Гл.2. Евгений не Онегин

Печальная история, и в то же время это одно из самых романтических воспоминаний Людочкиной молодости.

…В какой-то темный октябрьский вечер, когда она сидела при свете настольной лампы над тетрадками, в дощатую дверь постучали. Стук был незнакомый, какой-то робкий. Она вышла в коридор и отодвинула задвижку. На пороге стоял высокий молодой офицер, совсем молодой, почти ровесник.

– А можно к вам в гости? А то в деревне ни кино, ни иного досуга… А спать ложиться еще рано.

Конечно, она пригласила нежданного гостя войти. Оказалось, он тут вдвоем с пожилым напарником в командировке (неподалеку стояла воинская часть). Напарник пошел к знакомому прапорщику водку пить, а этот вот решил с молодой учительницей пообщаться. Она сообразила, что это прапор подослал – у него жена учительница, ее коллега.

Людочка была не в ситцевом халате, а в любимой узкой черной юбке и вместо блузки в мягкой синей «олимпийке» от шерстяного спортивного костюма. Дома было прохладно – кухонная маленькая печка с плитой нагревала избу слабо. Поэтому и колготки она снимала только перед сном. Еще и носки теплые надевала, вернувшись из школы.

Что ж, на столе на кухоньке появился чай, какое-то печенье. Когда гость, смущаясь, поставил на стол бутылку красного вина, она поняла, чего он хочет.

А что? Чего ей ждать? Чего бояться? Офицерик симпатичный, только смущается. Еще не привык по бабам ходить. Только начинает.

Выпили вина. Потом она включила свой новенький магнитофон «Астра», мелодии оркестра Поля Мориа. У нее и Демис Руссос был, и много ритмичной зарубежной музыки для танцпола. Они даже танцевали в полутьме, улыбаясь друг другу. И бодро-весело – «Шизгаре», и медленно, прижавшись друг к другу – «My Only Fascination»… И когда он потянулся к ней губами, она тоже потянулась к нему. Волнение охватывало ее, будоражил еле уловимый приятный запах мужского одеколона и – до дрожи – близость мужского горячего тела, ощутимого под офицерской тонкой рубашкой.

И они снова пили вино, обнявшись. Она почти влюбилась в него.

…Очнулась она уже на кровати, рядом с ним. Кровать была узкая, железная, с сеткой и тощим матрацем. Подушка была одна – а зачем одинокой много подушек. Никаких новых острых ощущений в ее теле не появилось. Она даже не была раздета до конца. Он так и не увидел ее белую, нежную грудь четвертого размера! Наверное, даже не погладил грудь, а просто задрал юбку и стянул с нее, захмелевшей, колготки и трусы.

Так и она даже не погладила его! Не познала его тела! Не коснулась того, чем он лишил ее девственности! Она бесчувственно проспала все самое важное! Вино-то она пить не умела!

Ощутив себя полураздетой, она поняла, что все случилось. Привстав, увидела небольшое кровавое пятно на простыне. И радостно сообщила ему об этом!

Офицер испугался. Он взволновался так, что напугал ее.

– Я не хотел! Я не знал, что ты девушка! Почему ты не предупредила меня?

И стал дрожащим голосом говорить, что у него жена, маленький ребенок… что он не знает, как теперь быть… но он не виноват! Он не насиловал ее!

Все это было смешно и не нужно ей. Она не собиралась уводить его от жены или жаловаться начальству! Наверное, он ей нужен был лишь для несложной операции лишения девственности, которая ее уже тяготила.

Конечно, про жену должен был сказать пораньше – она могла остановиться!

Но что уж теперь…

Поэтому, когда он вскочил и быстро оделся, она поцеловала его на прощание, проводила до двери и спокойно закрыла задвижку. А потом разделась и безмятежно уснула.

Под сладкий, но печальный голос Руссоса:

– «Goodbye my Love, Goodbye»…

Вот так все происходит, без любви, но по согласию. Ужасно…

***

Своего первого мужчину Люда больше не увидела никогда. И даже не томилась по нему. Он был и остался чужим, малознакомым, ей не принадлежал.

Так, легкий и расплывчатый образ молодого, стройного, высокого симпатичного офицера остался вехой в ее памяти. Вехой, отделившей девичество от взрослой жизни.

Жаль, что офицер был молодой и неопытный, хотя и женатый. Кажется, его звали Евгений.

Чувственность ее он не разбудил.

Но цель была достигнута…

Взрослая жизнь наступила почти сразу.

