Вот, птичка, кровать, там твое место, а еще на барной стойке, в кухне или на стиральной машинке.

Раздвинь ноги пошире и прими в себя зачехленный член.

Рома, конечно, распознал причину натянутой улыбки, и прежде, чем я успела открыть двери, задержал меня, коснувшись плеча.

– Аня.

– Рома, – голос дрожал, как и губы, на которые он взглянул, после того, как развернул меня к себе.

– Если тебе тяжело принять....

Мгновенное осознание возможной потери. Нет. Нет.

Я вцепилась в его шею, практически запрыгнув, и помотала головой. Я не могла его потерять. Не так. Не сейчас. Я еще не насладилась. Я еще не готова расстаться с этим блаженством, в которое ныряла вместе с ним. Пусть будет больно. Плевать. Главное с ним.

– Нет, нет, нет. Я так глупа. Я принимаю и понимаю. Ты работаешь. Ты любишь свое дело. Я буду с тобой… – лепетала я, осыпая его свежевыбритое лицо поцелуями.

Он долго всматривался в мои глаза, проникал, захватывал в плен, словно старался рассмотреть каждую мысль, промелькнувшую в моей голове.

Затем удовлетворенно кивнул и прижал к себе сильнее. Я с восторгом ощутила, что его член стал твердым. Руки немели от желания прикоснуться к этой, будто обтянутой шелком, стали.

– Знаешь, – вдруг сказал он после некоторой паузы, заполненной только настойчивым поцелуем. – Ты, пожалуй, права, мы засиделись дома.

Я восторженно замерла, широко открыв глаза и боясь спугнуть свое счастье.

Неужели он хочет сходить с тобой куда-нибудь, неужели он готов приблизить тебя к себе еще на пару шагов. Это страшно, Аня.

Очень страшно. Потому что не знаешь, что повлияло на это решение.

– В эту пятницу у Димы юбилей, так что он собирает кое-кого.

Я не смогла сдержать игривой улыбки.

Я немного знала о его приятеле, видела пару раз, пару раз слышала от Ромы не совсем лестные комплименты. Зато я знала, что врачи чаще всего общаются с врачами из-за некоторой специфики профессии.

Не каждый может понять их черный, немного жестокий юмор. Чего только стоит замечание Ромы про катафалк, который я могу сама себе заказывать. Так он пошутил в нашу первую встречу, когда я отказывалась ложиться на аппендэктомию.

– Психиатры напополам с патологоанатомами? – поинтересовалась я. – Шутки о безумцах и их возможных, случайных смертях?

Рома засмеялся, откинув голову назад.

– Да, Птичка, ты все понимаешь.

Я растянула губы в самой искренней из улыбок. Тьма отступала. Его смех был лучшей наградой за остроумие. Его смех мог побороть тьму отчаяния. Наверное, потому что был столь же редким, как отсутствие пробок на дорогах столицы.

– А я впишусь? – все-таки осторожно уточнила я.

Лицо Ромы вмиг потемнело, а глаза приобрели тот замечательный оттенок начищенной хирургической стали. Так выражалось его желание, порой накрывавшее за считанные секунды.

Он задрал мой голубой пуховик и сжал задницу руками, а губами коснулся лба, очевидно, с трудом сдерживая желания впиться в губы.

– Хочется поиметь тебя за такую ерунду, но нужно иметь и совесть. Ты, Птичка, как произведение искусства. Будешь смотреться ох*ренно даже в операционной.

Я опустила глаза, смущаясь от такого чудесного комплимента, которые Рома бросал так редко и так к месту.

– Ну что, может все-таки вызовем такси? Нечего тебе по такой погоде пешком шляться.

– Конечно, – не стала я больше спорить и, прижавшись к двери, наблюдала, как он, прихрамывая, идет к телефону и открывает приложение «Яндекс такси». Довольно удобное.

– Через четыре минуты, красный ситроен три пять три, – раздался его голос, пока я ждала, прикрыв глаза. Они уже слипались.

Репетиция была не из легких, да и Рома нежностью не отличался. Сколько давал, столько и требовал.

– Спасибо. Я побегу тогда.

