Взяв Линжун за руку, я повела ее прогуляться по веранде. Мы не торопясь прохаживались туда и обратно, любуясь изогнутыми крытыми мостами, перекинутыми через озеро с разных его сторон. Их балки были разрисованы яркими узорами, сочетающими в себе самые разнообразные цвета. Сами мосты были изящны и красивы, а их окна с резными рамами были закрыты тончайшей тканью, напоминающей изумрудный туман и свободно пропускающей освежающий утренний ветерок. На берегу озера Фаньюэ мы заметили несколько грациозных белых журавлей, стоящих в воде и чистящих свои перышки. То и дело мимо проплывали символы супружеской любви – утки-мандаринки. Некоторые из них прятались под мостами и засыпали в темном и прохладном месте. У кромки воды раскинулась пышная глициния. Большая часть ее кроны свисала над озером, и когда дул ветер, он срывал с ветвей светло-фиолетовые лепестки и уносил их к воде. Они мягко опускались на зеркальную поверхность, наполняя воздух чудесным ароматом.

Я наклонилась к уху Линжун и прошептала:

– Можно было бы просто познакомить тебя с императором поближе, но боюсь, что, даже если ты ему понравишься, он быстро к тебе охладеет и дней через пять позабудет. Тогда твое положение станет только хуже.

Я ощутила, как сильно вспотела ладонь подруги после моих слов. Она стала холодной и влажной.

– Ты, как всегда, права, – грустно произнесла Линжун, опустив глаза к полу.

– Ты должна произвести на него такое сильное впечатление, чтобы он сразу же в тебя влюбился. – Я остановилась и посмотрела на ярко-голубое небо. – Император каждый день проходит здесь примерно в одно и то же время. Думаю, что уже пора. Начинай петь, да погромче.

Линжун решительно кивнула, крепко сжала мою руку и запела:

– Не держись за одежды свои золотые, держись за годы молодые. Срывай цветы, когда они цветут, не жди, пока лепестки их опадут ^[8].

– Молодец, – я похлопала подругу по руке, чтобы подбодрить. – Твое пение пьянит без вина.

Линжун смущенно улыбнулась и опустила голову.

Вдруг позади нас раздался недовольный голос:

– Кто это тут поет?

Голос той, кого я совсем не хотела видеть. Я обернулась и поклонилась, как того требовали правила этикета.

– Рада тебя видеть, матушка Хуа.

Линжун, давно не встречавшаяся лицом к лицу с наложницей Хуа, растерялась и опустилась на колени, чтобы поприветствовать ее.

Фэй Хуа небрежно бросила ей «встань», а затем одарила меня своим самым холодным взглядом.

– Цзеюй Чжэнь, когда это ты выучилась так хорошо петь? Оказывается, ты не только отличная танцовщица, но еще и певица. Ты меня в очередной раз поразила.

Я вежливо улыбнулась и скромно ответила:

– Матушка, ты зря меня так хвалишь. Разве могу я столь красиво петь? Это пела сюаньши Ань.

Наложница Хуа покосилась на стоящую рядом со мной Линжун, которая все еще не осмеливалась отвести взгляд от земли. Хуа приподняла ее подбородок и, слегка прищурив глаза, сказала:

– А ты довольно милая.

Линжун, побледневшая от страха, немного успокоилась, услышав похвалу из уст старшей наложницы. Но тут фэй Хуа неожиданно для всех закричала:

– Не слишком ли ты дерзкая?! Как ты посмела петь столь пошлые песни в императорском саду?!

Линжун вновь затряслась и дрожащим голосом сказала:

– Я… я не хотела.

Хуа оглядела испуганную девушку с ног до головы, словно бы видела в первый раз. От ее ледяного взгляда по коже побежали мурашки.

– Кем ты себя возомнила? Разве ты не дочка того самого Ань Бихуая, которого император помиловал совсем недавно? – Старшая наложница презрительно фыркнула. – Вот уж не ожидала, что дочка преступника, вместо того, чтобы размышлять о грехах своей семьи, будет гулять по императорской резиденции и распевать легкомысленные песенки.

Когда наложница Хуа замолчала, служанки и евнухи за ее спиной захихикали, прикрывая рты рукавами.

Из-за столь жестоких слов у Линжун сбилось дыхание. Она готова была расплакаться, но держала себя в руках. Прикусив губу, она через силу вымолвила:

– Мой отец не преступник.