Примерно через месяц поздним вечером в дверь снова постучали. На этот раз стук был громкий и требовательный. Она даже подумала, что это пьяная директриса ломится к ней, чтобы снова затеять скандал: куда девчонка спрятала протухшую рыбную сеть, которой сынок директрисы ловил на озере рыбу. А рыбы было много (с той поры она полюбила чистить и щуку, и окуня, и линя).

Нет, Людочка не ловила рыбу украденной сетью – заселившись, вонючую чужую сеть вытащила из кладовки, отволокла на берег и где-то в ямке прикопала. И удочкой она тогда еще не умела ловить. Ей рыбу продавали заезжие браконьеры, ночью таскавшие у нее из поленницы дрова для своего костра.

Но это была не опухшая от пьянства шестидесятилетняя директриса, с дыбом стоявшей рыжей «химией» на голове. На крыльце стоял такой же опухший от пьянки майор лет пятидесяти. Вероятно, снова явился в командировку. Вероятно, тот же напарник уже позабытого Евгения.

– А можно к тебе, дорогая? – майор подмигнул и икнул, хитро прищурившись. Из оттопыренного кармана его куртки выглядывало горлышко бутылки – дар для начала «знакомства».

Дыхание перехватило у молодой учительницы. Как из нее вылетели слова, которые саму повергли в шок, она не знала.

– Ах ты мразь! Я что тебе, проститутка? Вали отсюда, скотина!

И она изо всей силы толкнула майора в грудь, так что он слетел с крыльца. Потом захлопнула дверь. Он что-то крикнул в ответ, но в дверь больше не ломился.

Все стихло, но ее еще долго колотило, и она не могла сосредоточиться над поурочным планом.

Сначала охватила злость на Евгения. Он что, трепался, похвастался?

Потом поняла: вряд ли лейтенант что-то рассказывал. Просто его тогда долго не было, и напарник сам догадался.

То, что Евгений в этот раз не приехал, было ясно. А почему не приехал, неясно. Или приехал, но из казармы в деревню не пошел? Неужели ему было совестно? Или он поставил крест на едва начавшемся ****стве, ради жены и ребенка?

Вот такой был Первый Мужчина глупой, но хорошей девушки – тосковавшей в своей глухомани по любви и ласке.

Гл.3. Отвергнутая

Сельская жизнь все больше очаровывала ее, несмотря на бытовые трудности (дома, в городской квартире со всеми удобствами, всегда было тепло и уютно).

Красота природы потрясала! Тихая гладь изогнутого полумесяцем километрового озера навевала покой и умиротворенность.

Людмила наслаждалась своей самостоятельностью и даже одиночеством. Тишиной, в которой порой звучит оркестр Поля Мориа или что-то другое мелодичное, например, АББА.

Все-таки это была не общага, где в двадцатиметровой комнате стояло восемь коек. Ностальгии по общаге у нее не было, только скучала по девчонкам.

…И вот Людочке двадцать три, она одна, свободна, нелюбима. Послала матом майора – душу облегчила. Начала помаленьку уважать себя. И тут…

А все-таки парни – фетишисты.

Коллега, молоденькая учительница начальных классов, в то лето завела дружбу со студентом, сыном местного председателя колхоза. Собой он был не красавец, но представительный, широкоплечий, с пышной густой шевелюрой, и семья была обеспеченная. Студент этот приезжал домой часто.

Однажды вечером они парочкой пришли в гости, держась за руки. Люда заметила, как вспыхнули глаза кавалера при виде стоявших у стеночки ее новых черных лакированных туфель на высоком каблуке. Туфли были очень модные, изящной модели. Это были первые красивые туфли, купленные ею в родном подмосковном городе, и за них она отдала половину своей зарплаты.

Посидели, поболтали, почирикали, потом они ушли. Коллега явно была влюблена – глаза ее сияли.

Но не прошло и получаса, как в дверь избушки раздался стук.

Открывает – он, один.

Мысль: что-то забыли у нее. Но он схватил ее руку и говорит:

– Знаешь что… давай дружить с тобой…

– А как же она? – изумленно спросила.

– Она… Но ты мне больше нравишься… и вообще подходишь… Ты интересней…

Да, та девушка была после педучилища, а она – из университета…

Но вероломство председательского сынка потрясло ее.

– Она моя подруга, я не сделаю ей больно. Похоже, она любит тебя. Уходи.

Закрыла дверь и снова стала рассматривать свои туфли – черные, лакированные, на высоком каблуке… Эх, почему студенткой не носила такие? На такие денег не было.

…В тот февральский вечер она шла вдоль деревни с бидончиком молока – покупала у одной бабули. Мимо промчался знакомый трактор, голубой, в кабине восседал угрюмый моряк. Он чуть не придавил ее – она шла по обочине, в свете фар хорошо была видна.

