8
Как насчет бюстгальтера в виде ракушек?

Стоит нам сесть в машину, как мне приходит уведомление на телефон. – Что, Ян уже пишет о том, как соскучился? – гогочет Блэр.

Кейти тянется назад и щелкает ее по колену.

– Надо заскочить на южноазиатский рынок, – говорит она, перебивая возмущенные охи Блэр. – И что там с Вэл? Она сможет выпить с нами бабл-ти?

Я пристегиваюсь и достаю телефон.

– Сейчас напишу ей. Только проверю кое-что.

На экране возникает сообщение от Эми, дочки Поппи:

КАВЬЯ, ОНА УВОЛИЛАСЬ. ПРИЕЗЖАЙ СРОЧНО!

Сердце подпрыгивает к горлу. В Луна-Коув у подростков нет дефицита работы: на витринах недавно открывшейся йогуртерии висят плакатики «Нужен помощник», а в «Пещерах Луны», баре, который получил славу алкопритона в сухой закон, любят нанимать персонал помоложе, чтобы был движ.

Но самая лучшая работа у меня – быть принцессой в «Театре аниматоров Поппи». Два года назад я уверенно заявила себя на роль принцессы Белль из «Красавицы и Чудовища», однако Поппи поручила мне партию Жасмин, а затем Белоснежки.

И вот теперь девушка, которая всегда играла Красавицу (по закону, мы не можем называть ее Белль из-за авторских прав Диснея), видимо, решила уволиться.

Я показываю телефон девчонкам. Не могу сдержать улыбки.

– Уф… пора настала.

– Тогда не тормози! – командует Блэр. Не время для бабл-ти.

Здание выкрашено розовым, поверх окон с матовыми стеклами выведена золотая надпись: «Театр аниматоров Поппи». Над входом – бутафорские розовые башни: механическая Рапунцель появляется в окне каждый час. Но это еще не все причуды. Белые, фиолетовые и розовые петуньи спускаются из кашпо на гномов внизу, и их не семь, а гораздо больше.

Пекарня по соседству завершает работу – обеденный перерыв у офисных работников подходит к концу. Пахнет хлебом, но не противными дрожжами, а розмарином и патокой. К этому примешивается чуть приторный аромат булочек с голубикой, ставших вирусными в Сети.

– Во-первых, Кавья, – начинает Кейти, когда мы паркуемся; она вздергивает подбородок, ободряя меня. – Ты справишься.

Кейти совершенно уверена. Нет никаких сомнений в том, что я достигну всего, чего пожелаю. Вот в чем сила лучших друзей.

– Я справлюсь, – повторяю я мантру.

– И говори прямо, – подхватывает Блэр. – Я имею в виду, как тебе важно сыграть Белль.

– Красавицу, – поправляю я.

Она отмахивается.

– Дорогая, никто не сыграет красивую зубрилку лучше. – Блэр ждет, скажу ли я что-нибудь, но я молчу, и она добавляет: – И я видела твоих парней. Ты определенно не против чудовищ…

Кейти ахает и прерывает ее:

– Би! Не будь грубой!

Мой телефон пищит. Это снова Эми, и она велит мне поторопиться.

Я собираюсь открыть дверь, но Блэр наклоняется и хватает меня за плечо.

– Кавья, стой. – Она выставляет указательный палец, серебристые созвездия на черном лаке все еще безупречны. – Лунные девчонки, на счет «три».

Надеюсь, мы никогда не станем взрослыми, которым будет стыдно за этот наш обычай. Мы сцепляемся пальцами, я начинаю отсчет, подруги подхватывают, и на громкое «Три!» мы разъединяемся.

Внутри меня сразу обдувает кондиционером и «Шанель № 5».

Поппи подскакивает ко мне с двумя воздушными поцелуйчиками.

– Кавья! – Схватив за руки, она вываливает на меня поток французского, который я, наверное, пойму только после трехгодичного курса. – Эми сказала, что ты придешь.

Эми – фея Динь-Динь, то есть Принцесса фей, но это на полставки, а на полную она работает администратором, а еще ведет ленту театра в соцсетях. Она подмигивает мне из-за стойки, встряхнув облачком темных кудрей, и снова принимается за пачку фруктово-ягодных мармеладок.

Поппи ведет меня в свой кабинет, идеально отражающий ее натуру. В отличие от пастельных интерьеров театра, он выкрашен маково-красным цветом. На одной стене висят портреты актеров, всю другую занимает книжный шкаф, уставленный сказками в кожаных переплетах. У Поппи есть парочка редких изданий, которые она одалживала мне в том году.

