Глава первая

Зубов залил кипятком чайный пакетик, оставшийся в чашке с вечера и сейчас выглядевший сиротливо скукожившимся, обхватил чашку ладонями, переплетя пальцы, подошел к окну и уставился на чернеющий внизу небольшой пятачок двора. Окна его съемной квартиры выходили в классический петербургский двор-колодец, из которого виднелись только небольшой прямоугольник неба, серые крыши с торчащими телевизионными антеннами и соседские окна, такие же старые, облезлые и рассохшиеся, как и то, перед которым он сейчас стоял.

Если снимать квартиру, то уж лучше поближе к работе. Следственный комитет по Адмиралтейскому району Санкт-Петербурга, где вот уже четыре года работал майор Зубов, располагался на проспекте Римского-Корсакова, а выделенная из коммунальной квартиры двушка – на углу улицы Декабристов и набережной реки Пряжки, так что идти до работы было минут семь, да и то если без спешки, а Алексей Зубов ходил быстро.

До Питера он два года проработал в Москве, но к ее ритму жизни так и не привык. Да и купить в столице собственное жилье было совсем уж из области фантастики. С Питером в этом плане попроще. С того момента, как он уехал из своего родного города, прошло уже шесть лет, и за это время приезжал туда Зубов всего трижды. В первый – на похороны мамы, во второй – чтобы вступить в права наследства и в третий – чтобы продать квартиру, этим самым наследством являвшуюся. Больше Алексея там ничего не держало.

Средства, полученные от продажи их с мамой трешки в центре приволжского областного центра, он вложил в двухкомнатную квартиру в одном из новых микрорайонов Питера, вот только добираться оттуда на работу было слишком долго и муторно. Именно поэтому свою квартиру Зубов сдавал, а жил в съемной, недалеко от работы, и этот расклад его полностью устраивал.

Кроме того, новая квартира была до зубовного скрежета похожа на ту, в которой шесть лет назад в одночасье закончилась его жизнь, а потому находиться в ней больше пятнадцати минут Зубов не мог физически. Неистово стучало сердце, Алексей начинал задыхаться, бледнеть и чуть ли не терять сознание, что для такого здорового лба выглядело довольно комично. Не к лицу мужику, да еще и майору, такая чувствительность. Вот только поделать с ней Зубов ничего не мог, как ни пытался.

Мама, когда еще была жива, уверяла, что время лечит, но то ли эта мудрость не работала вообще, то ли пасовала только в отношении его, Алексея Зубова. Время шло, а легче не становилось. Ни капельки. Он сделал глоток чаю и снова посмотрел в окно, где по карнизу ходил важный толстый голубь.

Мама всегда гоняла голубей, стучала по стеклу, грозно кричала «кыш», уверяя, что голубь на окне – к несчастью, вот только ничего такого с Зубовым приключиться больше не могло. Все его несчастья давно случились, а значит, и гонять голубей было совершенно незачем. Наоборот, Зубов их прикармливал, кроша через форточку оставшийся подсохший хлеб.

Вскрывшаяся болезнь Анны. Смерть мамы. Вот и все его несчастья. Впрочем, ему хватило. Мысль об Анне оказалась неожиданной, резкой и, как всегда, больно полоснула по нервам. Во всем, что касалось Анны, они оставались оголенными. Интересно, сколько он о ней не вспоминал?

Зубов прикрыл глаза. Да, наверное, с конца зимы. С годовщины того самого дня, когда он узнал, что его любимая женщина – серийная убийца, психопатка с раздвоением личности^[1]. Впрочем, он и до этого знал, что Анна не такая, как все.

Она казалась ему инопланетянкой. Земной и в то же время необычной женщиной. Вроде и из плоти и крови, но с примесью чего-то потустороннего. Анна всегда одновременно была здесь и как будто не здесь. Противоречие, которое цепляло особенно сильно из-за того, что он никак не мог его разгадать. А когда разгадал, то чуть не умер от болевого шока.

В одночасье его жизнь, полная счастья, любви и надежд, рассыпалась у него в руках, обрушилась гигантским оползнем под ногами. Вместо прошлого зияла черная, полная жирных червей яма, которая засасывала тогда еще капитана Зубова, лишая его способности сопротивляться. Будущее не просматривалось вообще, потому что в нем не могло быть ничего, кроме отчаяния.

