Глава третья

Лена всегда просыпалась рано. Привычка выработалась еще с юности, поскольку вырастивший Лену дед был убежден, что долгий сон по утрам – признак распущенности и лени. Сам он, сколько Лена помнила, всегда просыпался ровно в половине шестого. Внучке же позволялось поспать на час дольше, и она открывала глаза в шесть тридцать вне зависимости от того, во сколько легла накануне. Если спалось дольше, то это было признаком того, что она заболевала. Ну или забеременела.

Вот и сегодня она открыла глаза ровно в шесть тридцать, словно внутри сработал невидимый таймер. Наверное, так оно и было, по крайней мере, будильником она никогда не пользовалась. За окном стояла чудесная, совсем летняя погода. Ярко светило солнце, из открытого окна не доносилось даже дуновения ветерка, зато громко пели птицы и струился свежий аромат сирени и лип. Лена потянулась и блаженно зажмурилась. Чудо как хорошо.

Она скосила глаза на спящего рядом мужа. Под ее взглядом он шевельнулся, сонно спросил, не открывая глаз:

– Уже встаем?

Виктор Дорошин, в отличие от своей жены, любил поспать, вот только позволял это себе редко, практически никогда. Будучи человеком дела, он считал непозволительным расслабляться и утверждал, что отоспится на пенсии.

– Можем встать, можем остаться лежать, – лукаво сказала Лена.

Снизу доносились приглушенные голоса. Ну да. Так и должно быть. Вадим Горелов предупредил, что ему надо рано уезжать, а Татьяна, будучи тоже жаворонком, пообещала ему завтрак.

– Я предпочитаю остаться лежать, – сообщил муж, примерился и поцеловал Лену в белевшую в вырезе ночной рубашки шею.

Она засопела, потому что это было чувствительное место и поцелуи туда никогда не оставляли ее равнодушной. Губы Дорошина и его руки стали более настойчивыми, и Лена подалась к нему, предвкушая удовольствие. Несмотря на то что они были женаты уже семь лет, их занятия любовью ей ничуть не приелись. Конечно, у них обоих была работа, а у Дорошина еще и командировки, да и наличие в доме двух маленьких детей накладывало свои ограничения, но на желание мужа Лена откликалась всегда, и оно будило в ней такое же ровное, яркое, струящееся по венам ответное пламя.

Сейчас, в поездке, практически в мини-отпуске, когда дети впервые остались дома, под присмотром близких друзей, никто и ничто не могло им помешать. Лена обвила шею Дорошина руками, жарко ответила на его поцелуй и замерла, услышав нечеловеческий крик, раздавшийся с первого этажа дома.

Жадно и бесстыдно целующий ее Дорошин тоже остановился, приподнялся на вытянутых руках. Крик повторился, и он тут же кубарем слетел с кровати, натянул трусы, которые уже успел сбросить, а следом стал надевать штаны, прыгая на одной ноге и путаясь в штанинах. Лена вскочила тоже, схватила лежащий на кресле халат, судорожно запахнулась, затягивая завязки.

– Что случилось?

– Что-то плохое, – сквозь зубы ответил Дорошин и выскочил из комнаты.

Натянув тапочки, Лена бросилась за ним. На первом этаже никого не было. Ни в гостиной, ни в столовой. Двери в спальни, в которых ночевали Невская и Горелов, оказались открытыми нараспашку, а сами спальни пусты. Крик, точнее, тонкий вой, в котором нет ничего человеческого, доносился из второй части дома. Той самой, где располагалась бывшая мастерская художника Никанорова, а ныне художественная галерея.

Дорошин и Лена побежали туда. Их глазам открылась ужасающая картина. Посредине большой комнаты в неудобной, скрюченной позе лежало тело Эдуарда Киреева. То, что это именно тело, становилось понятно при первом же взгляде. Живые люди так лежать не могут. Кроме того, под головой Эдика успела натечь довольно большая лужа крови, уже свернувшейся. Эдик был одет в бархатный халат, тяжелый, богатый, со шнурами и вензелем на груди. Мягкая, толстая серая ткань впитала часть крови, и у плеча халат был покрыт отвратительными буро-красными пятнами.

В трех шагах от Киреева Вадим Горелов удерживал его жену. Татьяна продолжала выть на высокой, очень тонкой ноте, которая резала уши и еще, кажется, сердце. У дверей стояла, вжавшись в угол, Нина, не отрывая взгляда смотрела на Эдика и мелко дрожала.

– Что тут случилось? – коротко спросил Дорошин.