– Беги, – кивнул он, уже набирая чей-то номер, и доставая серые боксеры из светлого комода. – Я с утра в пятницу позвоню, – услышала я уже через дверь, прежде чем её захлопнуть.

Я спускалась по лестнице бегом, словно за мной мчалась свора собак, но ведь так и было. Их клыки терзали тело, когда я была рядом со Ромой, и шанса на спасение не было.

Только я могла вытащить себя из этой передряги. Проблема в том, что я не хотела спасаться. Не хотела жить без этих укусов, сносящих крышу, вдохновляющих и повергающих душу в ад.

Мой личный цербер, мой личный проводник в преисподнюю.

Мой сладкий Рома.

Сев в такси, я заметила, как Рома провожает меня взглядом, и это принесло новую порцию внутреннего восторга.

Он ведь заботливый, хоть и хочет показаться гадом. А как он ухаживал, когда я после аварии воспаление подхватила. Палату отдельную выделил, телефон купил, маму в любое время пропускал, а вот заведующую, напротив, выпроводил.

Я расслабленно откинулась на спинку сидения, проигнорировав заинтересованный взгляд водителя такси, явно не имеющего русского гражданства. Хотя, мне ли судить.

Не успела я смежить веки, как услышала привычный звук входящего сообщения.

Не от Ромы.

«Как потрахалась?».

Глава 2. Рома

Несмотря на то, что люди спешили с работы домой, город не готовился к отдыху и сну. Транспортные службы работали на полную катушку, вычищая улицы от налипшего снега, посыпая скользкие дорожки песком и настраивая сломанные светофоры.

Город напоминал человеческое тело, в котором, как по венам, текли микроорганизмы, микробы и вирусы. Каждый имел значение, но лишившись одного, организм ничего не почувствует. Совершенно.

Так и в город, даже если лишится одной инстанции, сначала и не заметит, но последствия могут быть катастрофическими. Люди же в этой схеме были скорее вирусами. Вроде бы и плохо, но совместно они создавали телу иммунитет. Один же ничего не решал по сути.

Я не хотел быть вирусом, я всегда хотел что-то значить. Может быть, даже войти в историю. Хотя же и сейчас я имел почти все, о чем мечтал. Собственное любимое дело, классная тачка, уважение, которого так долго добивался, и Анька.

Маленькая, невинная, такая податливая Анюта Синицына. Птичка, которую я посадил в клетку из собственных рук. Клетка была открыта, вот только она не хотела улетать.

Я медленно ехал по Ленина, осторожно вписываясь в повороты, сдерживая раздражение, если видел очередного идиота на дороге, не включившего вовремя поворотник или зазевавшегося на светофоре. И сколько бы я не думал о предстоящих исследованиях искусственных органов или операции, которая без меня не начнется, мысли против воли постоянно стекали не в ту вену.

Анна. Аня. Анька. Птичка. Она была в мозгах постоянно. Занозой сидела, вызывая болезненные нарывы. Это отвлекало, мешало, это было не вовремя.

Мстительная Марина уже дышала в спину и ждала промаха Акелы. Её власть в больнице была неоспорима, и по идее, она могла свернуть все, к чему я так долго шел, к херам отменить постройку лаборатории, надавить на мужа и весь совет директоров.

Но не делала этого. Пока. Она просто кружила надо мной, как ворона над кладбищем, приготовив гроб из собственной вагины, и наручников, которые так любила когда-то на меня цеплять.

Я свернул, наконец, на стоянку первой городской больницы, увидел выходящего из своего «пежо» Новикова. Все-таки французы отличные тачки ваяют. Не зря я сам уже много лет гоняю на «ситроене». Марки разные, а внутренности как у близнецов.

Новиков Дима махнул рукой и направился к багажнику. Любопытно. Отличный, кстати, приятель, не слишком назойливый. Правда, шутки плоские. Но в толпе врачей такие заходят на ура.

Психиатр по профессии и призванию вытащил из машины огромную картонную коробку с куклами, как я понял, по торчащим искусственным волосам.

– Друг, твои игры с резиновой Зиной лучше было оставить в тайне, – усмехнулся я, поздоровавшись за руку, которую он протянул, другой перехватывая короб.

