В ответ необычная женщина сверкнула насмешливыми глазами и присела в самом что ни на есть настоящем реверансе, правда не слишком глубоком. Не принц ведь перед ней из правящего дома Винзоров, право слово. И, вытащив из велосипедного багажника большую сумку, прошествовала мимо него, ошарашенного, в дом, откуда сразу раздался голос Матрёны Евграфовны:

– Ты уже видела нашего постояльца, Агаточка? Надеюсь, не успела надерзить ему?

– Видела, тётушка, – был ответ, – а если и надерзила, так самую малость.

Вадим Алексеевич ухмыльнулся и ушёл в лес прямо так, как был, почти что раздетый. Ему было необходимо час-другой поплавать в прохладной воде озера, чтобы прийти в себя после вчерашнего веселья и сегодняшнего шока. Кажется, прекрасно налаженная жизнь в тишине лесного хозяйства дала трещину.

Однако когда он вернулся во двор, первая, кого он увидел, была, конечно же, она – Агата Витальевна, или Агаточка.

– Вы не пугайтесь, – примирительно произнесла она из-за охапки белья, которое несла развешивать в конце двора, – я завтра вечером уеду, и никто не станет нарушать ваш покой. Но эти два дня вам придётся меня потерпеть. Поскольку изменить себя только потому, что в доме моего дядюшки поселился большой босс, я не в состоянии.

Вадим Алексеевич хмыкнул и гордо прошёл мимо – видали, мол, мы таких храбрых воробушков. Только и коты вокруг не дремлют. Правда, он сам превращаться в кота, охотящегося за малыми пташками, не собирался категорически. Он приехал сюда отдыхать, и будет успешно это делать и дальше, чёрт побери всё на свете. И никакие голубые насмешливые глаза ему не помешают. В этом он уверен абсолютно точно.

Дальше день потёк относительно спокойно. А ближе к вечеру, когда солнечные лучи смягчились и приняли другой оттенок, а несговорчивая племянница ушла с корзиной в лес, Матрёна Евграфовна подошла к постояльцу, что-то старательно делающему у дальней калитки, выходящей на выпас.

– Вы не обижайтесь на Агаточку, Вадим Алексеевич, – тихо попросила женщина, – такая уж она есть, и никто её теперь не переделает, видно.

Вадим Алексеевич галантно заверил хозяйку, что у него ничего дурного и в мыслях не было, однако она не обратила на его слова никакого внимания.

– Что-то там такое случилось у неё на личном фронте, – продолжала она тихим голосом, – ещё в молодости, и с тех пор она вот такая колючая. И ни одного мужчину к себе близко не подпускает. Я бы и не знала ничего, да мне подруга её Маша рассказала, она приезжает с ней иногда сюда на денёк-другой.

Матрёна Евграфовна задумалась ненадолго, потом встрепенулась:

– А так в жизни у неё всё хорошо. Работает в институте, не помню, как называется, химии там обучают. Она сама, умница, уж одну диссертацию – правильно говорю? – он кивнул, – закончила, теперь другую делает, ещё более важную. И ещё работает там на ответственной должности, странным словом «декан» она называется. Студенты её любят, преподаватели уважают. Всё хорошо, только вот в личной жизни ничего у неё не получается. Она как стеной отгородилась, и слышать ничего не желает.

– Это вам всё Маша рассказала, Матрёна Евграфовна? – поинтересовался он.

– А то кто же? – удивилась хозяйка. – Из этой упрямицы слова не вытянешь, если насчёт личных вопросов спрашивать начнёшь. Молчит, как партизан на допросе.

– А так она добрая и отзывчивая, – добавила женщина, немного подумав. – Любому человеку в беде поможет, если это в её силах. Вот недавно…

Но тут на опушке леса показалась сама героиня их беседы с тяжёлой корзиной в руке, и Матрёна Евграфовна устремилась ей навстречу. А Вадим Алексеевич так и не узнал, в чём проявляется доброта этой красивой, но удивительно колючей женщины.

Чуть позже хозяйка сообщила ему, что как стемнеет, они шашлыки затеют. Мясо уж замариновано. Вот Егор Степанович из своего обхода вернётся, и начнут.

– Может, помощь какая нужна? – любезно предложил постоялец.

– Да нет, спасибо, вы отдыхайте. Егор Степанович страсть как любит сам всё это делать, никого не допускает даже рядом постоять. Говорит, шашлык – это вещь тонкая, тут ко всему особый подход нужен.

