Глава 6
Митч

Я сижу в своей машине в полной тишине. Посмотрев на часы, я понимаю, что ровно через тридцать две секунды мне придется выйти из моего уютного автомобиля и зайти в здание, где находится офис моего психолога.

Я не хочу ворошить прошлое, копаться в старых чувствах и воспоминаниях. Почему нельзя просто двигаться дальше и забыть о прошлом? Зачем сыпать соль на старые раны?

Чертова терапия. Я фыркаю себе под нос.

– Пустая трата времени, – шепчу я, открывая дверь машины и выходя на улицу.

На макушку мне падает пара капель дождя. Конечно же сегодня идет дождь. Самая худшая погода – дождь зимой. Теплый дождливый день жарким летом – это всегда прекрасно, но ледяной дождь посреди зимы? М-да.

Я пригибаюсь и бегу в сторону здания. На одной из стен висит вывеска, на которой написано, на каком этаже каждый офис. Я заглядываю в переписку с терапевтом.

– Доктор Кертис, точно.

Прочитав вывеску, я поднимаюсь на третий этаж. С каждым шагом внутри меня растет тревога. Имя доктора Кертиса можно увидеть на табличке у первой двери на этаже. Перед тем как постучать, я глубоко вздыхаю.

Мужчина открывает мне дверь с теплой улыбкой на лице.

– Митч Андерсон, добро пожаловать.

Поприветствовав меня, он отходит в сторону, чтобы пропустить меня внутрь. Я снимаю свое влажное пальто и вешаю его на вешалку у входа.

– Присаживайся, куда тебе будет удобно, – говорит он мне, подходя к большому письменному столу в углу просторного помещения. Помимо стола, в центре комнаты также расположен диван, рядом два кресла. Весь офис оформлен в спокойных и холодных тонах. Диван серый, а ковер, устилающий пол, синего цвета. Даже фотографии, висящие на стенах, подходят по цвету – на них изображено океанское побережье. Если честно, я удивлен, что у него не играет какая‐нибудь дурацкая музыка, чтобы наверняка добиться успокаивающей атмосферы.

Диван выглядит довольно удобно, поэтому я решаю присесть на него. Доктор Кертис перебирает какие‐то бумаги, лежащие на столе, а затем берет планшет и присаживается в одно из кресел напротив меня.

– Как вы сегодня? – спрашивает он нарочито спокойным голосом.

– Нормально, – на самом деле не нормально. Меня все это жутко раздражает. Я мог бы сейчас быть в зале, тягать железо, посвятить это время тому, чтобы стать сильнее. Ну или мог бы тренироваться на катке в компании одного из тренеров. Но нет, я здесь, в этом идиотском синем офисе, болтаю с психологом.

У мужчины дергается уголок губ, будто бы он читает мои мысли и пытается не засмеяться.

– Расскажите немного о себе. Что‐то, что нельзя нагуглить.

Я откидываюсь на спинку дивана.

– Это сложно. Гугл расскажет практически все обо мне.

Он усмехается.

– Возможно, он скажет мне ваш рост, вес, дату рождения. Но уж точно не расскажет, что внутри.

– Да на самом деле очень даже расскажет. Он скажет, что я – злой хоккеист, который всегда получает штрафные и дерется.

– Это верно. Но это – всего лишь общественное восприятие. А как вы себя воспринимаете? Какие у вас интересы и хобби? Кто ваши друзья? Хорошие ли у вас отношения с родителями? На что вы злитесь? – Он выдерживает паузу, а затем продолжает: – Вот, что мне хотелось бы узнать. Настоящего Митча.

– Ладно, – начинаю я, раздражаясь еще больше, чем пять минут назад, когда я только вошел сюда. Этот мужик решил сразу перейти к делу. – Интересуюсь я хоккеем, мое хобби – хоккей. Большинство людей мне не нравится, – ворчу я. – Ну, думаю Брюс – ничего. Он наш вратарь. С родителями я не общаюсь. Вообще. Точка.

Мужчина что‐то печатает в планшете.

– Когда в последний раз вы говорили со своими родителями?

Я сжимаю челюсть и чувствую знакомую боль в висках. Пора бы уже ответить на его достающие вопросы и закончить это поскорее.

– Моя мама бросила нас, когда я был маленьким. Я не слышал о ней до тех пор, как не подписал контракт с НХЛ. Она позвонила и попросила денег, после этого я не отвечал ни на один ее звонок.

Доктор Кертис тяжело выдыхает.

– Мне жаль, что вашей мамы не было рядом, Митч.

