Глава 2

Говорят, что много друзей не бывает. Бывает, если всю жизнь прожил на одном месте. Со всеми своими подругами (почти со всеми) я познакомилась… на горшке. В самом прямом смысле, на эмалированном детсадовском горшке.

В детский сад, благодаря темпераменту Маруси, я попала лишь со второго захода. Маруся, конечно, необузданная стихия, но и во мне, видимо, нечто этакое (импозантное) с детства присутствует. Думаю, точно присутствует, иначе чему бы Маруся столь бурно обрадовалась, впервые увидев меня?

С последствиями этой радости я тут же и была госпитализирована, долго лечилась со своими ушибами и переломами, а когда здоровье восстановила, меня снова в тот же детский сад отвели.

На этот раз мне повезло – сразу в нечто вроде клуба попала, в самое приличное общество, причем в разгар задушевной светской беседы. Произошло это потому, что мой извечно виноватый папа все утро вынужден был, стоя по стойке «смирно» перед мамой, выслушивать, какой он никчемный человек и что ему на этот раз моя бабуля сделает, если он, дундук, снова неудачно ребенка в детский сад отведет. Моя мама – дивная женщина – всегда имела, что сказать, а уж по такому серьезному поводу, как я, тем более. Поэтому папе стоять по стойке «смирно» долго пришлось, и мы (к моей радости) опоздали на завтрак.

– У нас процедура, – кокетливо сообщила папе (а он был потрясающим красавцем – весь в меня) воспитательница, – там Сонечка с детками и познакомится.

И она повела меня в местный «клуб», где впоследствии разворачивались интереснейшие события моей младой жизни, открывались тайны мироздания и доверялись страшные секреты. Как вы уже догадались, это была туалетная комната, где рядком на горшках сидели: Маруся, Лариса, Роза, Тося, Люба, Нелли, Тамарка…

В общем, не буду всех перечислять, чтобы не упоминать Юлю, которая сыграла недавно в моей супружеской жизни роковую роль…

Ох! Вспоминать очень тяжко! Трудно сразу и мужа и подругу терять…

И вот теперь я несчастна. Опять одна, у меня снова нет мужа. Каких-то лет десять назад это был повод для невообразимой радости, для облегчения, но теперь я вдруг поняла, что муж был любимым. И мой сын его папой своим родным считает. И распалась дружная семья…

Я, неисправимая оптимистка, смертельно загоревала, и опустила бы лапки, и повесила бы нос, и совсем бы пропала, если бы у моей Алиски не случилась беда.

Когда человеку плохо, он обычно тянется к тому, кто благополучен и счастлив. Это не правильно. Надо идти к тому, кому еще хуже, кто потерялся совсем. Надо идти к нему и помогать, и жизнь тогда заиграет новыми красками, а фортуна повернется к вам своим прекрасным лицом.

Я крепко спала (что в последнее время редкость), когда среди ночи раздался телефонный звонок. Из Петербурга звонила Алиса. Оказывается, горе человека ожесточает. Звонок?! Ночью?! В другое время я взволновалась бы, теперь же была лишь возмущена.

– В кои-то веки удалось заснуть, – гаркнула я, – и вот те, здрасте, кому-то бессовестному приспичило меня разбудить.

Голос Алисы звучал вяло и безжизненно.

– Сонечка, не ругайся, – жалобно попросила она. – Мне худо, худо.

Я взревела:

– Что? Не ругайся?

Остановиться я уже не могла, а глянув на часы, и вовсе взбесилась:

– Почему бы мне не поругаться? Ты представляешь, что такое ночь для женщины, которая рассталась с любимым мужчиной? Ночь – это не просто ночь, а пытки ада! Теперь, когда ты меня разбудила, до утра не усну, лежать буду и мучиться, чем там они занимаются, мерзавцы, что поделывают?

– Кто? – изумилась Алиса.

– Да Женька с Юлькой, о ком же я могу говорить! Уснули уже или еще… Сама понимаешь… У них же медовый месяц, этим они с вечера и до утра занимаются, потому и сплю так мерзко. Боже! Как представлю, что мой Женька! Мой Женька!! С этой проституткой!

