На открытых пространствах, где солнечный свет бил прямо в лицо, а тень деревьев не спасала от жары, было противнее, хуже. В раскинувшемся поле, засеянном пшеницей, не было ни единого дуновения ветра, природа не щадила работающего чужака. Молчаливо стояли колосья, лукаво выглядывали темно-синими головками васильки на высоких ножках, белели широкими цветками с золотыми серединами ромашки. И всему этому не было ни конца, ни края. Протяжный стон вырвался из груди: макушку немилосердно напекло, методичные движения рук заставляли ходить ходуном ребра, рвано выдыхая через стиснутые зубы. Бестужев старался работать размеренно, контролировать дыхание, не сбиваться, но раскаленный воздух бил по легким, заставлял их гореть. От него першило в горле и пересыхали губы. Капля пота скользнула вдоль позвоночника, нырнула под резинку шорт, и он остановился, вытирая влажный лоб. Вьющиеся светлые пряди липли к скулам, забивались в глаза, и Саша поклялся себе сбрить их под ноль, как только вернется в город.
Окидывая ненавидящим взглядом поле, кажущееся бескрайним, он снова обреченно застонал. Пальцы, сжимающие серп, ныли. От долгой непрерывной работы затекали запястья, а он успел сжать лишь узкую полоску у кромки пролеска. Внутренний голос едко заметил, что Елизаров был прав – стоило начинать жатву в ширину, а не в длину, тогда он периодически мог бы возвращаться к прохладе деревьев. Сейчас Бестужев дожнет эту полосу и отправится в самое пекло, поделом идиоту.
– А ты сексуально выглядишь, Саня, будь я девчонкой, я бы трусы выкручивал. – Устроившийся в тени берез Слава беззлобно хохотнул, отрывая взгляд от очередной потрепанной книги.
Елизаров прекратил наказывать его молчанием пару дней назад. Их сблизил общий враг, заставляя забыть об обидах. Невесть отчего, но шишимора взъелась именно на Славика. Ночами кропотливо мазала трехдневную щетину парня сосновой смолой, гадила в резиновые шлепки и грызла колеса коляски. Глядя на ее труды, парень неизменно выдавал такую брань, что Саше становилось неловко. Существо от этого не расстраивалось и продолжало пакостить, прилагая тройные усилия. Беляс ничем помочь не мог, амулеты всегда делала его жена. А ведьмы в Козьих Кочах теперь не было. Подкуп шишимору не брал, к уговорам она была равнодушна, угрозы скорее раззадоривали нечисть, чем огорчали.
– Сплю и вижу, как кто-то выкручивает свое нижнее белье. Сгоняй лучше к Софье, возьми точильный камень. Этим невозможно работать… – Взгляд Саши осуждающе опустился на серп, края инструмента тронула ржавчина, притупило время. Еще у избы старухи Елизаров посоветовал подточить «допотопное оружие», но бабка отмахнулась, убеждая их, что он острее острого.
Давно пора было свыкнуться с тем, что слова пожилой женщины зачастую расходились с истиной, но ругаться или осуждать было уже поздно. Ржавый серп и шанс на правду – все, что у них сейчас было.
С самодовольной рожей, на которой словно было написано «Я же говорил», Слава потянулся к пыльному походному рюкзаку, вытягивая брусок. Должно быть, нашел в сараях Весняны, когда отъезжал за своими книгами, чтобы скрасить скуку. Во второй руке у парня поблескивала темным боком бутылка теплого кваса.
– Давай я заточу, а ты передохни. Блестишь, как стриптизер в масле, не хватает блесток…
– Прекрасная метафора, благодарю. – Подав другу серп рукоятью вперед, Саша со стоном распластался на земле рядом, прижимая к напряженному животу бутылку, которую кинул в его сторону Елизаров. Несколько жадных глотков сделали этот день лучше, липкие капли кваса потекли по подбородку, оставили влажные дорожки на груди. После работы придется вымыться в любом случае.
Почти две недели. Две недели прожиты в этом проклятом месте впустую – Слава матерился на живучую шишимору и пытался выдавить из деревенских хоть слово. Бестужев бродил по окрестностям, пытался найти проклятых ящериц – прислужниц малахитницы, а ночами шел к лесу, срывал глотку в надсадных криках, умолял показаться Катю. Смоль не отвечала. А до горы идти было слишком далеко, они почти решились на это, начали рассуждать, как проще передвигаться Елизарову. Они почти собрали рюкзаки, когда на пороге, шаркая не поднимающимися от старости ногами, появилась Софья.