Я безразлично пожимаю плечами.

– Да я ее особо и не помню.

– А что насчет отца?

– Он сидит в тюрьме с тех пор, когда мне было десять. Раньше я звонил ему где‐то раз в месяц. Когда учился в школе. Дедушка говорил мне, что он не стоит моего времени, но я был дураком и не слушал его. А затем папаша стал просить у меня заплатить за него залог, когда у меня появились деньги. Так что да, мой дед все‐таки был прав.

Доктор Кертис кивает.

– Тяжело, наверное, было жить без отца и матери.

– У меня был дедушка. Ему я обязан всем, что у меня есть, – признаю я. Хоккей – недешевый вид спорта, но он копил на то, чтобы я продолжал ходить, зная, что мне это важно.

Доктор Кертис улыбается и смотрит на меня добрыми глазами.

– Вы все еще близки?

– Он умер летом, когда я выпустился из школы. – Я потираю бороду. Я не особо понимаю, как мне поможет то, что я расскажу психологу давние истории из своей жизни. – Ну вот и вся моя печальная история. Довольны?

Мужчина хмурится.

– Конечно же нет, Митч. Мне очень жаль, что вам одиноко и что вы так многое потеряли. Я думаю, никто не заслуживает такого. Особенно с полным отсутствием поддержки.

– Ну, док, я уже взрослый. Я сам уже кашу ем. Я в порядке.

Нахмуренный мужчина переводит свой взгляд от меня к часам на стене.

– У нас все еще осталось тридцать минут.

Мне хочется сорвать эти проклятые часы со стены. Вместо этого я разминаю шею.

– Разговоры о прошлом могут поднять множество тяжелых эмоций, если хотите закончить на этом, мы можем это сделать, – говорит мужчина, протягивая мне визитку. – На ней написан номер моего мобильного. Если решите поговорить со мной снова или что‐то понадобится, не стесняйтесь и звонитемне.

Я киваю в ответ, захватываю свое пальто и сваливаю оттуда.

Глава 7
Энди

Заходя в частный дом своих родителей, – эм, то есть в свой дом, – я опускаю свой рюкзак на пол. Крючки у двери уже заняты рюкзаками, куртками и разнообразной хоккейной экипировкой. Над вешалкой висит большой семейный портрет, и я на секунду останавливаюсь, чтобы полюбоваться улыбками родителей. Я ничего не меняла здесь с тех пор, как переехала. Часть меня хочет оставить все как есть и притвориться, будто ничего не произошло. Будто мои замечательные родители не погибли в той автокатастрофе.

Но даже несмотря на то, что я не чувствую себя здесь как дома, я до сих пор не могу осознать тот факт, что их больше нет. И обстановка в этом доме – это, кажется, последнее, что мне от них осталось. Оглядываясь вокруг, я могу с удовлетворением отметить цвета, которые выбрала моя мама, элементы декора, которыми она украсила стены, когда отец был на работе, а также мебель, в которой они сидели. Я до сих пор могу ярко представить, как мой папа сидит на крыльце рядом с Ноа по утрам. Папа пьет свой кофе, а крошечный Ноа сидит у него на коленках.

И хотя не росла в этом доме, я все равно чувствую, что привязана к нему. После того, как я родилась, мои родители очень долго пытались завести еще одного ребенка. Стоило им отказаться от этой идеи, это произошло. Поэтому у нас с Ноа такая большая разница в возрасте. К тому моменту, как мои родители продали наш дом в Вирджинии и переехали сюда, чтобы отец был поближе к работе и мог проводить больше времени с детьми, я уже училась в старшей школе.

Думаю, нам с Ноа было бы полезно немного оживить это место… сделать это вместе. Внести что‐то свое.

Добавлю‐ка я это в свой бесконечный список дел.

Стянув свои кроссовки, я скольжу по ламинату вдоль коридора. Я ожидаю застать Ронду с Ноа за кухонным островком, где они обычно делают домашнее задание, но вместо этого Ронда, нахмурившись, сидит на диване одна с встревоженным выражением лица.

Увидев меня, она немного оживляется.

– Ах, Энди. Ты пришла.

– Все в порядке? – Я сажусь на диван рядом с ней, и она откидывается назад на подушки.

– Думаю, все нормально. Просто сегодня у Ноа было плохое настроение, когда я забрала его после тренировки. Он и слова мне не сказал. Но мы сделали домашнее задание.

Я расслабляюсь, позволяя себе удобно устроиться на диване. Откинув голову назад, я глубоко вздыхаю, а затем поворачиваюсь к Ронде.