Друг и коллега Сергей Лавров, на долю которого тоже выпало немало испытаний, уверял тогда, что рано или поздно снедающая его темнота кончится, а жизнь нет. Она пойдет дальше и будет прекрасна, несмотря ни на что. Мол, даже не сомневайся. Но Зубов все равно сомневался и правильно делал. Жизнь действительно шла дальше, вот только прекрасной ее никак нельзя назвать даже в первом приближении.

Алексей открыл глаза, отметил, что унылая картинка за окном не изменилась, глотнул еще чаю. Зазвонил телефон, и он потянул его из заднего кармана джинсов, отметив, что столь ранний звонок, а на часах еще нет и семи, не может нести ничего, кроме неприятностей.

На телефоне высветилось имя Виктора Николаевича Дорошина, человека-легенды, полковника в отставке, а ныне эксперта по поиску украденных антикварных ценностей. Дорошина Алексей уважал и пару раз тому помогал, когда расследования Виктора Николаевича касались Питера и его окрестностей. В последний раз они общались больше года назад, так что теперь оставалось только гадать, какая нужда привела полковника к майору в этот раз.

– Доброе утро, Виктор Николаевич, – сказал Зубов и отставил чашку, потянулся за лежащим на столе блокнотом и ручкой, готовясь записывать.

– Привет, Леш. Не спишь? Надеюсь, не разбудил?

– Нет, я уже на работу собираюсь.

– Вот я и решил позвонить до работы. Во первых строках моего письма, с днем рождения тебя.

Зубов вздрогнул, отнял телефон от уха и с изумлением посмотрел на экран, где высвечивалась сегодняшняя дата. Точно, у него же сегодня день рождения. И как он, спрашивается, мог об этом забыть? Впрочем, день как день, точно такой же, как и все остальные. Подарков жизнь все равно не подкинет.

– Спасибо, Виктор Николаевич. Приятно, что вы помните. Тронут.

Последнее слово опять прошлось по нервам ожогом воспоминания. Это Анна была «тронутая» и вот уже шесть лет проходила принудительное лечение в специализированном – читай: тюремном – отделении психиатрической больницы. Первое время, еще живя в Москве, Зубов периодически наводил справки о том, как она, а потом перестал, потому что Анне это совсем не нужно, а ему доставляло только лишнюю боль, и без того нестерпимую.

– Здоровья тебе, Леха, и душевного спокойствия, а все остальное приложится. – Голос Дорошина выдернул его из ненужных воспоминаний. – А теперь прости, но перейду к делу.

Зубов против воли улыбнулся. Ясен пень, что отставной полковник позвонил не просто его поздравить. Что ж, так даже лучше. Все дела, которые вел Дорошин, оказывались необычными и будоражили воображение, выдергивая из повседневной рутины. Нет, он действительно будет рад, если ему удастся помочь Виктору Николаевичу.

– Слушаю.

– Один из жителей вашего славного города продает на «Авито» картину Малевича. Уверяет, что подлинную, поскольку у него на руках есть заключение эксперта. Но я что-то сомневаюсь, что подобное возможно.

– Простите, где продает?

– В том-то и дело, что на «Авито». То есть работа такого уровня выставлена на продажу не через аукционный дом и даже не через галерею, а на сайте бесплатных объявлений, что само по себе нонсенс. Так еще и цена подозрительная. Чувак просит пятьсот миллионов рублей, хотя подлинник Малевича должен стоить в два раза дороже.

Упоминание о живописи опять стало ударом тока, как будто Зубов невзначай зажал в кулаке оголенный провод, находящийся под напряжением. Анна была художницей и работала в частной картинной галерее. Будучи собой, она писала яркие, полные жизни натюрморты с гранатами, персиками и виноградом. Когда же на поверхность вырывалась ее субличность, то из-под кисти выходили жуткие картины, подсказанные больным сознанием. От одного взгляда на них на голове начинали шевелиться волосы. С тех пор все, что имело отношение к искусству, вызывало у Алексея Зубова непреодолимое отвращение.