Не дожидаясь ответа, аккуратно, стараясь не наследить, подошел к телу, присел, нащупывая пульс, покачал головой и встал.

– Кто его нашел?

– Я, – тяжело дыша, ответила Татьяна, перестав выть. – Я понесла Эдику кофе. Я сварила кофе. Сначала две чашки – Вадиму и себе. Потом встала Ниночка, и я сварила еще две. Одну налила ей, а вторую понесла Эдику. Я удивлялась, что он так разоспался…

Разоспался? Лена бросила взгляд на часы. Шесть сорок две. Не так уж и много, особенно с учетом, что легли они вчера не раньше полуночи.

– У Эдика были проблемы со сном, – заметив ее взгляд, объяснила Татьяна. – Он просыпался около пяти утра, больше не мог заснуть и, будучи очень деятельным человеком, вставал, потому что терпеть не мог валяться в постели без дела. Считал это проявлением распущенности.

Лена снова вспомнила деда.

– Когда он вставал, то сразу же шел пить кофе. Он без чашки кофе не мог нормально функционировать. Даже зубы почистить становилось проблемой, не говоря уже обо всем остальном, – продолжила объяснять Татьяна. – Я потому и понесла ему кофе в галерею. Он бы путался в коридорах, не в состоянии понять, где проснулся.

– А что с ним случилось? – дрожащим голосом спросила Нина. – Кто-нибудь понимает? Ему стало плохо, он упал и разбил голову, да?

– Нет, – мрачно проговорил Горелов. – Тут не обо что так разбить голову при падении. Эдуарда ударили по голове. То есть убили.

– Ударили по голове? Убили? – В голосе Нины послышался ужас. – Но кто? Кто мог это сделать?

– Выяснится, – уверенно сказал Дорошин. – Тань, слышишь, я все сделаю для того, чтобы это преступление было раскрыто. А пока надо в полицию звонить.

– Что? – спросила Татьяна. – В полицию?

– Да. Надо сообщить в полицию, что здесь произошло убийство. И еще позвонить Грише. Ты слышишь меня?

– Слышу. – Голос Татьяны звучал ровно, даже безучастно. – Зачем звонить в полицию? Разве она вернет мне мужа? И как, скажи на милость, я могу сообщить своему единственному сыну, что его отца убили?

Она снова заплакала. На этот раз тихо, отчаянно, давясь слезами. Горелов обвел глазами собравшихся, и Лена правильно перевела его молчаливый призыв, подошла, обняла Татьяну, перехватив ее у Вадима. Он благодарно кивнул, шагнул к Дорошину.

– Помощь нужна? Что-то осмотреть, что-то сделать? На свою встречу, как я понимаю, я все равно не попадаю.

– Не попадаете, – кивнул Виктор. – Мы все свидетели. Мы ночевали под крышей дома, где произошло убийство, так что ко всем нам обязательно будут вопросы. А насчет того, чтобы все осмотреть… Давайте для начала проверим, заперты ли окна и двери в доме.

Да. Все выходы из дома Киреевых оказались надежно заперты. Из этого обстоятельства следовало, что либо у убийцы были ключи, либо он до сих пор находился в доме.

Все, что происходило дальше, Лена воспринимала как во сне, а точнее, словно через толщу воды. Ей казалось, что она лежит на морском дне, безучастно снизу разглядывая то, что происходит на поверхности. После звонка в полицию пришел участковый, а следом приехали оперативная группа и следователь, представившийся Владимиром Николаевичем Бекетовым.

Выглядел он ровесником Дорошина, то есть примерно за пятьдесят, высокий мужчина с оформившимся пузом, однако что-то в его глазах заставляло забыть и про возраст, и про лишний вес. Если бы Лена не была давно и счастливо замужем, то этот мужчина однозначно вызвал бы ее интерес.

Они долго по очереди давали показания, и он слушал, въедливо и дотошно задавая дополнительные вопросы. Тот факт, что Виктор Дорошин в прошлом полицейский, не произвел на него никакого впечатления. Впрочем, Лена его понимала: как будто бывший полицейский не может стать убийцей.

Щелкала вспышка фотоаппарата. С деловитым видом сновал туда-сюда эксперт. Весь дом наполнен людьми, и казалось, этому содому не будет конца. Краем сознания Лена отметила, что приехал взволнованный Гриша, с порога бросился к матери, увидел лежащего на полу отца, споткнулся об него глазами, заплакал по-детски, со всхлипами, словно и не был взрослым двадцатисемилетним мужчиной и отцом двоих детей. Лене стало его жалко. Совсем же еще мальчик.