– Ха-ха, – передразнил он и провел рукой по своим темным волосам, убирая их с лица. – Это, между прочим, для пациентов.

Кто же знал, что недавно назначенный глава отделения так заботится о подопечных.

– С какой свалки ты их приволок? – спросил я, взяв одну куклу в руку, темноволосую с фарфоровым лицом и стеклянными голубыми глазами. Хрень собачья! Даже здесь уже Анька видится. Ну, ведь точно, как она, даже вот балетная пачка.

Я резко убрал игрушку в коробку, словно боясь обжечь кожу или душу, если она имелась у хирургов. В чем я порой сомневался. Не каждый способен просто взять скальпель и разрезать кожу, не каждый был способен по нескольку часов хладнокровно рисковать чужой жизнью. Я мог.

Димон помолчал немного, вызвал тем самым еще большее недоумение. Он обычно трындит похлеще бабы. Анька вон и та молчит больше, наверное, глупой показаться боится.

Дима что-то тихо буркнул, и я различил фразу скорее по губам, чем расслышал.

– Мама с чердака достала.

Я уже открыл было рот, чтобы напомнить, что вообще-то в семье Новиковых один ребенок. И, если я помню последний поход в сауну, Дима-то как раз мальчик. Мужиком язык бы не повернулся его назвать. Впрочем, не член делает мужчину мужчиной.

Взглянув в его побледневшее лицо, я смолчал. Дерьмо.

Не дебил, все понял.

Все наши страхи, мечты, комплексы – все идет из детства. Часто болезненного и несчастливого. Каждый человек чем-то искалечен в душе: родителями или обстоятельствами, которые родители создавали. Но только выросшему ребенку потом решать, кем стать – маньяком, насилующим жертв в подворотнях или психиатром, копающимся, как в чужих головах, так и разбирающимся в своей.

Я, например, в детстве коллекционировал камни, вытачивал их до остроты лезвия и искал собак, чтобы посмотреть, что же у них внутри. Наверное, не стоит упоминать, что конечной целью были дразнившие меня уроды во дворе. Фамилия им, видите ли, моя не нравилась.

Сладенькие Тамара и Алексей – родители – быстро заметили психическое отклонение и сдали меня как раз одному такому веселому мозгоправу.

Я прекратил охоту, направив желание все знать в медицинское, вполне безопасное русло, но любовь и доверие родителей так не вернул.

Они просто на просто боялись, что однажды я вспорю брюхо им. Отец со временем принял меня, а вот мать. Всех благ ей, в общем.

– Даже не пошутишь? – резко повернул ко мне голову Новиков, пока мы ждали лифт.

– Не понимаю, о чем ты, – пожал я плечами. – Ну, достала твоя мать куклы твоей троюродной сестры когда-то у вас гостившей. Что такого?

Димон долго не отрывал от меня взгляда, пока двери лифта не открылись, и мы не вошли в кабину.

– Спасибо, – улыбка коснулась его округлого лица.

– Ерунда. Мы все покалечены родителями.

– Кстати, о родителях, – улыбка приятеля превратилась в оскал, и я знал, что он скажет. Рука в кулак сжалась неосознанно.

– Как там твой, – он сделал многозначительную паузу и приподнял бровь, – малыш.

Я не стал спрашивать, как он связал одно с другим, а просто резко прижал его к металлической стенке и взял за грудки.

– Она мне не дочь.

– И что, даже папочкой не называет? – совсем потерял страх, не иначе.

Очевидно, он считал эту шутку забавной, правда, когда голова столкнулась с твердой поверхностью лифта, глумливая харя стала извиняющейся.

– Не называет, – зашипел я и, рубанув по кнопкам лифта, сделал шаг на выход, пока этот идиот стонал и сползал на пол.

Я тяжело взглянул на медсестер, с любопытными улыбочками наблюдавших за нашей короткой перепалкой. Они, конечно, подобрались, увели взгляд, но я-то понимал, что уже спустя полчаса вся больница будет гудеть пчелиным роем. Обсуждать причины ссоры. А кто-то, наверняка, ухмыльнется, и не прерывая работы пошутит: «Милые бранятся, только тешатся».

