Ещё с подросткового возраста в Кронштадте Милка была увлечена научными экспериментами и предпочитала проводить свободное время за занятиями в кабинете отца на первом этаже их уютного и просторного дома, где Шимон Моисеевич, видя непраздный интерес своего младшего ребёнка к биологии и медицине, специально обустроил небольшую лабораторию. Часто опаздывая к ужину, Милка по рассеянности могла явиться в столовую в медицинском фартуке. Кровь и раны не смущали её, скорее наоборот, профессиональные интересы девушки простирались далеко за границы биологии. Познание окружающего мира, подробное изучение строения и функционирования различных организмов, рефлексов и других мало исследованных наукой свойств живых существ увлекали будущего врача всё больше и больше. Опыты над дождевыми червями и препарирование лягушек и мышей были для юной барышни, пожалуй, одним из самых занимательных дел. Одним словом, Милка была не по годам увлечённая девушка.

В Кронштадте Гринберги столкнулись с безжалостными реалиями сложного революционного времени. Шимон Моисеевич старался как мог поддерживать своих дочерей, убеждая их, что достаток и имущество – дело наживное. Главное, что они живы, у всех троих есть знания и прекрасные профессии, которые востребованы при любом режиме и не дадут умереть с голоду. Но неизвестно, чтобы произошло с этими людьми, если бы Анна не вышла замуж за большевика Константина Лазовского – человека воспитанного, образованного и с положением, полюбившего её всей душой с самого первого взгляда. После романтического знакомства и заключения брака Анна не только приняла фамилию мужа, но, на всякий случай, через дефис оставила и свою – девичью, решив тем самым сохранить для потомков память о родовых корнях.

Путь по железной дороге от Петрограда до Москвы и затем до Саратова был чрезвычайно трудным. Поезда, переполненные солдатами, мешочниками, разного рода попрошайками и ворами-карманниками, поначалу внушали ужас и отвращение. Однако умение выживать в любых обстоятельствах, глубоко сидевшее до поры до времени в каждом из представителей семейства Гринбергов, помогло не только справиться с этими проблемами, но даже извлечь полезный опыт. Стараясь не вступать в общение и тем более в конфликты с представителями большинства, доктор тем не менее смог обеспечить своих дочерей сидячими местами в поезде и даже кипятком.

– Далёко ли путь держитя? – спросила дородная баба с мешками и узлом из клетчатой шали, усевшись напротив Шимона Моисеевича.

– Что-что, простите? – переспросил доктор, правой рукой машинально дотронувшись до нагрудного кармана, в котором лежали документы и деньги, зашитые под подкладку.

– Далёко ль путь держитя? Гляжу, никак семейством кудый-то направлятися? – нагло и уверенно приставала баба, меж тем ловко и без излишнего стеснения рассовывая под сиденье свои мешки и отодвигая правой рукой ноги Милки.

– Милочка, детка, пересядь к окошку, – вежливо попросил Шимон Моисеевич младшую дочь, стараясь уберечь её от назойливого и беспардонного соседства.

– Ни отвичатя? Знать, брезгатя! – не унималась баба. – А у меня вот сын большевик. Скажу вот яму, как вы тута расселися да нос задирали – он вас всех к стенке поставит! Аха-ха! – загрохотала баба, демонстрируя беззубый рот, почувствовав удовольствие от реакции барышень на свою наглость.

– Что тут происходит? – громко и строго спросил Константин, своевременно подошедший сзади и обнаруживший нахрапистую бабу, занявшую его место. – А ну, быстро собрала свои мешки и геть отсюда! – сердито сказал он, правой рукой держась за кобуру револьвера.

– Ой, сынок, а чаво ж эти молчали-то? Хушь бы промычали, мол, мястоф нету! А то, как жа я таперча себе место найду, а?

– Твоё дело! Поспешишь – найдёшь.

Баба с размаху подоткнула подол широкой юбки между ног привычным движением правой руки, резко схватила из-под лавки свою поклажу и, виляя толстым задом, уверенно пошла по вагону, расталкивая на своём пути всех подряд.

– Вы бы, Шимон Моисеич, построже с такими. Они ведь почувствовали свою силу и лезут всем на головы, – спокойно посоветовал Константин, доставая из-за пазухи кожаной куртки увесистый шматок сала, замотанный в газету и изрядно присыпанный солью. – Вот, паёк получил, – сказал он, глядя на свою молодую жену и смущённо улыбаясь. Осторожно шагнув к столику, стараясь не задеть членов своей новой семьи, он бережно положил сало на столик вагона. Нежность, любовь и забота лёгкой искрой промелькнули на его изрядно уставшем мужественном лице.

