Бес врубил комп, полистал страницы и ткнул мохнатым оранжевым пальцем в экран:

– Вот эта?

Вит немного протрезвел от увиденного.

– А чего такая старая и страшная?

– О, дьявол, ты же маньяком будешь, а не Тарзаном, потому и страшная и старая, сказал эта, значит эта. Тебе не жениться на ней, а для этого сойдет и такая.

Но замысел оранжевого беса постепенно стал ясен.

– Эта уже столько написала, наиздавала, что если ее не будет, то меня заметят, – медленно рассуждал он, решив найти мотив и выгоду для себя любимого.

– Геростратом никогда не поздно стать, – пробормотал бес, но Вит его не услышал.

Он даже не думал о том, что потом бывает с маньяками, попадаться он не собирался, хотя если не попадешься, то, как прославиться? Как Наполеон, он решил сначала ввязаться в драку, а потом разбираться.

– Вот-вот мозги еще не все пропил. Станешь литературный маньяком-завистником, напишешь, как ты убивал главную графоманку, и хотят – не хотят, но они тебя запомнят, издадут, даже с петлей на шее.

– А может не надо? – стал торговаться гений.

– Надо, Вит, надо, – черт говорил убедительно, – это твой последний шанс взойти на Олимп или Парнас, потом посмотрим, куда всходить, но по трупам конкурентов, а как нынче по-другому в маньяки, то есть люди выбиться?

№№№№№№№№№

В доме Виктории горел свет, она, не разгибаясь, дописывала роман о Мастере, который должен был быть сданным редактору еще вчера. Но она все читала и правила рукопись и никак не могла поставить последнюю точку.

И вдруг на пороге появился белобрысый мертвецки пьяный тип.

Она привыкла открывать двери даже в полночь, вот и на этот раз не заморачивалась, решив, что кому-то надо помочь. Спасать мир – это было делом ее жизни. И на те самые грабли она наступала снова и снова.

– Вот я до тебя и добрался, графоманка чертова, – зарычал Вит, – из-за тебя меня никто не видит и не замечает, замолчи и за умную сойдешь, чего всякую чушь писать, а потом издавать на деньги своих любовников, не бывать этому…

Вика растерялась только в первые пять минут, а потом, потом она оттолкнула литературного маньяка, – так она сразу его назвала, но он упал на дверь, которая и захлопнулась, отрезая ему путь к отступлению.

Маньяк усмехнулся, бес служил ему верную службу. Окрыленный рванулся прямо на нее, кажется даже немного возбудился – ну настоящий маньяк, даже играть не надо.

А потом он сделал то, что делать не надо было, схватил за горло свою жертву… И возбудился еще сильнее, золотого конька не потребовалось, в первый раз за много дней и лет.

Ярость, бессилие, ненависть, которая могла спалить дотла его исстрадавшуюся душу – все смешалось в пьяном бреду в душе непризнанного гения. Он ненавидел женщин, а писательниц особенно, и самую противную из них наконец можно было реально задушить – это ли не счастье, спасибо оранжевому бесу, что толкнул сюда.

– Вы думали, что убили меня, уничтожили, шиш вам с маком, бездарности чертовы.

Вика подумала о том, что мертвая писательница, наверное, станет популярнее, чем живая, но у нее еще столько неоконченных рукописей.

Что произошло в следующий момент? Страшная боль, адская боль в том самом месте, которым маньяк должен был орудовать дальше, ну чтобы завершить свое маньячье дело и прославиться на весь мир, хотя бы в этом амплуа. Откуда эта дикая боль, если Виктория не шевелилась, и точно не могла пнуть его? Об этом он позаботился, все сделал правильно. В чем он просчитался?

Но руки разжались тут же, рыжая псина, то ли пит, то ли буль – Вит все время их путал, сцепила пасть на его брюках да так, что ее не разжать и железным прутом. Он вопил так, что слышали все 9 этажей огромного дома.

Теперь и Вика пнула его острым каблуком в живот и прошла к двери, там уже трезвонили соседи, нашлось кому ей на помощь бросится, что тоже было приятно.

Полиция приехала очень быстро, что само по себе удивительно, но это спасло маньяка, кажется, откусить пес ничего не успел, хотя там и кусать особенно было нечего.

– Убейте собаку, она бешенная, – вопил маньяк, когда копам удалось разжать пасть пита и освободить его из собачьего плена.

– Обязательно убьем, – пообещали полицейские, – дай только срок.

№№№№№№№№№

Рыжий бес присел на нары в обезьяннике.

– Тебе поставили укол, обезболили, это я уговорил их, чего так маяться-то, говорят, это самое больное место.

– Ты? А почему ты не сказал, что у этой швабры есть собака?

– Не знал, – не моргнув глазом, соврал бес.

– Не знал…

– Но так еще интереснее получилось, забавнее. Ты же писатель-юморист, что еще можно было придумать, чтобы народ посмешить.

Маньяк готов был прибить беса, но как только дернулся, адская боль уложила его на нары. Обезболивающее действовало плохо, было очень больно. К камере подошел капитан полиции и бросил газету.

Бес подхватил ее еще до того, когда она успела коснуться грязного пола.

– А вот и статья, полюбуйся.