– Ладно. Ладно! Погорячился, – крикнул вдогонку охамевший Новиков, тяжело поднимаясь. – В пятницу-то придешь?

Я остановился, и напряг челюсти, сдерживая желание послать приятеля в задницу.

– Придем, – проворчал я через плечо, и направился к ординаторской, на ходу кивая знакомым.

Ночь прошла быстро. Одна пересадка, занявшая почти три часа, девочка с отрезанным пальцем и алкаш с желтухой. Последний уже не жилец, но тем не менее его подлатают и снова выпустят в большой мир. Доживать последние дни возле мусорного бака.

Лицемерие врачей? Недосмотр государства? Плевать. Главное работа выполнена, пациент жив, а как только его увозят из больницы, моя ответственность заканчивается.

Гораздо позже, под утро, когда первые лучи солнца коснулись здания больницы и конкретно окна, на котором я и засел, мне на телефон пришло очередное сообщение. Я был еще в хирургической форме и по окончанию операции все-таки спросил у Ани, как она добралась, хотя лишь взглядом проводил с балкона такси, унесшее ее домой.

Все-таки гололед, а она вышла в ночь. Анька написала, что с добралась с ветерком и в ответ поинтересовалась, как прошла операция.

«Нормально».

Все. Больше писать нам было нечего. Я долго думал, что еще сказать. Я вообще дико не любил безличное общение. Правда, иногда мне приходила в голову мысль таким образом порвать отношения, узел которых требовалось развязать уже давно.

Его вообще не стоило завязывать.

Димон прав.

Разница в возрасте была велика, это сопрягалось проблемами интересов.

Должно было, но нет.

И все же Аня была юной, наивной, а я циничным и уже за тридцать. Но даже не это было проблемой. Аня влюбилась, я видел это в ее больших глазах, в каждом движении, в каждом «Конечно, приеду», после которого она мчалась ко мне в любое время дня и ночи, отрицая собственную гордость и принципы.

Я не хотел причинять ей боль, но в данном случае анестезиолог не появится и не введет вещество, уносящее в мир грез и беспамятства. Нам придется расстаться, чтобы она нашла себе подходящего по возрасту и интересам парня, а я, наконец, перестал заниматься этой бабской хренью и сосредоточился на исследованиях и будущих испытаниях.

Только вот, бросить малышку пока не представлялось возможным. Её послушание, восхищение, готовность в любой момент сесть на мой член в шпагате, все это было охренеть, как круто. И избавляться пока от этого кайфа не хотелось.

«В чем ты?».

Набрал я сообщение, и ударился об стекло затылком с мыслью: «Дебил», и тут же вернул взгляд в экран смартфона. Что ответит?

«Могла бы быть обнаженной, а так, в той самой пижаме».

Я улыбнулся. Та самая пижама. Я снимал и надевал на Аню эту вещицу несколько раз, прежде чем снять окончательно и превратить милую девочку в свою птичку, жаждущую грубых ласк.

«Покажи».

Фотография пришла не сразу, словно Анька обдумывала демонстрировать ли мне тело. Как будто я уже не знаю его вдоль и поперек. Да, черт возьми, я даже был внутри, лишил ее ненужного аппендикса.

Телефон завибрировал. Мне хотелось взвыть и сорваться с места, когда я увидел силуэт небольшого полушария в вырезе серой пижамки.

«Еще».

Пальчики подтягивают ткань и видно животик.

«Еще».

Упругая попка появляется в кадре.

Еще. Еще. Еще.

Мне хотелось больше. Еще больше. Хотелось увидеть все ее тело, вживую наблюдать, как медленно она раздвигает свои ножки. Невообразимо широко. Открывая вид на такую нежную, розовую плоть, запах которой просто сводил с ума.

Я взглянул вниз. Дерьмо. Форменные штаны чётко обрисовали силуэт распирающего их члена.

«Я хочу тебя».

Как будто могло быть иначе при мыслях об этой гибкой девчонке. Но утро было близко, а значит ей вскоре идти на занятия в универ. Ими она не пренебрегает даже ради меня.