– Да-да, голубчик, непременно! Вы совершенно правы! Но ведь это же человек!

– Какой такой человек, помилуйте! В народе говорят так: «Курица не птица, а баба не человек», – постарался пошутить Лазовский. Достав из кармана два леденца на палочке, он с обеих рук протянул их своей жене и её сестре.

– Ой, Костя, ты настоящий добытчик! – радостно, с гордостью воскликнула Анна, нежно улыбнувшись мужу и кокетливо поведя глазами. Она искренне и всем сердцем была влюблена в своего «Аполлона». Каждый раз, будучи на людях, она ловила себя на мысли, что ей улыбнулось счастье… Бог, вняв её молитвам, послал ангела-хранителя для её спасения в такое неспокойное время. Ну и пусть, что теперь не принято верить в ангелов! А она верит в своего ангела-мужа и безмерно любит его!

– Был бы добытчик, если бы к салу ещё и хлеба нашёл, но увы! Понимаю, что сало – пища не кошерная и абсолютно для вас неприемлемая, однако же за неимением другого провианта это тоже сойдёт. Можем обменять потом. – Константин, застегнув совсем ещё новую кожаную куртку, подаренную ему для солидности кронштадтскими товарищами-чекистами взамен его старого и неприглядного бушлата, кашлянул в кулак и повёл широкими плечами.

– Обмен – дело непростое, дорогой зять! Вряд ли сейчас можно совершить равнозначный тойшэн (обмен – идиш), – задумчиво произнёс Шимон Моисеевич, выпятив толстые губы и задумчиво глядя на ценный паёк.

– Отправляемся, – тихо сказала Милка, глядя в грязное окошко поезда на снующих мимо людей с баулами и вещмешками, не сумевших забраться ни в поезд, ни на его крышу.

Вдруг состав резко дёрнулся, гулко загудел паровозный гудок, и семья Гринбергов отправилась в дальний и неизведанный путь.

* * *

Как же замечательно, что при царском режиме была построена железная дорога, проходившая через десятки губерний страны и соединявшая обе столицы России с негласной столицей Поволжья – городом Саратовом! Основательно строилась эта дорога, по которой доставлялись товары: соль, рыба, нефть, зерно и прочее, и прочее не только в Петербург и Москву, но и в другие города Великой России, да что греха таить – во многие страны Европы.

– Смотрите, смотрите, лиса бежит! – воскликнула Милка, показывая на бегущую в ближайший лес рыжую плутовку, крепко державшую в зубах какую-то мелкую добычу.

– Лисичка, рыжий хвостик! – умильно сказала Анна, глядя в окно поезда.

Поезд загудел то ли по надобности, то ли внимательный машинист решил припугнуть лисицу. Зверёк резко юркнул в кусты и, словно маленький язык пламени, мелькнул среди зелёных зарослей.

– А я до сих пор ни разу не видала лисиц в живой природе. Вот какое везение! Замечательно! Ради этого, может быть, стоило покинуть кронштадтские привычные пейзажи, – задумчиво изрекла девушка. – Надеюсь, что в Саратове всё у нас будет лучше, чем было в последнее время.

Её выбившиеся из-под шляпки кудрявые волосы весёлыми пружинками прикрывали бледные щёки. Без того крупные от рождения глаза девочки казались глубокими и выразительными от недоедания. А ведь ещё несколько лет назад её ограничивали в еде во избежание форм «фете фроу» (толстушки – идиш).

– Дум спиро сперо (пока живу, надеюсь), – улыбаясь Милке в ответ на её философское мнение, процитировал по-латыни Шимон Моисеевич. – Ты бы подремала, пока в поезде все спят, да и ты, Аннушка, тоже подремли, – заботливо посоветовал он дочерям.

– Нет-нет, я дождусь Константина, – ответила взгрустнувшая старшая дочь, продолжая увлечённо читать старые и потрёпанные газеты, которые пару дней назад в Москве во время пересадки с поезда на поезд принёс её муж. – Знаете, отец, оказывается, мы легкомысленно и слишком поспешно отправились в этот путь, совершенно не владея информацией о ситуации в стране! Я внимательно просмотрела все эти газеты. И теперь моя душа не спокойна! Да, вот именно, не спокойна! Я больше не уверена, что это было правильным решением! Что нас ждёт?! Что мы будем делать там, куда направляемся? Сможем ли мы найти себе кров, возможность обеспечить себе достойную жизнь? Что теперь такое по нынешним меркам «достойная жизнь», отец? – взволнованно и растерянно шептала отцу Анна.

