Омские эскизы

 
И осень рыжей куртизанкой
Над Иртышем парить устала,
Она проснулась рано – рано,
И в старых парках танцевала…
Ласкала радостно влюбленных,
И хмурых ливнем поливала,
Была веселой, обнаженной,
Ей мир внимал опять устало…
О, сколько красок изводила,
Чтоб город мой преобразился,
Там осень рыжая царила,
Когда художник вдруг влюбился
В ее рассветы и закаты,
В ее полеты и капризы,
Казался злым и виноватым,
Она ж готовила сюрпризы
И в золотой ее короне,
И в блеске новых одеяний
Весь мир на миг еще утонет,
Но ей не надо подаяний,
Она сама творить готова
Иные золотые дали,
Над Иртышем парила снова
Душа в восторге и печали
 

Осень в Омске

 
В отголосках печали и радости,
В пелене проливного дождя,
Бродит осень – художница праздности,
Наши страсти и сны бередя….
 
 
Эта милая рыжая бестия,
И хозяйка забытых страстей,
Разукрасила листья – так весело,
Среди всех ее дивных гостей.
 
 
Пусть Купала куда-то уносится,
Лето тает, как белый туман,
Только старый знакомый мой просится
В царство осени – все там обман.
 
 
И зовет его снова художница,
Прозревая, и тая от грез.
В нашу юность, а время уносится
Вниз по лестнице, листьев и слез
 
 
Столько было, и все-таки весело,
Мы живем, о печалях забыв,
А художница тени развесила,
Золотистый мой город красив.
 
 
И почти не реален, за дымкой.
Я к Любаше шагну в этот миг.
И душа все парит невидимкой
Средь скульптур и печалей твоих.
 
 
Жизнь осенняя рыжею кошкою
Пронесется над миром страстей,
Снова листья кружат за окошками,
И мазуркой закружит метель.
 
 
Золотистая, призраки вечные,
Как реальность на этом балу.
И художница, рыжая бестия
Все над Любинским кружит, замру.
 
 
Мы встречаемся нынче с художником,
Эта осень конечно права,
Я лечу на свиданье под дождиком,
Я счастливою самой была…
 
 
С нами осень – художница праздности,
Наши страсти и сны бередя,
В отголосках печали и радости,
В пелене проливного дождя.
 

Новогодний снегопад

Говорят, под новый год, что не пожелается,

Все всегда произойдет, все всегда сбывается.

(старая песня)

 
А в городе светло от снегопада,
На Любинском безумствуют поэты,
И Дед Мороз в сугробы снова падал,
Умаялся, и поднимали деда
Какие-то веселые бродяги,
Художники так радостно шутили,
И лишь она, на эту снежность глядя,
Раздетая, о чем еще грустила.
 
 
К Любаше сел какой-то иностранец,
И думает, – проявится на фото,
Но снегопад и дивный этот танец,
И мне запечатлеть теперь охота.
Все кружится, мираж и иномарка,
Картины той штрихи, откуда это,
Снегурочка, ей холодно и жарко,
Она едва ведет на праздник деда.
 
 
К нам снова привязался Рыжий смело,
Откуда он? А черт его приносит,
А в городе метель о страсти пела,
Какую елку он домой уносит.
И где-то за окном застыли двое
Над Любинским, они решить не могут,
Что будет завтра, только мы с тобою.
Так хохотали, сколько снега много.
 
 
И кажется, она скамью забудет,
И унесется в белое пространство,
И кто-то этот вальс забытый врубит,
И мир замрет в немом порыве танца.
И где-то затеряется в метели.
Мой сонный город улетел куда-то,
Но что еще услышать мы хотели?
Звучит над миром «Лунная соната»
 

Снова Любочка

 
Ей одиноко, холодно и снежно
На площади в закатный этот час.
И засыпает город безмятежно,
Часы в тумане все еще стучат.
Но в этом платье бальном очень зябко
В эпоху новую на нас взирать,
Печаль и сон, и снега ворох рядом,
О встать бы и парить, домой бежать.
 
 
Да где он, дом? Там навсегда чужие,
Там все сломали, вынесли куда-то.
И лишь снежинки в пустоте кружили
И на плечах не таяли, крылатый
Веселый ангел в сером небе кружит,
И где-то рядом бродят чьи-то тени.
Она грустит, и ей никто не нужен.
Но как же зябко в ясный день весенний.
Мир покачнется и во тьме утонет,
И будут долго в полночи опять
Стоять и спорить кто -то на балконе,
О том, как жить, как этот мир понять.
 