Получив еще одну фотографию, где ясно обозначился влажный, острый сосок, я не выдержал.

Еще немного. Ты обязательно сможешь закончить эти отношения и завтра, или в субботу после дня рождения Новикова, или после нового года.

У меня давно бродила мысль показать Ане рождественский Лондон, сияющий красками и традиционной католической атмосферой праздника.

«Я пока свободен. Могу отвезти тебя на учебу».

Телефон замер, как и сердце. В голове стучала кровь, ожидание было мучительным. Одно ее слово, и я сорвусь, чтобы распластать её крепкий зад по кожаному сидению тачки.

Новой, старая так и осталась в истории, подшитой к делу о сентябрьской аварии.

«Просто отвезти?».

«Не просто».

Я ответил сразу и спрыгнул с подоконника, как юнец, готовившийся к свиданию. Я отлично знал, что она ответит, потому что иначе быть и не могло. Она влюблялась. Уже влюбилась. А я эгоистично наслаждался ее восхищением, невинностью и податливостью. Мне, черт возьми, нравилась некая зависимость, которую она от меня все больше приобретала.

Вот только ты, Сладенький, забываешь, что и сам нехило так подсел на все это. И на невинность, и на готовность отдаться в любое время дня и ночи, и на глаза.

Огромные, синие глаза. В них горел огонь, сравнимый лишь с пожаром в твоем сердце. Она была из тех, кто жаждал жизни, хотел брать от нее все. И не меньше отдавать взамен.

«Да».

Я прикрыл глаза от предвкушения и помчался переодеваться.

Машина стояла под окнами пятиэтажного кирпичного дома советской постройки с приличным двориком и аллеей, из голых, заснеженных тополей.

Мой ситроен был единственной тачкой, не припорошенной снегом и казался чужим в этом уютном дворике. Это подтверждали и любопытные носы, вытянутые сквозь приоткрытые шторки в нескольких окнах. Свет горел почти везде.

Утро начиналось и скоро Москва снова позовет в этот странный и дикий мир, в котором успеха добиваются лишь сильные и трудолюбивые. Либо те, кому очень повезло.

Я, к моему сожалению, не родился в рубашке. Мне никто не проплачивал бюджетное место, да и в больнице я начал с самых низов. Еще до того, как бразды правления взяла Марина, скинув отличного руководителя с помощью своего похотливого рта и богатого мужа.

Вот она уж точно была везучей сучкой в отличие от тех, кто уже в шесть утра выходил из подъездов, с подозрением посматривая на мою машину.

Люди косились недолго, собственная жизнь занимала их гораздо больше. Уже через пару секунд они теряли интерес ко мне и выходили из арки. Только пара одинаковых парней долго еще оглядывались на авто, словно пара не очень опытных шпионов.

Я ощутил некий дискомфорт от того, что приехал за Аней сам. Это было странно, учитывая, что я уже долго думаю, как искоренить эту такую пиздатую, но вредную привычку.

Из того же подъезда, что и близнецы, наконец, выскочила Анька в своем обычном голубом пуховичке, вот только вместо привычных джинс, на стройных ножках к моему удовольствию колыхалась юбка.

К твоему или члена, который стоит, как солдат на параде?

Мир вокруг как-то разом окрасился сумеречными красками, на фоне которых выделялась Анька, как яркое пятнышко, особенно ее улыбка на пухлых, таких манящих губках. Я завелся быстрее, чем завел двигатель. Времени терять не стоило.

Порой страсть требует стремительных решений, иначе в последствии сожаление и неудовлетворенность сожрут тебя. Особенно это играло свою роль, когда ежедневно сталкиваешься с жизнью и смертью.

Я наклонился к пассажирской двери и открыл ее раньше, чем ручки коснулась Аня. Эти несколько мгновений я любовался тем, как ветер колыхает ее темные волосы, как снежинки, подобно бриллиантам, ложатся на капюшон.

Она ведь достойна драгоценностей. Скоро, очень скоро мужчины будут осыпать ее ими, и от этого болезненно сжималось горло. Может быть, поэтому мне хотелось стать первым во всем, даже в том, кто подарит ей первый дорогущий камушек.