– Что так смутило и напугало тебя, дорогая?

– Отец, там, куда мы вот уже несколько дней едем, в этом ужасном вагоне среди этих маргиналов, там – голод и болезни, там – полная разруха!

– Не удручайся, либлинк (милочка – идиш)! Разруха прежде всего проявляется в головах людей! Вероятно, что «не так страшен старый черт, как его малюют»!

– А вы почитайте, отец! – протягивая пачку помятых газет, сказала Анна.

– Ну, гут, гут, почитаю. Не нервничай так, тебе это вредно! – намекая на беременность дочери, заботливо посоветовал Шимон Моисеевич, ласково похлопав ладонью по руке дочери. – Видишь ли, любая статья – это всего-навсего мнение одного человека, написавшего её по заказу хозяина газеты. Так что всё, что в ней написано, не есть абсолютная правда. У правды, как у палки, тоже есть два конца. Не надо нервничать! Я сделаю бамэ́ркунк (замечание – идиш) твоему мужу, что не бережёт тебя в твоём состоянии. Зачем он принёс тебе эту макулатуру? – стараясь говорить спокойно и тихо, доктор Гринберг однако же раскрыл одну из газет и углубился в чтение.

Прошлогодняя газета, изданная ещё старым, царским шрифтом, от третьего июля девятнадцатого года в подробностях писала, что в Царицыне главнокомандующий Деникин отдал так называемую Московскую директиву № 08878. Приказ провозглашал начало второго похода на Советскую Республику и ставил ближайшей оперативно-стратегической целью для белогвардейских Вооружённых сил Юга «захват столицы РСФСР Москвы», вследствие чего летом и осенью во многих городах центральной России разгорелись ожесточённые бои. Сообщалось, что линия фронта прошла по территории Саратовской губернии, причинив огромные разрушения инфраструктуре. А также – о бедственном положении населения, метавшегося в поисках спасения. Шутка ли, только один город Балашов четыре раза переходил из рук в руки от красных к белым и обратно. Тогда же, в начале июля, белыми был захвачен Камышин, и они вышли на подступы к Саратову. Губерния была объявлена на осадном положении.

Далее в газете большими буквами было напечатано указание вождя мирового пролетариата Ленина о проведении в Саратовской губернии мобилизации всего трудоспособного населения на военно-полевое строительство…

* * *

– М-да-а-а… – складывая старую газету и берясь за другую, уже нынешнего года, произнёс доктор Гринберг. – Аннушка, а ты помнишь, что Константин рассказывал прошлым летом о ситуации с разгромом войск Деникина? Но, помнится, он уже этой весной отметил, что Антанта организовала против Советской Республики новый, третий поход – теперь уже панской Польши и барона Врангеля. Правда, я не совсем в курсе, что там случилось в результате, слишком быстро менялись события.

– А в результате был полный разгром Красной армией и белых, и Петлюры, и поляков на Украине и в Центральной России! Пока ещё идут бои с поляками в районе Львова и под Варшавой, а с врангелевцами в Крыму, на Перекопском перешейке. Константин говорит, что скоро Гражданской войне наступит конец. По крайней мере, фронт откатился далеко на окраины. Но самое тревожное, что за все эти месяцы Саратовская губерния, куда мы сейчас направляемся, была одним из основных районов, которые поставляли продовольствие всем воюющим сторонам. Возьмите, отец, и почитайте-ка более-менее свежую газету этого года. В ней говорится, что в некоторых местах летом и уже в первых числах осени случились неурожай и голод в таких масштабах, что нынче встречаются даже случаи каннибализма среди населения! Отец, я боюсь! Правильно ли мы поступаем, что сами добровольно едем на заклание, как агнцы, в адское жерло? – Разволновавшись, Анна смахнула платком слёзы.