Сажусь за стол.

– Газировку, воду будешь? – Поппи достает и то и другое из мини-холодильника и пододвигает мне.

Я беру воду, и она ставит баночку виноградной газировки обратно.

– Я знаю, что Рози уволилась, и думала… может быть…

– Ты хочешь играть Белль, – заканчивает за меня Поппи с хищной улыбкой. – Милая, все хотят играть Белль.

Я верчу бутылку, кручу туда-сюда крышечку.

– Я играю Белоснежку уже два года, и мне бы хотелось исполнить другую роль. Позвольте мне попробоваться.

– Кавья, поверь, дело не в пробах. – Она барабанит по столу наращенными ногтями и вздыхает. – Ты так хороша в образе Белоснежки. Девочки любят тебя. И помни, что твоя Принцесса пустыни покорила всех!

Принцесса пустыни… Большинство родителей не знают или не хотят знать, но ничто, кроме таджмахалоподобного дворца, не намекает, что действие происходит в Индии. Бесит, что для некоторых киношников вся Азия одинаковая.

У Поппи большая и многоликая труппа, она старается подбирать актеров «нужной» национальности, но в то же время дает «цветным» ребятам исполнять «белые» роли, то есть делает то, от чего отказываются ее конкуренты. Они убеждены, что так она теряет доход, однако в театре почти всегда полный зал.

– Но насчет Белль… – Я растягиваю губы в улыбке надежды.

– Зай, Белль – очень известный персонаж. На нее спрос круглый год, даже в будни. Я не хочу брать на эту роль человека на полставки. Мне нужна долгосрочная актриса. Старшеклассники поступают в колледжи или находят «нормальную» работу. – Поппи вздыхает. – А ты ведь идешь в последний класс? Скоро выпускные экзамены? Поступление в колледж?

Киваю, внутри комок, я понимаю, к чему она клонит.

– Ну, вот и всё, значит. Помнишь, ты еще в первый день сказала мне, что родители разрешают тебе работать только по выходным, а Рози работала полный день. И было время, когда она играла каждый вечер, – выделяет Поппи. – Ты сможешь работать так же?

Нет, не смогу. Мои родители на такое точно не согласятся.

– Кав, ты как? – Поппи смотрит на меня, в морщинки вокруг ее глаз закралось волнение.

Да, в ее словах есть смысл. Я не виню Поппи за то, что она мыслит в интересах театра. Но голова моя поникла. Это не важно, конечно, но Рози даже читать не любит. Ей не нравилась эта работа, и детей она не любит, и я знаю, что справлюсь с ее работой куда лучше.

Однажды я застукала Рози курящей на парковке. Она затушила сигарету подошвой и показала театру средний палец, сказав, что мультик дерьмовый, потому что Белль влюбилась в похитителя. Она права, так и есть, но все равно обидно за любимую сказку, пусть там не всё в порядке.

– Послушай, – говорит Поппи. – Я знаю, что ты ждала совсем другого, но я позвала тебя, чтобы предложить еще одну роль вдобавок к Белоснежке. В прошлом году ты подменила неявившуюся Принцессу-русалочку. Как насчет того, чтобы повторить?

Мне не очень-то импонирует предложение сыграть принцессу, которая лишилась голоса.

Поппи глядит в ежедневник.

– У нас наблюдается рост интереса к этой принцессе с ее принцем. Не такой, чтобы взять кого-то на полную ставку, но наша нынешняя русалка сейчас занята другими ролями, у нее полная загрузка. Мне нужна срочная замена, и ты идеально для этого подходишь.

Я не успеваю и слова вставить – Поппи продолжает говорить, как будто все больше влюбляясь в эту мысль.

– А когда начнется учебный год, ты решишь, сможешь ли оставить себе обе роли. По-моему, это предложение идеально тебе подходит.

У нас разные представления об идеале. Но мне очень нравится здесь работать, а Поппи одна из немногих взрослых, которые относятся ко мне хорошо, и причем настолько, что доверяет репетировать с новыми ребятами. С такой верой в меня я не посмею ей отказать.

– И тебе так идет рыжий парик! – добавляет она.

Я скромно улыбаюсь.

– Можете не уговаривать, я… я в деле.

Она загорается.

– Как насчет бюстгальтера в виде ракушек? Обещаю, там все прикрыто!

Все равно что бикини.

– Я не против.

Поппи радуется:

– О, и самое лучшее: мальчик, которого я взяла на роль Принца после кораблекрушения, учится в твоей школе!