– Так он с тобой обычно разговаривает?

Женщина склоняет голову вбок, наблюдая за мной с интересом.

– Конечно. Он рассказывает, как у него прошел день, всегда говорит мне о том, сколько шайб он забил на тренировке. – Ронда улыбается.

Я чувствую, как жжет в глазах, и стараюсь не обращать на это внимание. Я не хочу, чтобы она чувствовала себя плохо из‐за того, что Ноа ей открывается. Я не буду показывать своих чувств. Это не ее вина, что мой брат не хочет со мной разговаривать.

Сглотнув ком в горле, я стараюсь непринужденно посмеяться.

– Здорово.

Ронда встает и проходит на кухню.

– Я разогрею ужин. Хочешь бокал вина?

Я уже собираюсь встать, но она смотрит на меня с неодобрением.

– Даже не смей вставать. Сиди и отдыхай.

Я понимаю, что спорить с ней нет смысла, поэтому не встаю.

– Знаешь пациента из палаты 504?

Ронда закатывает глаза.

– Как же его не знать. Самый тяжелый по уходу пациент на этаже.

– Он был одним из моих пациентов сегодня, так что мне не хватает энергии, даже чтобы поесть.

Она усмехается.

– Извини, дорогая, но кормить с ложечки я тебя не буду.

Я смеюсь ей в ответ.

– Я уж постараюсь собраться с силами, чтобы взять вилку в руки. Что сегодня в меню?

– Нежное куриное филе, обжаренные в редких итальянских панировочных сухарях. А к нему – паста в изысканном сливочном соусе, – отвечает она, захватив бокал из шкафа, наполовину наполняя его игристым вином.

– Значит наггетсы с макаронами?

– Ага. – Ронда улыбается, протягивая мне полную тарелку и бокал вина.

Я с благодарностью беру у нее еду, положив тарелку себе на колени, а бокал на пуфик перед диваном.

– Спасибо, Ронда. За все, – я улыбаюсь. – Правда, выглядит очень аппетитно. Даже если все это отложится у меня в бедрах.

Ронда слегка шлепает меня по колену.

– А ну хватит! Мужчинам нравится, когда есть за что подержаться.

Я комично ахаю.

– Ронда! Какая ты пошлая!

Женщина закатывает глаза и возвращается обратно на кухню. На барном стуле лежит ее куртка и сумочка.

– Пока я не ушла, вам что‐нибудь еще нужно?

– Нет, все хорошо. Увидимся завтра на работе? – спрашиваю я с полным ртом макарон. Я быстро запиваю их вином.

– Да, я приду. – Она надевает свое пальто, и в этот момент Ноа спускается со второго этажа. Его волосы мокрые после душа. Он одет в клетчатые домашние штаны и на нем нет футболки.

Увидев Ронду, мальчик немного опускает плечи.

– Уже уходишь?

В ответ на вопрос женщина взъерошивает его влажные волосы.

– Да, дружок. Увидимся на следующей неделе?

– Хорошо. – Ноа слегка ей улыбается. От этого мое сердце замирает.

Мы прощаемся с Рондой, и Ноа сразу же собирается наверх.

– Эй, погоди секунду! – окликаю его я. Он останавливается и оборачивается ко мне. – Как тренировка?

Ноа поводит худым плечом.

– Нормально.

– Ронда сказала, что ты будто бы был… немного расстроен. Когда она закончилась. – Я делаю шаг навстречу брату, стараясь не двигаться слишком резко. Словно он – дикий звереныш, и я могу легко его спугнуть.

Ноа тяжело вздыхает.

– Да ничего такого. Просто этот дурацкий новый тренер… раскомандовался.

Воспоминания о Митче Андерсоне и его грубом отношении к мальчишкам заставляют меня нахмуриться. Я все еще задаюсь вопросом, не сделали ли они что‐то плохое, чем заслужили выговор. Но Андерсон, по‐видимому, известен свои вспыльчивым характером. Я стискиваю зубы.

– Мне с ним поговорить?

Глаза Ноа расширяются, и он мотает головой из стороны в сторону. Затем он открывает рот, будто собирается сказать что‐то еще. Мое сердце сжимается от любого его малейшего движения, это просто смешно. Но, может быть, это можно назвать прогрессом.

Ноа вновь сжимает губы и опускает голову. Но через мгновение он вновь поднимает свой взгляд на меня.

– Ты… Эм… Придешь на следующую тренировку?