– Картина называется «Супрематизм», – продолжал между тем полковник в отставке Дорошин, даже не представляя, какие муки причиняет собеседнику. – Холст. Масло. Размером девяносто на семьдесят девять сантиметров. Возможен разумный торг, а также обмен или бартер на недвижимость. В характеристиках указано, что картина в состоянии б/у, прописано отсутствие комиссионных.

– И что? У вас вызывает сомнение факт существования такой картины? – проскрипел Зубов и откашлялся, чтобы вернуть голос.

– Да нет. Такая работа, как «Супрематизм», у Казимира Малевича действительно существует. Создана в середине 1910-х годов и имеет несомненное музейное значение. В объявлении приложены фотографии экспертного заключения от Государственной Третьяковской галереи за подписью заведующей научной экспертизой Лидии Гладышевой и ведущего научного сотрудника отдела живописи второй половины XIX – начала XX века Марии Вальковой, которая утверждает, что полотно подлинное. Мол, были проведены стилистический, технологический, рентгенографический, химический анализ и сравнительный анализ с эталонными произведениями Малевича из собрания Третьяковской галереи.

– Тогда что вас смущает?

– То, что в Третьяковской галерее не проводят экспертизу сторонних картин. По крайней мере, сейчас. Конечно, в нулевые годы это было возможно, но старая экспертиза и заниженная стоимость говорят о том, что с большой долей вероятности это подделка. Подлинный супрематический Малевич такого размера и этого времени должен стоить от десяти миллионов долларов. В документе вдобавок допущена грубая ошибка – Казимир Малевич назван художницей. Да и экспертизы за подписью Гладышевой и Вальковой никогда сильно не котировались. В свое время они выпустили огромное количество документов на неподлинные вещи. Если бы экспертизу делали настоящие специалисты по Малевичу, то под документом стояли бы совсем другие фамилии. Да и любая экспертиза действует только пять лет со дня выдачи. Это общее правило продаж и для галерей, и для частников.

– Что от меня требуется? – Зубов решил перейти к конкретике, потому что в ухо ему ввинчивался параллельный звонок, и он уже был с работы, а следовательно, означал что-то серьезное. Вряд ли коллеги трезвонят в семь утра, чтобы поздравить его с днем рождения.

– Для начала пробей по номеру телефона в объявлении владельца. Собери по нему все, что сможешь. Раз человек выложил картину за такие деньги, значит, у него у самого есть сомнения, что это Малевич. Ну или он просто в живописи ничего не понимает.

– Я тоже не понимаю, – снова проскрипел Зубов.

Параллельный звонок в ухе становился все более настойчивым. Точно что-то случилось.

– Этот же самый пользователь, только в другом объявлении, продает два бриллианта весом в десять и сорок шесть карат, а также крупный природный изумруд. Такое, знаешь ли, тоже не на каждом углу валяется. Надо понять, что за чувак, откуда взялся, чем дышит.

– Сделаю, – пообещал Зубов. – Постараюсь сегодня же.

– Спасибо, Леша. А я на основании твоей информации уже приму решение – ехать мне в славный город на Неве в командировку или остаться с женой и детьми. Они меня и так редко видят.

– Я позвоню, как только будет информация. А пока, Виктор Николаевич, вы простите, но мне коллеги по параллельной линии телефон обрывают.

– Тоже поздравить хотят, – хмыкнул Дорошин. – Ладно, Леша, не отвлекаю больше. Спасибо, что согласился помочь, и еще раз с днем рождения.

Распрощавшись с Дорошиным, Зубов нажал кнопку приема второго звонка. В трубке послышался недовольный голос следователя Никодимова, которого весь отдел звал Нелюдимовым в силу особенностей характера.

– Ты чего трубку не берешь? Спишь, что ли? – набросился на Алексея тот.

– Разговаривал, – коротко объяснил Зубов, не собираясь вдаваться в детали. Если коллеги не помнят о его дне рождения, то и слава богу.

– Собирайся. За тобой машина ушла. Труп у нас.

– Где?

– Неопознанного мужика без документов нашли привязанным к ограде Университета технологии и дизайна.

– Мертвого?

– Белого-белого, совсем холодного, – с претензией на юмор ответил Никодимов. – Говорю же, труп у нас. Ты чего, не проснулся еще? Соображай быстрее.