Я моргаю. Немногие парни сочтут эту работу классной, ведь можно подработать спасателем или болтать об алкоголе за деньги в баре.

– Неужели?

Она кивает, указывая на мой портрет между фотографиями Эми и Самера на стене.

– Он сказал, что вы друзья, и я подумала, что ж, судьба.

Заинтригованная, клонюсь навстречу. Кажется, ей нравится держать интригу.

– И кто он?

Поппи выдвигает ящик стола и что-то ищет. Потом с негромким «Ха!» достает и открывает папку.

– Вот. – Она снимает скрепку и взмахивает фотографией перед моим лицом. – Узнаешь?

Я резко выдыхаю. Да еще бы.

Узнала бы и вверх ногами. И в двух сантиметрах от лица.

Этого не может быть. Мне перед ним надо звездить в лифчике из ракушек?

Хотела бы я взять свои слова назад.

Глаза начинает жечь – забыла поморгать.

– Поппи…

– Клянусь, он принц Эрик… о-о-ой, то есть Принц после кораблекрушения во плоти. Вы будете прелестно смотреться вместе, – воркует она, хлопнув в ладоши.

«Прелестно» – это не то слово, которое я бы использовала.

Хуже было бы только увидеть портрет Паркера.

– Он идеален для роли, – продолжает Поппи, не обращая внимания на шок, который наверняка читается на моем лице. – Вам с Яном Джуном будет весело вместе.

Ага. Весело. Конечно.

Если не прикончим друг друга.

9
Мой идеальный враг

Капли недопитого молочного бабл-ти с дыней-канталупой собираются и капают на стол. Отец Вэл не разрешил ей выйти пораньше, и ее эмодзи с жалобными глазками под моим сообщением разбивает сердце.

По субботам я обычно стараюсь разделаться с домашкой. Сегодня в списке осталось только одно: сделать «пакетик радости» для урока продвинутого английского. На первый взгляд, задание для малышей, но зато как весело: надо украсить крафтовый пакет, куда одноклассники накидают мотивирующие записки в последний день учебы.

Дневное солнце прорывается в комнату сквозь отворенное окно на втором этаже, частично скрытое кленом; клен этот заслоняет мне почти весь вид на дом Капуров через дорогу.

Гляжу на розовый стикер на мониторе моего мака: «Сделай график перерывов».

Я написала это пару лет назад, когда перешла в старшую школу. Стикер был зеленым, а обивка на стуле еще не порвалась от слишком долгого сидения с подогнутыми ногами. Свет настольной лампы, позвоночник, вытянутый в струнку, и вишневая конфетка подгоняли меня навстречу дедлайну, который я сама же себе и поставила.

Если нужно было напоминание, я снимала стикер и писала новый. Другой цвет, другая толщина маркера, другой шрифт. Иногда почти каллиграфия, но чаще всего мелко, округлым курсивом или печатными заглавными буквами, чтобы воспринимать послание самой себе всерьез.

Боже, я уже хочу на перерыв, хотя еще ничего не сделала! Вздыхаю и тянусь к одной из многочисленных кружек с маркерами, прохожусь по колпачкам большим пальцем. Знакомое движение не очень успокаивает, и я берусь за телефон.

Мой мозг превратился в яичницу, – пишу в чат лунных девчонок и кидаю им грустную фотку.

Хотела нарисовать, как Белль и Чудовище кружатся в вальсе, но… Не слишком пафосно прозвучит, что я больше не понимаю, кто я?

Кейти отвечает сразу:

Слишком. Ты – это не только книги и русые волосы.

Блэр присылает вслед сердечко и эмодзи с бицепсом.

Умом я понимаю, что диснеевский персонаж не определяет мою сущность. Но сердце так остро переживает потерю, что слезы на глазах выступают.

Ведь Белль – это я. А я – это Белль.

Я люблю и Рапунцель, и Эльзу, и Моану, но в детстве именно с Белль у меня выстроилась особая связь. В мультике у нее есть увлечения – настоящие увлечения, а не потому, что кто-то запер ее в башне и заставил читать, рисовать и печь, чтобы развлечь себя в заточении. Белль умеет творить.

Третьеклашкой я нисколько не сомневалась, что ей бы тоже прилетало за чтение на уроках. Белль говорит то, что думает, и не боится спорить с Гастоном и Чудовищем, когда это нужно. Благодаря ей мне казалось, что хотеть большего – это нормально, и я чуть меньше чувствовала себя белой вороной во всеобщем хоре о том, что я неисправимая бешарам.