– Конечно приду, – возможно, я говорю это слишком радостным голосом, но я очень хочу расположить к себе брата.

– Может быть, ты… – начинает он, но сразу же замолкает, вновь вперившись в пол.

– Что? – Он действительно хочет что‐то у меня попросить. Это и правда прогресс. Сердце у меня в груди бьется как бешеное. Мы обязательно преодолеем этот неловкий период в жизни, когда он едва со мной разговаривает, и вновь вернемся к тому, что он будет считать меня крутой сестрой. Как было, когда я еще не стала его опекуном, славные дни, когда я отправляла ему сувениры из моих поездок.

– Может быть, ты не будешь выходить на лед в следующий раз? Это было ужасно неловко.

Сердце сразу же замирает. Уверена, что, помимо этого, я меняюсь в лице. Я стараюсь изо всех сил спокойно улыбнуться. Мой брат меня стыдится. Ничего страшного. Бывает. Все супер.

– Конечно. – Я пожимаю плечами.

– Ладно. – Он смотрит на меня, как на сумасшедшую, и это чуть не выводит меня вновь на эмоции. – Ну, спокойной ночи тогда.

– Доброй ночи, Ноа.

Два дня спустя мы приезжаем на каток на очередную тренировку Ноа. Я никогда бы не подумала, как много родительской энергии уходит на занятия спортом: тренировки, стоимость экипировки, матчи. Это занимает всю твою жизнь. Но Ноа это нравится, и я готова сделать все, чтобы он был счастлив.

Наверное, это и есть причина, по которой родители продолжают водить своих детей на спорт. Они смотрят за тем, как их детки занимаются любимым делом. Хотя каждая мамочка на трибунах смотрит не на своего ребенка, а на Митча Андерсона.

Я могу признать, что это завораживает – наблюдать, как крупный, мускулистый мужчина изящно двигается по льду с грацией фигуриста. Его движения и не должны быть красивыми, но тем не менее его мастерство впечатляет. И конечно, это единственная причина, по которой я не могу отвести от него глаз. Конечно же, не из‐за его темной бороды или широких плеч. И уж точно не из‐за огромных рук, которые я вижу всякий раз, когда он снимает свои большие хоккейные перчатки.

Митч скользит по льду за ограждением, проезжая прямо мимо меня и моей новой компании мамочек. Затем он без малейшего труда отъезжает назад, слегка повышая голос на одного из мальчиков. По тону можно понять, что он на него не злится.

Две женщины рядом со мной синхронно вздыхают, и я закатываю глаза от того, как очевидно они по нему сохнут.

– Девчонки, угомонитесь. Давайте просто почиллим, – говорю я, используя новое слово, которое я услышала от Ноа. В один из тех редких моментов, когда он со мной разговаривает.

– Митч днями напролет у меня в мыслях, а я и не против. – Стеф двигает рыжими бровями, и мы все смеемся.

Затем к нам подходит муж Тори. Она познакомила нас сегодня, когда дети переодевались. У мужа Тори, Брайана, голубые глаза, и он кажется общительным и дружелюбным. На голове у него кепка «Ди Си Иглз», из‐под нее торчат растрепанные каштановые волосы.

Брайан смотрит на свою жену, качает головой и дуется, а затем бросает клетчатый шарф прямо ей в лицо:

– Держи, детка. Думаю, тебе пригодится, чтобы вытереть слюни, – поддразнивает он ее.

Тори встает, закидывает шарф прямо ему на плечи и притягивает мужа, чтобы поцеловать его.

– Никто с тобой не сравнится, дорогой.

Поцеловав Брайана, она отстраняется, но он притягивает ее за края куртки и прижимает к себе, чтобы вновь поцеловать.

– Хватит! – слегка вскрикивает Тори. – А вдруг Митч увидит и подумает, что я занята!

Смеются все, кроме ее мужа. Он закатывает глаза.

– Ты сумасшедшая.

Она подмигивает ему в ответ, а затем смотрит на меня.

– Ребят, а вы заметили, что Митч пялится на Энди?

От этих слов Стеф заметно краснеет. Она же не… ревнует? Я напрягаюсь в плечах. Я сама частенько посматриваю на этого грубияна, но ни разу не замечала, чтобы он глядел в мою сторону.

– Он не пялится. Прекрати, – шепчу я, смотря сквозь стеклянное ограждение, чтобы удостовериться, что его нет рядом. Не то чтобы я действительно была ему интересна.

Брайан усмехается.