Да, весело начинается день рождения, ничего не скажешь. Впрочем, никаких приятных сюрпризов от жизни майор Зубов не ждал. Ни в день рождения, ни вообще. Заверив Никодимова, что он проснулся и все понял, Зубов отключился, засунул телефон обратно в карман джинсов, сполоснул чашку и начал споро собираться на выезд, не забыв прихватить с собой и блокнот, одна из страниц которого была заполнена записями, сделанными за время разговора с Дорошиным.

* * *

Труп на заборе оказался какой-то не такой. Странный. Хотя может ли труп быть правильным, тоже еще вопрос. Мужик, привязанный за горло к решетке забора веревкой, оставался неопознанным. При нем не нашли никаких документов, только дорогая бутылка из-под виски, с которой, разумеется, сняли отпечатки пальцев. Если повезет, то картотека даст ответ на вопрос, кто этот потерпевший. Еще на покойнике не было носков. Туфли, когда-то довольно дорогие, а сейчас изрядно стоптанные, надеты на босые ноги, кстати, чистые и с ровными подстриженными ногтями. То есть не бомж.

– Криминал? – с надеждой в голосе спросил Зубов у эксперта Ниночки Шаниной.

Облик Ниночки никак не вязался с ее ежедневными обязанностями. Была она высокой, субтильно сложенной красавицей, ровесницей Зубова, воспитывающей десятилетнего сына. Имела томный волоокий взгляд, пышные кудри до середины спины, тонкую талию и тридцать четвертый размер ноги.

Со спины ее вообще можно было принять за школьницу, но при этом Ниночка Шанина считалась профессионалом в своей сфере, причем одним из лучших в Питере, все тяготы профессии, включая ночные дежурства, несла с достоинством, никогда не жалуясь и не увиливая, работала споро, точно и качественно. В отделе ее ценили.

Ниночка была в разводе, но не в постоянном поиске. В отношениях она ценила качество, а не количество, поэтому на служебные романы и случайные встречи не разменивалась, да и вообще охотницей не слыла. Это ее качество Зубов, находящийся в глухой обороне, тоже ценил безмерно.

Когда он еще только перевелся в Питер и пришел на работу в отдел, то был удостоен Ниночкиного интереса. А что? Высокий, ладный, холостой, не обремененный детьми, не дурак, не карьерист, не мерзавец. Спокойный, ироничный, немного замкнутый, но вежливый с людьми.

После того как Зубов мягко, но непреклонно дал понять, что на него в этом плане рассчитывать не стоит, они с Ниночкой быстро подружились. Если, конечно, верить, что дружба между мужчиной и женщиной возможна в принципе.

– На первый взгляд, нет, – откликнулась на его вопрос Ниночка. – Точнее позже скажу.

– Что значит «нет»? – К ним подошел следователь Никодимов. – А за шею к забору он сам себя привязал, что ли? Или просто скопытился по неизвестной причине, а потом какой-то шутник нашел труп и его подвесил?

– Говорю же, позже, – чуть повысила голос Шанина. – Но пока все выглядит так, как будто наш мистер Икс решил таким экстравагантным образом покончить с собой. Проще говоря, повесился, предварительно выпив бутылку виски для храбрости. Ничего экстраординарного.

– А виски-то он недешевый выбрал, – подал голос оперативник Костя Мазаев, новичок, пришедший в отдел только этим летом, сразу после окончания университета, и старательно обучавшийся азам сыскного дела. – Выглядит небогатым человеком, одежда дешевая, поистрепавшаяся, а перед смертью взбадривал себя односолодовым «Макалланом», полтинник тыщ бутылка.

– А ты что, разбираешься? – покосился на Мазаева следователь.

– Отец разбирается. Научил, – коротко бросил в ответ Костя.

Все в отделе знали, что Костин отец возглавляет один из федеральных медицинских научно-исследовательских центров, являясь профессором и академиком РАН, но никакой протекции Костя не допускал и собственную карьеру строил начиная с самых низов, что вызывало уважение. По крайней мере, у Зубова.

