном. – Не раскисайте. В следующий раз повезет.

Он выбрался из салона наружу и упруго, размашисто зашагал прочь. Разменявший шестой десяток бывалый, выносливый отставной прапорщик пограничной службы, позывной Прапор, считался в отряде человеком железным.

На углу Лермонтовского и Садовой с напарниками попрощалась Маша Лозинская, позывной Малая. Она и в самом деле была мала ростом: метр с фуражкой, как однажды определил Прапор. Еще была она резка в движениях, хладнокровна и решительна, как и подобало многократной медалистке в соревнованиях по практической стрельбе. Со спортивным наградным «Викингом», максимально приближенным умельцами к боевому, Маша не расставалась.

На Литейном Иерей высадил Гека. Странных, неприкаянных, неустроенных, неприспособленных чудаков в «Лизе Алерт» хватало с лихвой. Тех, кто готов был, получив сообщение от инфорга, бросить все и мчаться сломя голову невесть куда на поиски пропавшего незнакомца. Тех, кто, прочитав СМС «Стоп. Найден. Жив», не стыдясь напарников, плакал от счастья, хотя спасенного или спасенную знал лишь по фотографии. Геннадий Тарасов, позывной Гек, был одним из самых чудаковатых. Нескладный, неуклюжий, недотепистый, вечно хватающий ссадины и гематомы студент-недоучка обузой для напарников, однако, не был. Недостатки искупались бесстрашием и особым, необъяснимым, на грани реальности чутьем. Именно Гек два года назад вывел группу к заброшке на краю болота, где обустроил себе логово похитивший десятилетнего мальчика маньяк-педофил. Он же, Гек, на подступе к этой заброшке успел оттолкнуть в сторону Прапора за мгновение до выстрела из проема покосившейся входной двери. И он же первым нырнул в этот проем, когда маньяк, расстреляв по залегшей группе ружейный магазин, принялся перезаряжать.

– Знаешь, Иерей, – сказал Гек, выбравшись из внедорожника наружу, – завтра случится что-то, я чую. Поганое что-то. И обернется оно скверно.

Иерей помолчал.

– Для нас? – уточнил он. – Для нас обернется?

– В том числе и для нас.

– Что ж, – Иерей перекрестился. – На всё воля Божья. Ступай, храни тебя Господь.

Разлепив глаза, Штырь первым делом уставился на часы. Было полдесятого утра. В окно молотил проливной октябрьский дождь. Вернувшийся из нирваны организм просился обратно. Болью терзало голову.

«Пзк», – мигнул пятой по счету не отвеченной эсэмэской мобильник.

Сообщение означало «Подтвердите заказ», и с минуту Штырь маялся, борясь с навязчивым желанием послать заказчика ко всем херам. Затем, собрав ошметки воли, отправил подтверждение и поплелся в ванную. Матерясь вслух, укротил бунтующий организм холодным душем, прибил головную боль ибупрофеном и сунул ноги в кроссовки.

Заказ был далеко не первым, и с предыдущими Штырь неизменно справлялся. Времени, однако, оставалось в обрез, а погода тому, что предстояло проделать, мягко говоря, не способствовала. Кляня дождь и слякоть, Штырь трусцой добежал до автостоянки и с облегчением нырнул в уютное нутро серой неприметной «Тойоты». Завел двигатель, с минуту прикидывал план действий, затем тронулся.

Качество товара заказчика не интересовало: ни внешность, ни здоровье, ничего, кроме возраста, поэтому все предыдущие жертвы Штыря были из беспризорников. Уговаривать бездомного голодранца или голодранку сесть в машину долго не приходилось – как правило, достаточно было показать пару-тройку пятисотрублевых купюр. Дальнейшее было делом техники: отъехать в безлюдное место, товар оглушить, связать, заткнуть рот кляпом, перетащить в багажник и, тщательно соблюдая правила движения, доставить куда следует. На этом риск и опасность заканчивались. Бездомные, брошенные дети были никому не нужны. Об их исчезновении не заявляли в полицию, их не разыскивали, и волноваться об их судьбе было некому. Пропал никчемный оборванец и пропал – дело обычное. И для малолетних дружков пропавшего, и для взрослых бомжей и наркоманов, временно деливших с ним кров – подвал, чердак, заброшку или канализационный колодец.

До двух пополудни Штырь безостановочно колесил по городу. Дождь не унимался. Дворники едва справлялись, сгоняя небесную хлябь с лобового стекла. Ветер рвал зонты из рук редких прохожих. А места, облюбованные для сборищ беспризорными попрошайками, обезлюдели. Непогода загнала бездомных в норы. Не было ни души ни под арками вонючего проходного двора на Второй Советской, ни в заплеванном скверике на Охте, ни на захламленном строительным мусором пустыре в Девяткино. Нигде.

К четырем пополудни Штырь изрядно занервничал. Не выполнить заказ было нельзя. Предшественник, у которого Штырь унаследовал бизнес, после того как однажды подвел заказчика, прожил недолго.