– Дорогая, ещё раз прошу тебя, нет, я требую! Не позволяй плохим эмоциям проникать в твоё сознание. Такое сейчас время. Надо стараться сохранить свой внутренний мир и покой во имя будущего поколения. Поверь, так устроена жизнь! Человек, рождаясь, устремляется к смерти. И этот путь, от первого вздоха до последнего, может быть разным: быстрым либо долгим, скучным либо радостным, жутким либо счастливым. Человеку дано самому выбирать и мостить дорогу на своём пути. Вот так случается, что у одного, на первый взгляд, будто совсем мало сил, а жизненную дорогу он свою мостит уверенно, старательно! Падают камни, он их вновь собирает и укрепляет свою дорогу. А другой с виду крепок, как бык, а смотришь – не смог, не справился, не сумел… Дурная его дорога, неразумная жизнь, бесполезная. Каждому поколению людей, каждому человеку в отдельности посылаются свои испытания и радости, но всегда остаются неизменными любовь родительская к детям и детская любовь к родителям. Ради этого и стоит жить, дорогая! Береги себя и своего будущего ребёнка, он не должен страдать! Ищи во всём хоть малую толику доброго, приятного глазу, чтобы улыбнуться самой, и чтобы радовался он. Не огорчай его. Если и суждено ему в жизни испытать огорчения, так пусть они не будут от его аидиш мамэ!

* * *

Через несколько дней пути, подъезжая к станции Ртищево Пензенской губернии, Шимон Моисеевич решил выйти на несколько минут на платформу и, если удастся, обменять кое-какие мелочи на провиант для семьи. В отличие от своих соплеменников, знающих толк в товарно-денежных отношениях, талантом таковым доктор Гринберг был частично обделён. Выйдя из поезда, он приметил толпу местных баб, торговавших пирожками, свежими и сушёными яблоками. Большинство торговок предлагали варёных раков.

В предвкушении предстоящей удачи доктор неумело начал торг.

– Вы, простите, какого дня эти пирожки приготовили? – спросил он тощую и высокую старуху, закутанную в залатанный овчинный тулуп, с трудом державшую корзину с выпечкой перед собой.

– Ноня пичены, батюшка, бушь брать, ай нет? – проскрипела она, поправляя клетчатую шаль-козловку, закрывавшую почти всё её скуластое лицо.

– А с чем они, позвольте полюбопытствовать?

– Дык, всяки! Энто с ревено́м, а ишо – с таком!

– Ах, с ревенем! Благодарю вас! А что значит «с таком», позвольте полюбопытствовать?

– С таком знать пустыя, ничаво внутрях нетути, – осклабилась старуха, показывая доктору свой почти беззубый рот.

– А… ну да, ну да, – стараясь не думать на профессиональные темы, Шимон Моисеевич поспешно сказал: – Мне бы просто хлеба, голубушка.

– Можно и хлебца, – доброжелательно ответила торговка, доставая с самого дна корзины круглый каравай пахучего ржаного хлеба с тремя дырками посередине, будто с глазами и носом.

– Сколько с меня? – обрадованно спросил доктор…

– Эт пошто это ты на моём месте хозяйничаешь? – раздался громкий и противный крик толстой торговки, явно намеревающейся начать рукопашную схватку с этой худосочной, которая только что успешно продала свой товар Гринбергу и торопливо засовывала деньги себе за пазуху…

– Тут мяста не куплены! Мне тоже жить надоть! – дерзко ответила худая, оскалившись на конкурентку и приняв оборонительную позу.

– Ишь ты, какая! Звязда в окошке, блоха в лукошке! Я те щас покажу не куплены! Я те космы-то твои щас повыдеру! – разъярившись не на шутку, заорала толстая и накинулась на тощую с кулаками.

Но та была не из робкого десятка, ловко увернувшись, вцепилась толстой в волосы, выбивавшиеся из-под шали, и, мотая её изо всех своих сил в разные стороны, орала благим матом.

Доктор Гринберг, ошарашенный такой сценой, поскальзываясь на обледенелой платформе, торопливо направился к поезду.

Фью-у-уть! – раздался свисток, и дородный усатый служивый из состава железнодорожной милиции, весело подмигнув другим торговкам и выпятив живот, гаркнул громким басом:

– Встречный! А ну, бабы с раками, к забору!

Все сразу же засуетились. Пассажиры, расхохотавшись меткому каламбуру, спешно направились к своим вагонам, а дерущиеся торговки, резко прекратив потасовку, помогая друг другу кинулись к ограждению, задирая свободными руками юбки…

– Вот, смотрите, мои дорогие, что я купил! – довольный собой, сказал Шимон Моисеевич, бережно кладя каравай на стол. – Теперь мы преспокойно доедем до Саратова. Осталось совсем немного.

– Ах, какой аромат! – восхищённо прикрыв глаза, с наслаждением сказала Анна, втянув носом воздух. – Можно мне корочку с солью, пожалуйста? Так давно мечтала о такой корочке!

– Конечно, дорогая! Ржаной хлеб с солью как раз поможет тебе справиться с токсикозом. – Гринберг аккуратно отрезал небольшой кусочек от каравая, посыпал его солью и подал старшей дочери.