– Кавья, ты в хлеву родилась? Возьми подставку.

Разворачиваюсь на стуле и вижу сестру, она стоит, прислонившись к косяку. Симран цокает языком и указывает на мой бабл-ти, вокруг которого скопилась лужица воды.

Роюсь среди творческих принадлежностей, суккулентов в красивых горшочках, кабелях для зарядки и наконец вытаскиваю купленный на Etsy бирдекель из эпоксидной смолы со спрессованными цветами. Он прятался под моим планшетом для графической иллюстрации. Если разбудить экран, на нем загорится мой последний проект – дизайн для библиотечных закладок этого года.

Ставлю стакан на подставку и демонстративно поднимаю бровь.

Довольна?

Симран входит с видом аукциониста, выискивающего и запоминающего, что изменилось за прошедшие годы. Раньше моя комната была комнатой принцессы: с розовыми стенами и кроватью с черным стеганым изголовьем, ковром из искусственной овечьей шкуры и трехъярусной люстрой из «Поттери барн», которая так дорого стоила, что мне пришлось клясться папе в том, что она мне никогда не надоест.

Люстра осталась, но свисает уже с угольно-черного потолка. Стены спокойного песочного оттенка, и одна, на которой окно, увешана яркими картинами моих любимых художников в тонких черных рамах, винтажными диснеевскими постерами и радугой из полароидов нашей лунной компашки. Вместо односпальной кровати теперь стоит большая, искусно застеленная приглушенно-розовыми простынями и покрывалами с оборками всевозможных оттенков бежевого и серого.

Помимо двух стеллажей «Билли» из «Икеи» книги лежат высокой стопкой в углу у шкафа, не давая дверце-гармошке полностью открыться. Сдернутые с вешалок сарафаны валяются на фиолетовом джайпурском пуфике, расшитом блестящими цветами. По туалетному столику раскиданы косметика и украшения на сегодня.

Сестра пристально разглядывает комнату и не замечает, что я наблюдаю за ней.

Сержусь на недовольство в ее взгляде.

– Ты что-то хотела?

Она поджимает губы.

– Хотела спросить, как ты. Когда вы тут были с подругами, ты вся была на нервах. – Ее взгляд падает на мой бабл-ти. – И чай ты обычно берешь другой, с миндальной ириской. Что-то произошло?

Нет, просто захотелось чего-то сладкого, чтобы перебить привкус мела во рту после разговора с Поппи. От приторности канталупы аж дурно, но я делаю долгий глоток, чтобы доказать: сестра знает меня далеко не так хорошо, как думает.

– Хотелось чего-то новенького. Это отличный вкус. Десять из десяти, рекомендую, Симми.

Симран вздирает бровь.

– В чем сыр-бор?

Сыр-бор. Звучит как то, что говорят шумным гиперактивным детям. Я хмурюсь, но рассказываю.

Не о поцелуе, конечно, и не о библиотечном конкурсе – уверена, ее бы это только насмешило, – а о том, что придется все лето изображать с Яном любовь, такую сильную, что одна пожертвовала ради этой любви своим голосом, а второй убил морскую колдунью.

У Симран подрагивают губы, она перестает сдерживаться и начинает хохотать. А я морщусь от стыда, что поделилась с ней. Я-то думала, она и вправду посочувствует мне и посоветует что-то по-сестрински. Поверить не могу, что снова повелась. У нее всегда на уме нечисто.

Разумеется, ей дико смешно оттого, что мне придется плечом к плечу работать именно с Яном. При таком полном, тотальном отсутствии сочувствия к моим бедам я иногда думаю, что Симран – моя злая, уродливая неродная сестра.

Но нет, я же видела свидетельства о рождении. Даже если у нас нет ничего общего, мы делим одну ДНК.

– Хочешь смеяться, Сим, вон из моей комнаты, – говорю я и делаю очередной мощный глоток приторного бабл-ти, затем беру маркер. Черный Sharpie скользит и крутится по крафтовому пакету, кончик острый, свежий, насыщенный чернилами.

Она морщит нос от химозного запаха.

– Да ладно, это же немного смешно…

Надеваю колпачок и смотрю на нее, ожидая извинений, но зря – могла бы и догадаться.

– Что, мозг выносить некому? А как же твой парень? – спрашиваю я колко, желая задеть.

Симран даже рассердиться в ответ не соизволила. Ушла с пресным лицом.