Татьяне сделалось плохо, и ей пришлось вызвать скорую. Народу в доме стало еще больше, и посредине всей этой неразберихи Лена вдруг почувствовала, что отчаянно, до обморока хочет есть. Она даже постыдилась, что у нее такой нетонкий организм. Рядом труп, а у нее голодные рези в животе. Она прошла в кухню, преодолев чувство неловкости, залезла в чужой холодильник, наделала бутербродов, вскипятила чайник и заварила чай, сгрузила все это богатство на поднос, принесла в гостиную, куда все переместились в ожидании, пока труповозка увезет тело.

Оперативники расхватали бутерброды мгновенно, Лена еле-еле успела ухватить один, впилась в него зубами, успев поймать изумленный взгляд Нины. Той-то, в отличие от Елены Золотаревой, было точно не до еды. Нина выглядела измученной и бледной, и Лена вдруг поняла, что молодая женщина вспоминает другие обстоятельства, при которых она стала вдовой, и что, пожалуй, Нина Невская – единственный человек в комнате, до конца понимающий, что именно переживает сейчас Татьяна Киреева. Лена бы отдала все, что у нее есть, лишь бы только не очутиться на месте обеих женщин в подобной ситуации.

Как и всегда в моменты эмоциональных потрясений, муж почувствовал, о чем она думает, перехватил ее взгляд, улыбнулся одними уголками губ, давая понять, что с ним все будет хорошо. Утешил, как привык утешать всегда, когда она волновалась. Лена понимала, что ему сейчас тяжело. Эдик Киреев был не просто его коллегой, а настоящим другом, с которым они многое пережили за долгие двадцать лет знакомства.

Губы у Виктора сейчас были сжаты в тонкую прямую линию, на щеках ходили желваки, но лицо ничего не выражало. Полковник Дорошин хорошо владел собой и умел скрывать свои мысли и чувства.

– Либо у преступника был ключ, которым он, уходя, запер двери, либо убийца – кто-то из вас, уважаемые, – сообщил следователь Бекетов, когда труповозка наконец уехала и большая часть чужих людей покинула дом. В гостиной остались только сам Бекетов, один из его оперативников, мать и сын Киреевы, Елена с Виктором, Невская и Горелов. – Именно поэтому с иногородних я беру подписку о невыезде и убедительно попрошу не покидать Москву до моего особого разрешения. Впрочем, москвичей тоже касается. Все слышали?

– Я никуда не уеду, – подтвердил Горелов. – Более того, Татьяна, вы не против, если я пока поживу у вас? Преступник может вернуться, и мне бы не хотелось, чтобы вы остались без защиты.

– Так-то я здесь, – сухо сообщил Дорошин. – И, в отличие от вас, покинуть дом не могу. Хотя, Таня, если тебе так лучше, то мы с Леной переедем в гостиницу.

– Нет-нет, оставайтесь все! – воскликнула Татьяна. – Я не смогу здесь одна… Я буду очень признательна, если вы поживете в нашем доме какое-то время.

Лена напряглась. Ладно, у них с Виктором и Нины нет жилья в Москве, поэтому воспользоваться гостеприимством Татьяны – само собой разумеющееся дело. Но Горелову-то это зачем? Он вполне может вернуться домой, к своим делам, приезжая по вызову следователя, когда понадобится.

В дом вернулся еще один приехавший с Бекетовым оперативник, до этого уходивший опрашивать соседей.

– Все спали, никто ничего не видел, – доложил он следователю. – По словам свидетелей, вечеринка тут вчера закончилась примерно в половине двенадцатого. В районе полуночи свет в окнах погас, и до самого утра было темно и тихо. Есть только одна свидетельница, которой не спалось. Она живет через два дома по этой же улице. Вчера вместе с мужем была здесь в гостях.

– Катя Кисловская, – слабым голосом подтвердила Татьяна и живо спросила с внезапной надеждой в голосе: – Она что-нибудь видела?

– Да. Кисловская Екатерина Николаевна, сорок два года. Показала, что после вина, которое она вечером пила, ее мучила жажда, в районе двух часов ночи она вышла в кухню, чтобы налить воды, и увидела в окно человека, который прошел по улице и зашел в калитку Киреевых.

– Как это, увидела в окно? – не поняла Лена. – Окна у всех домов выходят в собственные дворы, огражденные забором. Если вы сейчас подойдете к окну, то никак не сможете увидеть улицу.

Бекетов посмотрел на нее с уважением и перевел вопросительный взгляд на оперативника. Тот ничуть не растерялся.