– Дурак, – подумала почти равнодушно.

Трактор остановился на краю деревни.

Вошла к себе, поставила в холодном коридоре на лавку бидон, зашла в избу, разделась. Не успела причесаться, как – стук в дверь. Открыла, не спрашивая (а кого бояться?) – он, бывший «жених».

– Можно к тебе?

– Ну проходи.

Спокойно так, равнодушно.

Вошел и сразу обнял. И молчит. А она обомлела, не дышит. Все-таки любила она его тогда, первой юношеской любовью, точнее, девичьей. Страстной.

И только одна мысль пронзала сознание: как он отнесется к тому, что она не девушка?

Зачем она поторопилась?

Когда выпустил из рук, пошла за охапкой дров в кладовку, высыпала с грохотом у печки и тем разбудила живущую за стенкой одинокую старуху, с которой, в общем-то, подружилась, сначала приняв ее за сумасшедшую дурочку. Бабка была действительно глуповатая, потому и замуж ее никто не взял. Но душа у нее была добрая, а сама она была достаточно наблюдательная. Видимо, всю ночь провела с оттопыренным ухом у стены. Но мало что услышала.

Потому что он как лег на кровать, так и заснул сразу. У нее была кипа непроверенных тетрадей, вот она их за ночь и проверила, сидя с настольной лампой на кухоньке. И лишь под утро, не раздеваясь, легла рядом. Он лежал молча, не шевелясь, даже не обнял. Тогда она встала и ушла кипятить воду для чая.

Он тоже встал, надел свой ватник и от порога объявил:

– Сегодня яиц тебе привезу, домашних.

И ушел. И момент его выхода поутру из учительской избушки стал событием номер один в местном беспроводном радио. Днем вся деревня знала, что моряк и училка помирились, он у нее ночевал, и теперь уж точно поженятся.

Деваха рыдала. Старуха-физкультурница, в шестьдесят легко садившаяся на шпагат, весело спросила в школе:

– Ну что, все хорошо? Представляю, какая была ноченька!

И она сладострастно облизнулась.

Но никакой камасутры не было, а зачем это кому-то доказывать? И она ходила себе и улыбалась тайным мыслям и надеждам.

А улыбалась-то зря. Ничего между ними так и не было. Никогда. Где служил моряк? Возможно, получив дозу радиации, стал он импотентом в двадцать шесть лет. А сказать прямо не мог, потому и был вечно угрюмый.

Между тем, пару раз он приходил с ночевкой. Все происходило одинаково: он ложился и лежал с закрытыми глазами, делая вид, что уже заснул, разбитый усталостью. А она ходила по избушке на цыпочках и старалась, чтобы свет настольной лампы не падал ему на лицо.

Воспитанная на образах суровых мужиков в фильмах «Дело было в Пенькове» и «Высота», она влюблялась все больше в этого мужчину… Она ждала Любви! Ласк, поцелуев!

Вот глупая…

***

Закончилась эта история с мужчиной, который не стал первым и не стал вторым, весьма печально. В апреле деваха вдруг оповестила всю деревню, что она беременна. От него, от моряка. И якобы люди слышали, как он сказал: родит сына – женюсь на ней. Об этом ей доложила та новая подруга, прямо со слезами на глазах и искренним сочувствием. У нее-то все шло к свадьбе.

Что оставалось делать молодой учительнице?

Правильно, уезжать оттуда.

И она уехала, оплакав и любимое озеро, и уютную свою избушку, и ставших дорогими учеников. Но оставила старухе Антониде, соседке, свой адрес. Антонида ей потом прислала посылку с вязаными варежками и носками, а при расставании аж рыдала:

– Хорошая ты моя! Как я теперь буду, без тебя?

Все-таки они два года прожили рядом, дружили, порой спасали друг друга. Она запирала дверь бабки на замок в нужные дни, когда та гнала самогон. А бабка однажды спасла ее от старого уголовника Паука, который спьяну рубил ее дверь топором. Антонида подскочила к нему в самый гибельный момент и увела, соблазнив самогоном!

Сколько было приключений в молодой жизни Людмилы! Вот и престарелую соседку свою, сельскую дурочку, она полюбила, как родную бабушку:

«Подруга дней моих суровых,

Голубка дряхлая моя…»

(А.С.Пушкин)

…Деваха осенью родила сына. Но почему-то призналась, что не от моряка-тракториста. Ей теперь некому было мстить, учительница-то уехала.

Посреди зимы тракторист приехал в гости к брату, а жена брата пригласила Людмилу к себе, давая возможность выяснить отношения.

И она поехала.