– С твоей любимой Юлей, Юлей, – вяло подсказала Алиса.

– Ужас! Ужас! – живо отреагировала я. – И после всего этого ты, бездушная, будишь меня?!

– Мне худо, – прошелестела Алиса. – Очень худо. Просто умираю, умираю.

Если учесть, что не прошло и недели, как мы с Алисой расстались, то станет ясно, почему я так скептически к ее словам отнеслась. Неделю назад Алиса на собственном вернисаже выглядела по-трясно. Была вызывающе счастлива, непростительно молода и красива. Нетрудно представить, как это «радовало» меня, убитую горем, подругой и мужем.

– В чем дело? – сухо поинтересовалась я. – Каким это образом ты умираешь? На вернисаже ты выглядела не старше двадцати пяти, так изволь и чувствовать себя так же.

– Сейчас я выгляжу на пятьдесят, – порадовала меня Алиса и с печалью добавила:

– Сухость во рту, и раскалывается голова.

– Ха! Сухость во рту! Раскалывается голова! Передать не могу, как я разозлилась.

– Милочка, симптомы известные, – саркастично рассмеялась я, готовясь к многочасовой лекции о правильном образе жизни.

В роли лектора, естественно, видела исключительно себя – кого же еще? Не Алису же.

– Богемная жизнь! – вдохновенно воскликнула я. – Об этом надо было в первую очередь думать, когда на старости лет взбрело в голову тебе, психологу, художницей сделаться.

– Сбылась моя мечта, – едва слышно произнесла Алиса.

– Так не жалуйся теперь! – гаркнула я. – Сухость во рту, раскалывается голова. Богемная болезнь! Элементарное похмелье! Теперь ты по такому ничтожному поводу мне каждый раз из Питера в Москву будешь звонить? Послушай: если головка бобо, а во рту бяка, не жаловаться надо, а лечиться. Баночку пива прими, и все как рукой снимет.

– Не снимет, – возразила Алиса. – Мне худо, очень худо, и страшно болит голова, голова.

– И что? Что прикажешь мне делать? Бежать из Москвы в Питер накладывать компрессы, компрессы? – спросила я и тут же на себя разозлилась.

Привычка Алисы повторять последние слова заразна. Как только я начинаю общаться с ней, тут же твержу одно и то же. Сколь ни стараюсь, как за своей речью ни слежу, слова-дублеры сами слетают с языка, и ничего поделать с этим не могу. Только злиться и остается.

Я злилась, а Алиса уже рыдала. Естественно, в такой обстановке сон пропал.

– Хорошо, хорошо, – сказала я Алисе. – Не будем ругаться, скажи прямо: что ты хочешь от меня? От меня!

– Соня, я чахну, – прошелестела Алиса. – Здесь творится нечто странное. По телефону объяснить не могу, пожалуйста, приезжай, приезжай.

И я поехала.

Алиса – психолог. Уж не знаю какой. Но, судя по отзывам специалистов, хороший. В любом случае, этого ее качества я оценить не могу, зато с полной ответственностью заверяю, что художник она отвратительный. На вернисаже ее я просто сгорала со стыда. Тем больше сгорала, чем сильней Алису хвалили. Первую картину я кое-как «зажевала», вторую даже «переварила», а вот третьей «подавилась». Громадное полотно: три на четыре. Литры краски, а в результате лежащая на спине корова, белая в черных яблоках, и над ней вместо неба – полосатый матрас, вместо солнца – зеленый арбуз. Если это талант, тогда что бездарность?

– Алиса, – с присущей мне прямотой сказала я, – тот, кто внушил тебе, что ты художник, – враг твой. Жила сорок лет без холста и красок и дальше без них живи. Мой тебе добрый совет.

Вместо спасибо Алиса обиделась. А все ее Герман. Он, и только он, портит Алису, всем капризам ее потакает. Мало ли что ей в голову взбредет? Сегодня – художница, завтра – дрессировщица. Так что же, тигров ей покупай? Другой бы муж покрутил у виска пальцем, да тем дело и закончилось бы, Герман же новую квартиру купил. На Васильевском острове, на набережной реки Смоленки. Роскошную квартиру в двух уровнях, с громадной мастерской под самой крышей, с гигантским окном. Твори, дорогая!