– Отца госпожи Ань признали невиновным и вернули ему прежнюю должность, – сказала я. – Было доказано, что он не нарушал закон.

Я успела уловить промелькнувшее на лице Хуа недовольство, но она тут же вновь надела на себя маску абсолютного безразличия.

– Я уверена, что ты и сама понимаешь, что быть признанным невиновным и быть невиновным на самом деле – это порой не одно и то же. – Фэй Хуа перевела взгляд с меня на Линжун и обратно и добавила: – Если сюаньши не разбирается в правилах этикета, то почему бы тебе как старшей не взяться за ее обучение?

Слова наложницы Хуа настолько меня озадачили, что я пару мгновений стояла с приоткрытым ртом, не зная что ответить. Обменявшись с Линжун растерянными взглядами, я неуверенно заговорила:

– Это же просто песня. Как она связана с правилами этикета? Я искренне не понимаю. Прошу тебя, матушка, просвети нас.

Наложница Хуа слегка прищурилась, вперившись в меня недовольным взглядом.

– Цзеюй, ты ведь у нас знаток стихов и песен. Почему же не понимаешь, что я хочу до вас донести? – Судя по стиснутым зубам, Хуа изо всех сил старалась унять свою злость. – Позволь задать тебе один вопрос. Ты знаешь, кто сочинил эту песню?

– Ее сочинила Ду Цюнян, жившая во времена династии Тан. Эта песня называется «Золотые одежды».

– А знаешь ли ты, что Ду Цюнян сначала была наложницей Ли Ци ^[9], а потом, когда его казнили за попытку мятежа, она вошла в гарем императора Сянь-цзуна ^[10] и получила титул фэй Цю? Она бессовестно пользовалась его благосклонностью в своих целях. При этом она была женой бунтовщика и дарила свое тело двум мужьям. И эта бесчестная и неверная женщина любила сочинять пошлые песенки. Теперь вы понимаете, почему я так удивилась, услышав, что кто-то осмелился исполнять ее песню там, где ее может услышать император?

Я знала эту историю и понимала, что Хуа неверно ее истолковала. А вот Линжун приняла все на веру и стала биться лбом о землю, прося прощения.

Я опустилась на колени рядом с подругой.

– Ты все правильно сказала, вот только Ду Цюнян не по собственной воле была женой бунтовщика. Я уверена, ты и сама знаешь, что после того, как она стала наложницей императора, она служила ему верой и правдой и помогала при дворе, стараясь загладить свою вину. Когда на престол взошел император Му-цзун ^[11], он даже назначил ее нянькой своего сына. Поэтому я бы не сказала, что Ду Цюнян была недостойной женщиной, и я очень надеюсь, что матушка не будет к ней так жестока.

Наложница Хуа улыбалась, но ее глаза оставались такими же безразличными и холодными, как кусочки льда.

– Цзеюй Чжэнь, ты, как всегда, ловко управляешься со словами, – все это было сказано с очаровательной улыбкой, которая делала и без того прекрасное лицо еще красивее, но в голосе наложницы уже слышалась ничем не прикрытая злость. – Но помнишь ли ты, что Сыма Гуан ^[12] в своем трактате «Образцовая семья» писал: «Добродетель замужней женщины в ее покладистости; ее не красит умение спорить»? Неужели ты решила забыть про женскую добродетель только ради того, чтобы бессмысленно поспорить с той, кто выше тебя по положению?!

Ее атака была слишком быстрой и яростной. У меня на лбу выступил холодный пот.

– Я бы никогда не посмела спорить с тобой, матушка Хуа, – сказала я.

Линжун подползла ко мне и со слезами на глазах запричитала:

– Матушка, цзеюй Чжэнь просто не подумала. Она не хотела оскорбить тебя или обидеть. Прошу, прости ее.

– Сама провинилась, еще и за других просишь? Значит, правду говорят, что вы близки, как сестры. – Хуа презрительно фыркнула, а затем и вовсе рассмеялась. Даже смех ее был красивый, он словно бы ласкал наши уши. Но уж никак не соответствовал тону, которым она говорила, и из-за этой странности волосы на руках становились дыбом. – Как главная наложница я должна следить за тем, чтобы мои младшие сестренки не забывали о правилах и вели себя прилично. – Она обернулась к своим слугам и крикнула: – Эй, вы!