Время старуху щадило – на восьмом десятке она так же бодро справлялась с хозяйством, делала свечи на продажу и мастерски делегировала непосильную для себя работу молодежи, расплачиваясь засолками и терпко пахнущей медовухой. В руках у нее была мутная трехлитровая банка, не сложно было понять, что она пришла не просто так.
– Уезжаете, соколики? То-то оно и верно, тут ничего полезного не сыщете. А я вот гостинец вам принесла, поможете бедной старой женщине напоследок?
Громко хлопнула открывающаяся крышка, и по избе разнесся сладкий медовый запах, заставляющий Славика с воодушевлением присвистнуть, разворачивая коляску к столу.
– Мы же только за, бабуленька, только мы не уезжаем, а дальше ваши прекрасные края исследуем. В чем хочешь поможем, только не за медовуху… – Алчный блеск во взгляде Елизарова заставил старуху протяжно выдохнуть и закатить единственный видящий глаз к потолку. – Ты нам про малахитницу расскажи, со вкусом, как когда-то рассказывала Смоль про Полоза. Глядишь, в тот раз ты как счастливая лапка сработал, может, и ко мне чудесная женщина притянется, не нужно будет ноги в поисках сбивать.
– Дык нет у тебя ног-то. – Не скрывая своей досады, Софья с громким стуком поставила банку на стол и пошаркала к дверям. – К моей избе идите, серп выдам и работу покажу, справитесь – скажу, что услышать хотите.
– Так просто? – Подъезжая к столу, Елизаров потянулся за банкой, колыхая золотистую жидкость, прицениваясь.
– Твое счастье, Вячеслав, что Градимир спину надорвал. Баламошка вместе с Венцеславой через широкий ручей решил перескочить. Богатырь… И сам искупался, и девушку чуть не притопил. А кроме него поди найди дурака, серпом без устали седмицу махать.
– Так вы решили, что мы дураки? – Углы губ Бестужева приподнялись в вежливой кривоватой улыбке.
Оборачиваясь на пороге, пожилая женщина бесхитростно кивнула:
– Пшеница саму себя не пожнет, зимнего голода я боюсь сильнее, чем осуждения деревенских. Не в том я уже возрасте, чтоб чужое счастье выше своего ставить. Откладывай, откладывай, собой жертвуя, не заметишь, как последние дни пролетят. А они и спасибо не скажут, будто так надобно было.
Едва пригрело солнце, прогоняя ночную прохладу, Бестужев взял в руки серп. Сжиная полосу за полосой, продвигаясь размеренно, быстро. Через час солнце напекло макушку, через два он снял майку. Сейчас взгляд на широкое поле с мерно покачивающимися на легком ветерке колосьями вызывал дурноту.
Пшеница шелестела, кололась жесткими остистыми колосками, в порывах ветра щекотала обнаженные ребра и спину. Он пытался убедить себя, что это новый опыт, это даже интересно. Но внутренний голос мрачно фыркал, кутался в кокон из раздражения и бурлящей злости. В задницу такой опыт, без него жилось гораздо приятнее.
Бросив последний сожалеющий взгляд на ветви деревьев, раскинувших кроны над их головами, Саша поднялся на локтях, сбросил с плеча нахально бродящую по загорелой коже божью коровку.
– Сколько осталось до полудня? Полуденница в их мифологии выглядит непривлекательно, не хочу от нее удирать.
– Ничего себе, привереда, она же почти голая тут бродить будет… – Грубо хохотнув, Елизаров потянулся к мелкому карману рюкзака, в который Бестужев сунул часы перед работой. Послышался звук резко открывающейся молнии, и, заглядывая внутрь, Слава удовлетворенно хмыкнул. – Хорошо идешь, такой кусок за четыре часа. Еще час до полудня, чуть меньше. Давай пошевеливайся, хотя бы полполя осиль, старая карга ничего не расскажет, пока ты все не сделаешь.
Поднимаясь, Саша с сожалением отряхнулся, подхватил серп, разминая плечевые мышцы широкими движениями рук.
– Ее Градимир за неделю с полем не справлялся, ты слишком сильно в меня веришь. Собери пока снопы в суслон, намного быстрее закончим.
– Заставляет инвалида работать… – Тяжко вздохнув, Елизаров взялся за колеса и поехал к началу поля, откуда ровными рядами начиналась аккуратная дорожка сжатых снопов. – Ни сострадания, ни совести.
– Не гневи богов, Елизаров, они в Козьих Кочах очень отзывчивые. Я помню, как ты свалил на пол Лазаревского, когда он назвал тебя инвалидом. И набил ему до сливового цвета морду. Ты определяйся, немощный ты или дееспособный.