Что ж, объяснение Ниночки, если его подтвердит вскрытие, кажется вполне разумным. А что касается дорогого виски, так мог же весьма небогатый человек, принявший страшное решение уйти из жизни из-за того, что не справляется с навалившимися проблемами, захотеть хотя бы последний час прожить широко, ни в чем себе не отказывая, потратив все имеющиеся деньги на элитный алкоголь.

– Костя, Алексей, надо бы дома соседние обойти. Показать фотографию погибшего. Может, кто опознает. Если он и впрямь самостоятельно решил повеситься, то вряд ли забрел далеко от дома. Этот университет – не культовое здание или сооружение, чтобы на нем ритуальное самоубийство совершить. Скорее всего, мужик просто шел мимо, увидел подходящий забор и накинул удавку.

– Я обойду, – тут же вскинулся Мазаев. – Просто надо подождать пару часов.

– Зачем? – не понял Никодимов.

– Так чтобы бабушки на лавочки вышли. Они по утрам в магазин ходят, а потом присаживаются поболтать у подъездов. Ненадолго, потому что холодно уже, но все же. И еще мамы с детьми на детские площадки выходят, но это тоже часов в десять, не раньше.

Логика в его словах была, прямо скажем.

– А ты, я вижу, знаток человеческих душ, – ухмыльнулся Никодимов.

Все знали, что Мазаев его раздражает. Зубов подозревал, что причиной подобной антипатии является банальная зависть к Костиной молодости, происхождению и врожденным талантам, но факт оставался фактом.

– У меня сестра учится по специальности «Юридическая психология», – спокойно ответил Костя, – и я добираю по ее программе то, что сам не проходил. Курс социальной психологии в том числе.

– Учиться, значит, любишь. – Никодимов смотрел недобро. Волком глядел, если честно.

– Люблю. – Костя, казалось, не замечал открытой агрессии. – Это интересно, а еще полезно. Углубленное изучение психологических аспектов, связанных с юридической системой и правовой практикой, позволяет развить навыки анализа и понимания человеческого поведения. Сестра моя хочет стать профайлером, то есть составлять психологические профили преступников, давать оценку рисков рецидива, а также оказывать помощь жертвам, а меня в первую очередь интересуют психологические аспекты свидетельских показаний.

– Ну-ну. Умный ты больно, как я погляжу. Мне все равно, во сколько ты пойдешь искать мамаш в песочницах и бабок на скамейках, но к часу дня жду отчет о проделанной работе.

– Будет, – коротко ответил Костя.

Ниночка закончила осмотр места происшествия, и тело увезли в морг, на судебно-медицинскую экспертизу. Костя двинул в сторону стоящей рядом школы, сотрудники которой могли что-то видеть или слышать, чтобы поговорить с ними до того, как приступить к обходу жилых домов, а Алексей направился к нашедшему тело охраннику университета, который топтался неподалеку, переминаясь с ноги на ногу. Вид у него был замерзший и несчастный.

– Мне бы домой, – робко обратился он к Зубову. – Смена уже два часа как кончилась. А к нам сегодня внуков привезут. Я, конечно, жену предупредил, что тут такое дело, но хотелось бы поскорее.

– Я вас надолго не задержу, – успокоил его Зубов. – Итак, расскажите, при каких обстоятельствах вы обнаружили труп.

Охранник, в документах которого значилось, что зовут его Иваном Федоровичем Базыкиным, рассказывал, а Зубов записывал в свой блокнот его показания, довольно связные и толковые. После Базыкина Зубов переговорил и с его сменщиком Витьком, пройдя для этого в комнату охраны.

Витек, впрочем, ничего к сказанному Иваном Федоровичем добавить не мог, потому что последние сутки провел на платной парковке, на которой также трудился охранником, а в университет пришел без пяти семь утра, не найдя напарника на рабочем месте, поскольку Базыкин уже ждал приезда вызванной им полиции рядом с трупом.

Мертвого мужчину ни Иван Федорович, ни Витек не знали. Начальник управления комплексной безопасности университета его также не опознал, а приключившимся инцидентом был весьма раздосадован, поскольку к самому учебному заведению труп никакого отношения иметь не мог и очутился на его территории по чистой случайности. Весьма неприятной.

– Нет бы ему в другом месте повеситься, – в сердцах сказал он.

И Зубов его понимал.