Я испугалась, ведь несмотря на то, что Хуа лишилась официального статуса помощницы императрицы, она все равно обладала большой властью и могла сделать со мной и Линжун все что пожелает.

Хлоп! Хлоп!

Кто-то захлопал в ладоши, и эти хлопки прозвучали как гром среди ясного неба. Я не могла видеть, кто это был, потому что не смела оторвать взгляд от земли, но сразу же узнала голос:

– Какое восхитительное пение!

Первым, что я увидела, когда подняла голову, был большой зонт, украшенный изображениями девяти разноцветных драконов. Верх зонта был ярко-зеленого цвета, а по низу шла лиловая полоса. Ткань, свисающая с обода, трепыхалась на ветру. Затем мой взгляд опустился ниже, и я увидела стоящего за спиной наложницы Хуа императора. Он сцепил руки за спиной и внимательно разглядывал всех собравшихся. Рядом с ним стояла императрица. На ее лице застыла чуть заметная вежливая улыбка. Со стороны могло показаться, что ее вообще не волнует происходящее. Она хранила молчание, равнодушно глядя на меня, Линжун и наложницу Хуа. Чуть в стороне от императорской четы стоял евнух Ли Чан, возглавляющий процессию сопровождающих.

Я не могла понять, когда именно они оказались рядом, потому что подошли они совершенно бесшумно. Я терялась в догадках, как долго император следил за нашим спором и как много он услышал.

Увидев Сюаньлина, я выдохнула с облегчением. От охватившего меня счастья я готова была расплакаться.

Фэй Хуа поначалу растерялась, но потом поспешно развернулась и опустилась на колени.

– Приветствую вас, государь, приветствую, государыня.

Все наши служанки и евнухи тоже опустились на землю и склонили головы. Не обращая на них внимания, Сюаньлин подошел прямо ко мне и помог подняться.

– Ты редко так ярко одеваешься, – сказал он, одаривая меня нежным взглядом.

Я встала рядом с ним и, ничего не говоря, ласково улыбнулась в ответ.

Император велел наложнице Хуа и всем остальным подняться, после чего снова повернулся ко мне.

– Я издалека услышал, как кто-то поет, но не думал, что увижу здесь тебя, – сказав это, он покосился на старшую наложницу. – Сегодня стало прохладнее, удушающая жара прошла. Видимо, поэтому многие вышли прогуляться.

Судя по дернувшимся уголкам изящного рта, наложница Хуа хотела отреагировать на замечание императора, но в последний момент передумала и сменила тему:

– Ваше Величество, вы прогуливаетесь после утренней аудиенции? Вы, наверное, устали?

Сюаньлин ответил не сразу. Наложнице Хуа пришлось немного понервничать, прежде чем император вежливо улыбнулся и сказал:

– Сейчас еще раннее утро. Неужели моя дорогая Хуа уже утомилась?

Я рассмеялась, привлекая внимание императора.

– Ваше Величество, как хорошо, что вы проходили неподалеку. Мы с матушкой Хуа как раз наслаждались пением сестренки Ань.

Император крепко сжал мою руку и спросил у Хуа:

– Правда?

Наложница Хуа, которая никак не могла найти достойный выход из сложившейся ситуации, немного расслабилась, услышав вопрос государя.

– Мне кажется, что сюаньши Ань очень красиво поет, – ответила она, натянуто улыбнувшись.

Сюаньлин обратил свой взор на Линжун, и его лицо вдруг осветила добрая улыбка.

– Я был слишком далеко, чтобы расслышать твое пение. Не могла бы ты еще раз спеть?

Я постаралась взглядом приободрить Линжун. Она тихонько вздохнула, а потом решительно кивнула. Слегка покашляв, чтобы прочистить горло, она запела.

Когда я слушала пение Линжун, я представляла лотосы, покачивающиеся на поверхности пруда. Ее голос был таким же сочным и ярким. Он был освежающим и в то же время пьянящим, как легкий ветерок, гоняющий ряску по водной глади. Голос Линжун проникал в самое нутро. Мне казалось, что все внутри меня то поднималось, когда она брала высокие ноты, то опускалось, когда тональность становилась ниже. Высокие ноты в исполнении моей подруги были столь же прекрасны, как звон горного хрусталя. Как ивовый пух весной, как нить шелкопряда – мелодия бесконечно вилась и кружилась в воздухе. Она была наполнена любовью и ненавистью, теплом и холодом. Мне казалось, что я всей кожей впитываю чарующие звуки. Нежная прохлада окутывала мою душу, даря неописуемое наслаждение. Пение Линжун не было похоже на то, что мы привыкли слышать. Я могла бы сравнить его только «со звуком разбившегося нефрита с горы Куньлунь да блеском росы на лепестках орхидеи» ^[13].