 
И вроде бы застыла безучастно,
И ничего не хочет дева вновь,
О чем мечтать? О муже и о счастье,
Но холодно и приближалась ночь.
Вот так грустить, и снег еще не тает.
И где же тот, кто бросит мех на плечи?
И, кажется, она о нем вздыхает
И ждет, и ждет свиданья в снежный вечер.
 

Облачные кони

Художник Юрий Олейников

 
Облачные кони в пелене заката,
В холоде и неге нас влекут куда-то.
И в полете этом есть такая сила,
Облачные кони так летят красиво.
Нас еще хранили в небе берегини,
Кони там и вилы к звездам уходили.
А земля осталась где-то за чертою,
И душа металась в снегопаде воя.
Что тебе приснилось? Где они парили?
Облачные кони нас с тобой забыли.
Мы бредем по снегу, в поле затерявшись,
Что почуять можно на земле оставшись?
Только в снах и грезах, мы их догоняли,
Облачные кони ищут не меня ли?
И на город сонные опуская гривы,
Смотрят в наши окна дерзкие, красивые.
Мы о них забыли в суете обычной,
Облачные кони, им—то безразлично,
Что там с седоками, к пропасти и небу
Нас влекут веками яростно и немо.
И в полете этом есть такая сила,
Облачные кони так летят красиво.
В холоде и неге нас влекут куда-то.
Облачные кони в пелене заката.
 

***

Дорогому Георгию Петровичу Кичигину

 
Художники живут в своих полотнах,
порой врываясь в поле полотна,
Каким казался легким беззаботным,
но ноша тяжела, и все ж она,
Не может и сломить его, сгибая,
и город светлый с темным так хорош,
И вот стоит один, идет по краю.
Он на Атланта дивного похож…
На Ленинской горе все выше, выше,
И Любинский остался позади.
И милый город видит все и слышит.
Стихия страсти и огня в пути…
Художник мой, его полотна греют,
и улетая к пропасти миров,
Расправит плечи, и еще поверим,
что он пройдет по городу суровому…
Навстречу Достоевскому с Любашей,
и улыбнется, тая там, вдали,
И будет и легко, и даже страшно,
шагать по краю призрачной земли.
Каким казался легким беззаботным,
но ноша тяжела и даль темна.
Художники живут в своих полотнах,
порой врываясь в поле полотна.
 

Достоевский в Омске

 
Над городом свинцовы тучи бродят,
И словно оправданья ищет гений.
Но арестантов партию приводят,
Сюда, на край земли, для исправленья.
Отторгнуты от питерской пучины,
Замерзшие, несчастные, больные
Они идут, виновны и невинны,
И смотрят с интересом остальные.
 
 
Здесь не было ни рабства крепостного,
Ни роскоши, пленившей навсегда,
И только Достоевский с нами снова
На Тарские ворота смотрит: «Да,
Здесь мертвый дом» запишет он позднее,
И словно вспоминая все грехи,
Сначала слабо, а потом сильнее,
Работает, ведутся дневники.
 
 
Иртыш бурлит, дерутся арестанты,
И губернатор с ним почти учтив,
Он понимает эту мощь таланта,
И оттого порой красноречив.
И где-то там высокий брег и воля,
Хотя Иртыш хоронит Ермака,
Я на брегу, и кажется там двое
Ведут беседу, и луна легка.
 
 
Оковы каторжан, потоки света,
Печаль до срока, горе без конца,
И вдруг во тьме далекая комета
Лучом коснулась скорбного лица.
И мертвый дом, отчаянью внимания,
Пытался арестанта обогреть.
И омичи, о рабстве смутно зная,
Могли ль понять, и начинали петь
 
 
Там в рощах соловьи, на бал спешили,
Над Любинским порхая в поздний час,
И кажется, что здесь иные шири,
Он не поймет, но он осудит нас.
О смертной казни скорбно забывая,
Мечтая вновь вернуться в Петербург,
Ведя дневник и яростью пылая,
Он этот мир далекий не забудет.
 