Маньяк впился глазами в текст, где рассказывалось о писательнице, о романе, который хотел похитить и присвоить очередной графоман, о том, что с ним случилось дальше, и как он теперь оказался безвреден для всех окружающих.

– Раньше он писал дрянь, но хотя бы по бабам ходил, а теперь и этого не потребуется. Нет, ходить – то может, но толку от того.

– Что это? – вопил Вит, – ты же обещал сделать из меня литературного маньяка.

– Прости, с литературным не вышло, пес помешал, мы в другой раз попробуем литературного, но вот тут есть и про литературного.

Он развернул газету, там была громадная статья о философе из Казани, который сначала опубликовал книгу, а потом и совершивши двойное убийство. В реальности он действовал точно так, как было описано в книге. Раскольников наших дней, не больше, не меньше.

– Этот тебя обошел, я же говорил тебе – пиши романы, а не юмористические рассказы, у каждого маньяка свой жанр, тебе одно – ему другое, а я что, я только подсобный рабочий…

Хотелось пить и есть, но, швырнув ему газету, Рыжий исчез.

Побежал к своей писательнице или еще какого литературного маньяка творить.

– Упырь, – прохрипел Вит, – осинового кола на тебя нет…

Трудна доля маньяка, но как же тяжело быть литературным маньяком…

Хотя у него все впереди, он выйдет из обезьянника и еще всем покажет, но пока только огромная пасть пса мерещилась гению в полусне, оставалось только благодарить полицейских за то, что они успели вовремя… И надо меньше пить, чтобы фиолетовым, оранжевым, бирюзовым чертям не захотелось использовать тебя в своих целях, твоими руками и другими частями тела творить пиар старухам – графоманкам, будь они неладны, писательницы чертовы.

Только как не запить от жизни такой? Вот и получается замкнутый круг, из которого гению никогда не выбраться, остается только маньяком стать – Литературным маньяком, но в следующий раз надо подумать, как лучше это сделать, и никаких собак.

А потом появилось стихотворение той самой мерзавки, она его посвятила ему, и даже адрес указала, куда обращаться за пиаром…

Житейские размышления кота Баюна

Ко мне вчера пожаловал упырь,

Он был развязан и мертвецкий пьян,

И разговорчив, озверев в пустыне,

На теле и душе полсотни ран,

И комплексов там столько, Велес мой,

Какая чушь летела в этот миг,

Мне показалось, что упырь живой,

Но нет, он мертв, и глубоко проник

Осины кол, не шевелиться вновь,

Кикимора могла б его спасти,

Но он отверг невинную любовь,

И чушь свою все продолжал нести.

Я слушала его, еще шутя,

Жаль упыря, мне, правда, очень жаль,

В его душе старик или дитя

Сражались за иллюзии печаль.

Остановиться он уже не мог,

И все вещал наивно, и кляня,

Сюда он все проблемы приволок,

Не оставлял беспечную меня.

«Я улыбаться мог одним лишь ртом» —

Мне вспомнился Высоцкий в этот миг.

А мой упырь все говорил о том,

Куда мне ехать, как писать, Старик,

Он юношу еще изображал,

Он был безумен и безмерно груб,

Я видела, как от кола страдал,

Но выньте кол, и вырвется из рук.

И вот тогда беды не избежать,

Недаром прикололи упырей,

И Леший мой посетовал: – Опять

Ты с ними носишься, уйди скорей.

– Но как же он? – К Яге перепекать.

– Не выйдет, тут бессильна и она.

А мой упырь все продолжал вещать.

Я думала: – О, бедная страна,

Где столько их сегодня развелось,

Что не увидишь больше и людей,

И вдруг он на меня обрушил злость.

Смеялся Леший: – Ну их, упырей,

Всех не спасешь, и стоит ли спасать,

Оставь его, я приготовил кол

Еще один, – замолк он, благодать,

И дальше пить на сайт знакомств пошел.

Там пыль в глаза пустить всего милей,

А после свой шедевр сюда строчить,

И все же очень жалко упырей,

Которым тяжелей на свете жить.

Ведь Домовой, и Леший начеку,

Никто не хочет больше их понять,

А на болото вновь уволокут,

Запрут в тюрьму болотную опять.

Кикимора смеется, бес молчит,

Никто не пожалеет упырей,

От боли одиночества кричит,

Пристать к кому-то хочет поскорей.

На те же грабли снова наступлю,

Начну с ним так бездумно говорить,

Я на мгновенье даже полюблю

И этот злой азарт, и эту прыть…

Пусть Лада улыбнется с высоты,

И снова расхохочется Ярило:

– Ну ты даешь, куда же, детка, ты

И в этот раз отчаянно вступила.

Купала снова будет защищать,

И лишь Услад махнет рукой устало.

– Что упыри, когда Кащей опять

Там расходился, в Пекле тошно стало…

Да, мир спасать видать настал черед,

Тут не до шуток, осень так уныла.

– Любой упырь к тебе лишь пристает, —

Морена рассмеется, и шутливо

Опять мы в хороводе у костра,

В лесу прохладно, и колдует осень.

Ко мне упырь пожаловал с утра,

Он пьян и сир, его мне жалко очень.

Но лучше не жалейте упырей,

Спокойней так и проще, я-то знаю,

И к Лешему пошлю его скорей,

Ни дна и ни покрышки пожелаю..