Даже я, уже не раз слышавшая, как поет Линжун, была потрясена. Меня охватило чувство благодарности за то, что я могу насладиться звучанием ее голоса. Ее пение было такое же нежное, как трель соловья, мягкое, как тончайший шелк, чистое, как родниковая вода, ласковое, как поцелуй возлюбленного. Я позабыла обо всем на свете. Мне хотелось окунуться с головой в эти звуки и остаться среди них навсегда.

Сюаньлин смотрел на Линжун как завороженный. На лице наложницы Хуа смешались удивление и злость, из-за чего ее красота заметно потускнела. Императрица поначалу тоже изумилась, но это длилось лишь несколько мгновений. Сейчас она снова спокойно улыбалась и слушала пение Линжун с таким выражением лица, словно в ее голосе не было ничего особенного.

Я в очередной раз восхитилась тем, как государыня мастерски управляет своими эмоциями.

Линжун трижды повторила припев, а затем постепенно затихла, но чудесная мелодия не исчезла сразу. Казалось, она еще какое-то время витала в воздухе. Сюаньлин, не шевелясь и ничего не говоря, смотрел куда-то вдаль. Казалось, он настолько глубоко ушел в свои мысли, что даже не заметил, как песня закончилась.

– Ваше Величество! – окликнула его императрица.

Сюаньлин ее не услышал, поэтому она позвала его еще раз, но погромче. Только тогда император вынырнул из мира грез и взглянул на нас.

В этот момент я поняла, что Линжун добилась того, ради чего мы все это затеяли. Причем все вышло намного лучше, чем мы ожидали.

– У сюаньши Ань очень приятный голос, – сказала императрица, повернувшись к супругу. – Он напоминает мне звуки природы: журчание ручья и шорох листьев.

Услышав похвалу из уст императрицы, Линжун изящно присела и скромно склонила голову. Сюаньлин приказал ей выпрямиться и стал внимательно разглядывать ее светлое, как бегущие по небу облака, лицо.

По кристально чистым, выразительным глазам Линжун всегда можно было понять, что она чувствует. Вот и сейчас я видела в них смесь беспокойства, смущения и страха. В этот момент она была хрупкой, застенчивой девушкой, чей вид пробуждал в чужих сердцах желание оберегать ее. В гареме не было никого похожего на Линжун, потому что со временем в окружении императора не осталось скромных, стыдливых и беспомощных женщин. Я еще раз взглянула на ямочки на щеках Линжун, на то, как она робко и грациозно склонила голову, и где-то глубоко внутри меня проснулось странное, непонятное мне чувство.

У Сюаньлина было хорошее настроение. Его выражение лица было таким же ясным, как голубое небо над нами.

– Великолепно! Срывай цветы, пока они цветут! – Император довольно улыбнулся и спросил у застывшей перед ним наложницы: – Как тебя зовут?

Линжун растерянно посмотрела на меня. Я слегка кивнула ей. Она собралась с духом и тоненьким, как комариный писк, голоском ответила:

– Ань Линжун.

– Когда ты отвечаешь императору, – подала голос наложница Хуа, чье лицо будто бы свело судорогой: так неестественно выглядела ее улыбка, – ты должна говорить про себя «Ваша слуга», иначе ты проявляешь неуважение к государю.

Линжун покраснела, услышав замечание, и стыдливо опустила глаза.

– Я поняла. Спасибо за совет.

Императрица посмотрела на старшую наложницу и сказала:

– Видимо, ты теперь часто будешь встречаться с сюаньши Ань. Обучи ее всему, чему требуется. Времени у вас предостаточно.

В глазах Хуа появился недобрый блеск, но спустя мгновение она снова улыбнулась, показывая белоснежные зубы.

– Разумеется, государыня. Я понимаю, как вам сложно в одиночку управлять гаремом, и с радостью разделю ваши тяготы.

Император все не мог отвести взгляд от Линжун.

– Как же славно, когда столь светлые и радостные песни поет человек с чистой душой, – сказал он.