В животе узел, я возвращаюсь к своему рисунку книжного стеллажа с волнистыми краями. Секунду спустя из коридора доносится мамин испуганный возглас – наверное, они чуть не столкнулись. Слышен шум голосов, мама заходит, неся стопку свежего белья.

– Папа бхел готовит, – говорит она, кладя белье на мою кровать.

Я оживаю, услышав название любимого блюда.

– Спасибо, мам.

Ее подведенные каялом глаза скользят по раскиданным сарафанам, стопкам книг у стены и мелочам на столе. Затем она отвлекается на что-то за окном.

– И за кем шпионим? – интересуюсь я, подкатываясь к ней на стуле.

Она шикает, хотя нас и так никто не может услышать.

– Куши Капур только что подъехала к их дому на «мерседесе».

Я отодвигаюсь. Капуры меняют машины каждые два года.

– Ну, ничего необычного.

Мама щелкает языком.

– Она не заехала в гараж. Значит, хочет, чтобы все увидели. А зачем еще оставлять новенькое авто на въезде?

Ты даже не помнишь, что папа и мистер Капур вместе закончили универ, мысленно говорю я. У нас в доме стоит точно такое же фото в рамке, как и у них. У обоих парней улыбки до ушей, руки закинуты на плечи беременных жен. Наши мамы в академических шапочках мужей-выпускников делают вид, будто они лучшие подружки. Сложно представить, что они были так близки. Иногда история потерянной дружбы мамы и тети Куши напоминает мне о нас с Яном.

Мама вздыхает, отходит от окна, но остается в комнате. Она отчего-то колеблется, и по тому, как она теребит широкий рукав блузы, я сразу понимаю, что меня ждет что-то неловкое.

– Кавья, тетушка говорит, что ты не лайкаешь и не комментируешь ее фотографии. Она все еще ждет твоей подписки.

Вот оно что. Мамина тетя по бабушкиной линии профессионально создает людям проблемы искренним недоумением, почему тот-то не сделал того-то. Подсказки типа «вы можете их знать» плохи тем, что создают иллюзию, будто еще и я хочу их знать. Но я не хочу.

От разочарования мой голос становится громким.

– Ты меня и так уже заставила скачать ватсап, – защищаюсь я. – В сетях я подписана только на пару друзей и классных блогеров. И вообще-то я оставляла комментарии под ее фото несколько раз. Я не успеваю следить за всеми, кто что выложил. У нее завышенные ожидания ко мне.

У мамы дергается бровь, но уже поздно, меня не остановить.

– Поверить не могу, что никому и в голову не пришло подумать, хочет ли подросток, чтобы вся родня знала, чем он занимается, – разочарованно вздыхаю я, а затем добавляю: – Я имею право на личное пространство, мам.

От напряжения в челюсти больно зубам, я расслабляю мышцы и тут же получаю месть в виде излишней чувствительности. Моя бешарамность наносит ответный удар. Напоминает о себе.

– Кавья… – Мама становится похожа на каменную горгулью. – Они наша семья.

Я точно выслушаю целую лекцию, если не перестану пререкаться, но такой ответ мне не нравится. Наверное, мама тоже это понимает, потому что вздыхает и садится, кладя руку на стопку белья, чтобы та не распалась.

Очевидно, игнорировать или отклонять запрос на «дружбу» – это один из огромного множества запретов в правилах поведения хороших индийских детей.

Конечно, я и так знаю, что говорят тетушки за нашими спинами – за спинами первого и второго поколений американцев. Высокомерные. Ни рыба ни мясо. Строят из себя белых. АДЗС: американские дети, запутавшиеся в себе. Дурацкая унизительная фраза, ведь я ни в чем не запуталась.

Кейти однажды предложила создать второй, фейковый профиль в соцсети, но для меня это дело принципа – я не пойду на такое.

Раскачиваюсь на стуле взад-вперед, пока мама не кидает на меня колкий взгляд. Я знаю, что она на моей стороне, и ей хочется, чтобы у нас было больше общего: чтобы у нее тоже хватало дерзости отстаивать свои границы.

– Значит, не видать мне личного пространства? – сдаюсь я.

Мама встает и обнимает меня; от нее пахнет парфюмом с розой и сандалом. Она сжимает мое плечо и говорит:

– Я уважаю твое личное пространство. Не забудь прибрать одежду, чудо-юдо.

Чмокнув меня в лоб, она выходит, напомнив спуститься через пару минут на кухню. Дверь остается открытой, хотя я громко попросила ее закрыть.

Встаю со стула, развешиваю сарафаны в шкафу и принимаюсь за стопку свежего белья.