Скосив взгляд на уезжающего друга, Саша увидел гордо оттопыренный средний палец на вскинутой вверх руке. Набравшая скорость коляска замедляла свой ход, но колеса по инерции еще крутились, заставляя Славу подпрыгивать на ухабах. Беззлобно рассмеявшись, он вышел обратно в поле.
Захватить пучок, провести плавным движением вдоль плотных стеблей, наклониться, сложить. Работа несложная, но до чего занудная и нескончаемая. Обнаженную спину начало пощипывать, сгибаясь, он чувствовал неуютное натяжение, будто позвонки вот-вот пробьют кожу.
То, что мир неуловимо изменился, Бестужев понял интуитивно. Перестал лениво посвистывать на ветке березы привыкший к их присутствию рябчик, исчез легкий, едва ощутимый ветерок. А внутри зашевелился скользкий узел напряжения, разбухающего до размеров животного ужаса. Разгибаясь, Саша вскинул голову, чтобы попятиться, удобнее перехватывая в руке серп. Его крик отдался болью в ободранной глотке.
– Елизаров, быстро кати с поля!
Славик неловко повернулся в кресле, смешно вытягивая шею, в распахнувшихся глазах промелькнуло замешательство. Вместо того чтобы спасаться, он полез в карман рюкзака, упираясь взглядом в циферблат часов. Облизал пересохшие губы и резво заработал руками, крича себе за спину:
– Часы стали, убегай!
Его не нужно было просить дважды, Саша сорвался с места.
Она шла за ними гордо, не спеша, величественно поднимая подбородок. Там, где искрящаяся жаром коса касалась колосьев, начинался их бешеный танец. Все поле затрепетало, зашлось, будто в дикой буре. А рядом ни намека на ветер.
Ее дыхание опаляло спину, капли пота застилали глаза. Удивительно, но мозг не отключался, анализировал ситуацию с хладнокровностью хирурга, склонившегося над операционным столом со скальпелем в пальцах. Им не сбежать. Он понял это, когда горячая волна сбила с ног. Запнувшись, Саша покатился кубарем по земле, царапая грудь и плечи о срезанные острые стебли. Полуденница нависла сверху.
Золотые вьющиеся волосы спадали мягкими волнами до округлых бедер, сквозь прозрачную длинную рубаху очерчивались плавные изгибы талии, ореолы розоватых сосков, аккуратное углубление пупка. Но глаза… Пустые, в белоснежных глазных яблоках не было зрачков и радужки, лишь ослепляющий свет, прожигающий душу насквозь. Нежная улыбка тронула губы существа, и Бестужева бросило в жар, покрылся испариной лоб. Ему оставалось только смотреть на то, как медленно приподнимается тонкая изящная рука, сжимающая косу. По крайней мере, у Елизарова будет шанс спастись – собственное тело стало вялым, голова наполнилась ватой, с потрескавшихся от жара губ вырвался тихий хрип. Он не знал, что настигнет раньше – умрет он от жара или от карающего оружия.
Доехавший до края поля Славик обернулся и, увидев распластанного друга, матерясь, покатил обратно, начиная орать на ходу:
– Загадки, полуденница! Загадай нам загадки! Саня, не вставай, она не бьет лежачих, нельзя стоять на ногах!
До Бестужева не дошел смысл сказанного, поворачивая голову, он устало застонал, пытаясь сфокусировать взгляд на идиоте, решившем похоронить их в одной могиле. Придурок, привыкший геройствовать… Славика женщина не тронула. Изогнула точеные светлые брови в невысказанном вопросе и замерла, опуская глаза на его ноги. Голова по-птичьи наклонилась набок. Раздумывала, нужно ли казнить того, чьи ступни не стоят на земле, но движение он продолжает.
Пухлые губы изогнулись в улыбке, она плавным движением откинула за спину прядь волос, польщенная тем, что люди хотят с нею поговорить. Нежным мягким голосом полуденница загадала свою первую загадку:
– Где вода столбом стоит?
Жар схлынул, сердце перестало бешено галопировать в глотке, Бестужев со стоном приподнялся на локтях, глупо дергая головой, пытаясь согнать с глаз плотную белую пелену. К существу приблизился запыхавшийся Елизаров. Стараясь отдышаться, он сложил руки на коленях, повел напрягшимися плечами, не сводя с твари Нави внимательного взгляда.
– Где вода столбом стоит… – повторил, пытаясь разобрать загадку на составляющие. Задумчиво потирая нижнюю губу указательным пальцем, он подался вперед, уперся локтями в колени. Заинтригованная полуденница присела на землю рядом, под задравшейся рубашкой показались тонкие лодыжки, она была босая. Плавная, но даже это движение, покрытое маревом жара, показалось ребятам неуловимым.
О проекте
О подписке