– Я – мужик, но даже я заметил, как часто он сюда поглядывает. Я просто рад тому, что он не смотрит на мою жену. Учитывая, что она так и хочет уйти с ним.

Тори шлепает мужа по плечу.

– Да я бы ни за что не пошла с ним, и ты знаешь это! Любоваться творением божьим это одно… а вот забираться на него – это другое.

Мы все смеемся, даже Брайан хохочет с нами.

Тори игриво толкает меня в бок.

– Позови его куда‐нибудь. Ты же не занята?

– А как же я? – спрашивает Стеф, оскорбленная происходящим.

– Подруга, на твоих бумагах о разводе еще чернила даже не высохли. – Тори вновь поворачивается ко мне, не замечая того, насколько обижена Стеф.

– Я, конечно, не занята… Но и не лезу на стену. Да даже какой‐нибудь таксист получше этого идиота. – Глазами я нахожу своего брата на льду. Он хмурится в то время, как Митч его отчитывает. – В первый день я увидела, как он кричал на мальчиков. Он явно не пример для подражания, который я бы хотела видеть рядом с Ноа.

Все кивают, внимательно слушая. Стеф немного успокоилась. Я продолжаю:

– Если бы я все‐таки освободила немного времени для мужчины, я бы выбрала кого‐нибудь заботливого, доброго… кого‐то, кто хотел бы стать отцом.

Я вспоминаю доброго героя из романа, который я сейчас читаю, с характером как у золотого ретривера, и мечтательно вздыхаю.

Тори тихо выдыхает умиленное «о‐оу».

– Звучит логично. Но вот, что я думаю: мужчина, который немного груб по своей натуре и правильно пользуется авторитетом, может быть таким же нежным и замечательным отцом, как и добряки, о которых говоришь ты.

Она поднимает брови, будто бы что‐то вспоминая, а затем вновь переводит хитрый взгляд на меня.

– Нет ничего лучше мужчины с сильными руками, – она говорит это таким двусмысленным тоном, что я игриво охаю ей в ответ.

Стеф медленно хлопает в ладоши, соглашаясь с речью Тори, а затем драматично изображает мурашки и говорит:

– Да, мэм! Хорошие, сильные руки. – Она обмахивает ладошкой лицо, делая вид, что ей жарко.

Тори добавляет:

– Каждый раз, когда Брайан твердым тоном говорит детям быть тише и говорить вежливее со мной, я готова тут же утащить его в спальню.

Брайн неловко кашляет.

– Эм, я думаю, я вернусь туда, где стоял. – Он уходит, не сказав больше ни слова, оставляя нас хихикать дальше.

После тренировки мы ждем мальчишек из раздевалки у главного входа.

Сын Стеф, Деклан, такой же рыжий и веснушчатый как мама, выходит оттуда первым. На его лице широкая озорная улыбка. Остальные идут позади него, но я на них не смотрю, потому что замечаю ярость на лице Ноа. Он явно чем‐то огорчен, потому что он подходит ко мне, вырывает ключи от машины из моих рук и выходит на парковку.

Прежде чем я успеваю побежать за ним, кто‐то хватает меня за локоть сзади. Прикосновение нежное, но от ощущения большой теплой руки по коже бегут мурашки. Не знаю, почему, но я уверена в том, что это Митч Андерсон, еще даже не обернувшись.

– Мы можем поговорить… наедине? – спрашивает он низким голосом, наклоняясь ближе к моему уху, чтобы перекрыть шум толпы.

Мне не нравится, что со мной делает этот глубокий голос. Он будто проходит током сквозь все мое тело. Ощущается это, как массажное кресло, разминающее тебя с головы до ног.

Я смотрю ему в глаза.

– А в этот раз не убежите, поджав хвост?

Он лишь еще сильнее хмурится.

– Извините, вам хотелось еще покричать на меня после тренировки?

Пока он разговаривает, я замечаю, что он переоделся. Теперь вместо хоккейной формы на нем однотонная серая футболка, поношенные джинсы и кроссовки. Мой взгляд падает на его руки, когда он раздраженно скрещивает их. Они все в татуировках. Мне так хочется потрогать рисунки на коже и изучить каждое произведение искусства, но это было бы неловко.

К тому же крутые татуировки не отменяют чей‐то ужасный характер.

Отводя взгляд от его рук, я отвечаю:

– Вообще‐то да. Хотелось бы. Очевидно, что кого‐то следует научить, как обращаться с детьми.

Он издает звук, похожий на что‐то среднее между рычанием и вздохом.

– Так мы можем поговорить или нет?

– Ладно, – говорю я.