– Она увидела этого человека не в окно кухни, а в окно лестницы, ведущей со второго этажа. Оно расположено выше забора, поэтому из него видна улица.

– И она смогла описать этого человека?

– Этого не требуется. Она его узнала. Свидетельница утверждает, что это Григорий Киреев.

Что? Лена не верила собственным ушам. Гриша, уехавший вместе с женой из родительского дома еще до одиннадцати, потому что им нужно было отпустить сидевшую с детьми няню, вернулся сюда в два часа ночи?

– Сыночек! Что он говорит? – Голос у Татьяны был совсем измученный. По-хорошему, ей нужно лечь после сделанного врачами скорой успокоительного укола. – Ты возвращался? Зачем?

– Я забыл барсетку, а там все документы, – объяснил Киреев-младший. – Я спохватился еще по дороге, но не возвращаться же. Нужно было к детям, и Павла настаивала, чтобы я забрал все завтра. То есть сегодня. Но я не хотел оставаться без документов, тем более что пропуск на работу тоже был в барсетке, так что я отвез Павлу домой, помог уложить детей, которые никак не хотели успокаиваться, и поехал обратно.

– Во сколько это было?

– Я не смотрел на часы. Наверное, около двух, как и говорит Екатерина Николаевна. Мы уехали примерно без четверти одиннадцать, дома оказались в районе двенадцати. Пока отпустили няню, пока уложили детей, пока я приехал обратно… Ну да, около двух ночи это и было.

– И что было, когда вы приехали сюда?

– Ничего. – Гриша выглядел удивленным. – Все спали. По крайней мере, в доме было темно и тихо. Барсетка лежала на столике в прихожей. Я ее взял и ушел.

– А как вы попали в дом?

– У меня есть ключи. Это дом моих родителей, почему бы мне и не иметь от него ключей?

– И как так получилось, что они лежали не в барсетке, которую вы якобы забыли здесь?

– Так и получилось. – Гриша вовсе не выглядел нервозным. – Я не ношу ключи в барсетке. Они всегда лежат у меня в кармане. Там ключи от машины, от нашей квартиры и от родительского дома.

– Внушительная, должно быть, связка, – заметил Бекетов.

– Да, но мне так привычно. – Гриша сунул руку в карман, надо признать довольно сильно оттопыренный, и вытащил кожаный чехол, в котором находились перечисленные выше ключи. – Вот, смотрите сами.

– Вы не видели вашего отца, не заходили в галерею и не разговаривали с ним?

– Нет, я вообще не знал, что он ушел ночевать в галерею. Я был уверен, что родители наверху, в спальне, но старался не шуметь, чтобы не потревожить их гостей.

– Так, вас я тоже убедительно попрошу не покидать Москву, – сказал Бекетов сухо.

– Я и не собирался ее покидать. У меня отца убили. Неужели вы думаете, что я мог бы оставить маму одну в такой ситуации?

– Ладно. Разберемся, – все так же сухо сообщил следователь. – В завершение у меня вопрос ко всем присутствующим. Как вы считаете, кто и почему мог убить Эдуарда Киреева?

Лена с невольным вниманием всмотрелась в лица собравшихся в гостиной людей. У нее самой не имелось ни малейшего представления, кто и почему мог желать зла такому чудесному человеку, каким был Эдик. Однако его все-таки убили. И ее муж Виктор Дорошин был уверен, что незадолго до смерти обычно веселый и жизнелюбивый Эдик был чем-то встревожен. Однако сейчас муж молчал, сохраняя непроницаемое выражение лица.

– Я знаю!

Лена вздрогнула и во все глаза уставилась на воскликнувшую это Нину Невскую. Все остальные тоже перевели взгляд на молодую женщину, выглядевшую сейчас крайне взволнованной.

– Я знаю, – повторила она с горячностью. – Его убил портрет. Как и Володю, его убил потрет. Эти картины прокляты! Обе!

* * *

Нервный и суматошный выдался день. Впрочем, после случившегося ожидать другого было глупо. Как только полиция наконец уехала, все обитатели дома на улице Левитана расположились в гостиной. Татьяна лежала на одном из диванов, закрыв лицо руками, Нина пристроилась рядом с ней, периодически гладя ее по руке.

Вадим Горелов сидел в кресле, во втором расположился бледный, с дрожащими губами Гриша, Дорошин стоял у окна, глядя сквозь стекло на разыгравшийся на улице дождь. Лена облюбовала себе кресло-качалку у не работающего сейчас камина. Все молчали, погруженные в тяжелые мысли. Первым молчание нарушил Дорошин.