 
И при луне неспешные беседы,
Другая жизнь, другие голоса,
И вот они зовут его к обеду,
И арестант свободен полчаса.
И все-таки: «Тот мерзкий городишко» —
Он гневно вспоминает мертвый дом.
Но кажется, что это даже слишком,
Читая дневники, поймем с трудом.
 
 
Здесь памятник ему потом откроют,
Забытые в том питерском аду,
Где гений говорит лишь сам с собою,
И где герои бедные бредут,
То с топором, то с фигой над Невою.
И плач, и стон, но это мир родной,
Мерещится и окрик злой конвоя,
И губернатор с щедрою душой.
 
 
Он рвется вдаль, еще не понимая,
Что там страшнее и темней всегда,
А здесь, над Омском, в тишине сияет
Высокая и яркая звезда.
И сила духа, и свобода слова
Мерещатся в каком-то казино.
И проводивши гения больного,
Мой град его запомнит все равно…
 
 
И сохранит какие-то посланья,
Опять стоит у Тарских он ворот,
И тихо улыбнувшись на прощанье,
О Питере мечтает и живет
Химерами из призрачного мира,
Склонясь над черной пропастью Невы,
Туда уходит гений сиротливо.
И остаемся на просторах мы…
 
 
Бурлит мой город, Дневникам внимая,
И провожая всех, кто к нам суров.
На Тарской снова девушки немая
Пред памятником не находят слов.
Профессор улыбается лукаво,
И вчитываясь в эти дневники,
Он видит мир, с его посмертной славой.
Он на свиданье к гению летит.
 
 
Но мы ль виновны в том, что осудили,
Что он от бунта не умел уйти.
Мы просто здесь спокойно жизнь прожили,
И были от столицы далеки.
И нас она едва ль коснется снова,
Пустая разноцветная возня,
И казино с кошмарным сном былого-
Пытался страсть азартную унять.
 
 
Мы жили, не играя, не беснуясь,
И эта ширь и вольность нам мила,
И каменный, он снова торжествует,
И мертвый дом, где дневники вела
Мятежная душа, ему внимая
Хранит посланья призрачных миров,
И снова губернатор вспоминает,
Как был озлоблен гений, не здоров…
 
 
Нас нынче время рассудило здраво,
Нам жизнь в просторах, почести ему,
И в мертвый дом его вернулась слава,
Омск внемлет арестанту своему.
Он был здесь, это грустно и тревожно,
И где-то там в печали бытия
Тень гения проходит осторожно
Над шумным Омском внемля и коря…
 

Ночь музыки и страсти

Закружились бесы разны.

(А. С. Пушкин)

 
Осень вырвалась из плена
грез и облачного сна,
И легко самозабвенно,
обнимает мир она.
И кружится легкой птицей
над туманной мостовой
И в окно твое стучится:
– Просыпайся, что с тобой?
 
 
Скульптор снов моих печальных,
ты в тумане снова нем,
И с любовью и с отчаяньем,
мир свой лепишь, но зачем.
Твой угрюмый Достоевский
город милый мой клянет,
И устало так по-детски,
он во мрак его идет…
 
 
Пьедестал был пуст, я знаю,
только там, в пылу страстей
Снова где-то возникает
странный, страстный и ничей.
Говорят, что просто осень
наши души бередит,
Первый лист, он красный очень
на плече его лежит.
 
 
Ходит зол и неприкаян,
и узнать не может мир,
Каторжанин, и властитель
душ, и музыки, и лир.
Так уж вышло, что, страдая,
он искал назад пути,
Осень в тишине витая
помогла тот путь найти.
 
 
Говорят, что снова видят,
то на Любинском, то там,
За чертой. О, мрачный витязь
в темных водах Иртыша
Ермака ли он спасает,
ищет золото во мгле,
Вот в тумане возникает
адмирал мой, как во сне.
 
 
Осень кружился над ними
и зовет куда-то вдаль.
Мир ночной душа покинет,
и останется печаль.
Адмирал спешит к Любаше,
знает, им еще на бал.
Достоевский зол и страшен,
мимо, мимо пролетал.
 
 
Глыба мрака, и пугая,
мир, разбуженный грозой,
Он по городу шагает,
вслед рычит Иртыш седой.
А к нему спеши Елена,
завернувшись в синий плащ,
Как легко и вдохновенно
говорит, и слышит плач,
 
 
Завтра новая стихия
озаряет зеркала,
Снова в ярости мессия,