И дорогая творит. Видели бы, что она вытворяет – чистит кисти о холст, называя это вдохновением. Захламила мазней мастерскую! Зато теперь все вокруг говорят, что у Германа жена художница.

С этими мыслями я подкатила к дому Алисы, с ними же вошла в подъезд, нервно перекладывая объемистую сумку из одной руки в другую. Загрузилась в лифт. Едва Алиса открыла мне дверь, в нос ударил запах красок. Бросив на пол сумку, я помчалась распахивать окна.

– Ну-у, дорогая, – воскликнула я, когда во всей квартире распахнутым оказалось все, что возможно, – головная боль и сухость во рту – цветочки. Так и токсикоманкой недолго стать.

– Думаешь, дело в красках? В красках?

– А в чем же еще? Здесь же газовая камера! Как только Герман такое терпит?

– Герман в Мексике, в Мексике, – напомнила Алиса.

Сама там недавно была, страшенный роман поимела, но никакого Германа не заметила. Впрочем, Мексика большая, да дело и не в том.

Я наконец пригляделась к Алисе. Она действительно выглядела кое-как. Ее пастельно-бронзовый загар, с которым она не расстается круглый год, поблек, кожа посерела. Яркие синие глаза угасли, потеряли лазурность. Даже волосы, роскошные волосы цвета спелой пшеницы потускнели и стали похожи на солому.

– Ну? – спросила я, выразительно глядя в сторону лестницы, ведущей под крышу к мастерской. – До чего ты себя довела? Куда это годится?

Алиса метнулась к зеркалу. Я поспешила стать рядом, чего неделю назад сделать не посмела бы.

– Боже, до чего бледна! – ужаснулась Алиса, сравнивая меня с собой.

«А мои румяна очень удачно легли», – мысленно отметила я, радуясь своей свежести.

Любая женщина меня поймет: приятно выглядеть на десять лет моложе ровесницы-подруги. Вдвойне приятней, если подруга перед этим лет десять раздражала тебя излишней свежестью. Но радость сейчас же на задний план отойдет, как подумаешь, что завтра и с тобой такая же беда может приключиться. Поневоле начнешь искать истоки этой напасти. Слава богу, я их сразу нашла и закричала:

– Так вот, пока я здесь – ты в мастерскую ни ногой! Выбросишь все краски и заживешь по-старому!

С этими словами я легко взлетела по ступеням, ворвалась в мастерскую и ахнула:

– Какой бедлам!

Шеренги раскрытых банок источали невообразимые миазмы. Нюхнувший такое счел бы газовую камеру курортом. И после этого Алиса жалуется на сухость во рту и головную боль?!

Кстати сказать, Алиса имеет еще одну страсть: она с детства обожает цветы. Раньше вынуждена была ограничиваться одними подоконниками, теперь же, с появлением новой квартиры, страсть ее потеряла всякий контроль. Высота потолка и размеры мастерской позволили устроить там и оранжерею на ярусе, которую Алиса в рекордные сроки наполнила сумасшедшим количеством цветов. Размахнулась так, что растения постепенно выползли на крышу, на узкий балкончик, потом снова опустились в мастерскую и с угрожающей скоростью начали распространяться вниз, в жилую часть квартиры. Цветы росли даже в ванной и в туалете. Герман постоянно оказывался браним за очередной разбитый горшочек. Марго, соседка Алисы, за приличную плату мужественно старалась справиться с нашествием цветов. Она добросовестно и трудолюбиво поливала их, поворачивала к солнцу, что-то стригла, что-то рыхлила, где-то меняла землю, но все время оказывалось, что тот или иной цветочек зачах от недостатка внимания.

Поднявшись в оранжерею, я обнаружила, что теперь зачахло почти все. Лишь невзрачные фиалки, высаженные в красивые ящички-бочонки, кое-как влачили безрадостное существование, рядом с ними болезненно жались друг к другу драцены, бегонии и филодендроны. Я изумленно воззрилась на Алису:

– В чем дело, дорогая? Не жалеешь себя, пожалей хотя бы свои цветы!

– Думаешь, они