Вадим Алексеевич отдыхать не стал, а вынул свой суперсовременный мобильный телефон и отдал какие-то распоряжения. Потом позвонил ещё раз. Повозился опять немного у калитки, ведущей на выпас. А затем накинул рубаху в красивую крупную клетку и отправился в сторону шлагбаума. Вернулся он часа через полтора, отягощённый двумя большими пакетами. Егор Степанович уже во всю колдовал с шампурами, и в воздухе разливался божественный аромат жарящегося мяса. На простом деревянном столе под большой раскидистой яблоней красовалась нарезанная зелень и нежно пах свежеиспеченный хлеб. Постоялец пристроил свои пакеты рядом с деревом и пошёл предлагать посильную помощь хозяину – уж носить-то шашлыки ему доверят. Егор Степанович улыбался во весь рот, и они вдвоём понесли источающие жирный сок и сказочный аромат шампура, щедро заполненные кусочками мяса вперемежку с кольцами лука. Вкуснотища была – ни в сказке сказать, ни пером описать. Вадим Алексеевич извлёк из своих пакетов бутылки.

– Вот это любезным дамам, – провозгласил он, ставя на стол две бутылки испанского красного вина, – а это нам, грешным.

На столе появились две бутылки отличной дорогой водки. Егор Степанович одобрительно ухмыльнулся.

– И прошу уважаемую публику не переживать, – добавил улыбающийся гость, – этим запасы сегодняшнего вечера не исчерпываются. Тем более что количество шампуров с готовым продуктом открывает большие возможности.

Мясо оказалось удивительно вкусным, зелени к нему больше чем достаточно, и бутылки на столе не стояли без дела. Лица у всех сидящих под яблоней порозовели, глаза заблестели. На свежем воздухе, да под такую знатную закуску спиртное веселило, но не сбивало с ног. Дамам испанское вино исключительно понравилось – не зря ведь он водителя десять минут инструктировал, что и где брать, – Матрёна Евграфовна раскраснелась вся и, кажется, даже помолодела. Ещё чуть-чуть, и в пляс пустится женщина. Агата сидела притихшая. Егор Степанович распалил небольшой костерок, когда совсем стемнело, и всё стало очень похоже на далёкие полузабытые вечера молодых лет. Вадима Алексеевича потянуло на лирику. Он попросил разрешения взять гитару – видел её как-то там, в горнице – и, получив его, устроился в сторонке, под деревом. Покрутив что-то там и побренчав струнами, повёл рукой, и лёгкая мелодия понеслась над лесом. А потом он запел. Голос у него был не слишком сильный, но очень приятный, бархатный, и со слухом всё в порядке.

 
Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым —
 

зазвучало над притихшей землёй. Песня лилась, слушатели замерли, глядя на него умильными глазами. Только Агата опустила взгляд, и непонятно было, нравится ей его пение или нет. Потом ещё Есенин, и ещё раз. А следом пошло что-то современное, не такое щемяще тоскливое, но вполне лирическое и романтичное. А потом Вадим Алексеевич отложил гитару, встал и ушёл в темноту. Ему нужно было побыть одному. Слишком уж сильно расшевелил он свои глубоко упрятанные чувства, казалось, оставленные там, в давно прошедших молодых годах, и остро, как никогда, ощутит отчаянное желание простого человеческого счастья.

Когда он, проветрившись и успокоившись, вернулся к дому, остатки пиршества были уже убраны, костёр погашен, а хозяева, видно, ушли в дом. Он тихо поднялся в свою комнатку под крышей и улёгся спать. Уснул не сразу. А утром проснулся чуть свет. Сна ни в одном глазу, и очень потянуло на озеро. Искупаться захотелось, поплавать и смыть с себя непонятно откуда нахлынувшее оживление чувств, давно пережитых и забытых, казалось, навсегда.

К озеру шёл не спеша, предвкушая сказочное удовольствие от прохладной чистой воды, омывающей тело и успокаивающей душу. Но покоя не вышло. Уже подходя к воде, скрытой за деревьями, он услыхал шум – плещется кто-то. Для рыбы, вроде крупновато. Никак, человек? Осторожно выглянул из-за деревьев и увидел женскую головку над водой – Агата плавала в озере, как большая белая рыбина. Прозрачная вода не скрывала ничего, и он понял, что на ней нет ни ниточки. Агата купалась обнажённой. Он замер. А она, наплававшись вдоволь, вышла на берег. Нежное утреннее солнце озаряло ладную фигурку с тонкой талией и длинными стройными ногами. Упругая девичья грудь и плоский живот. Женщина, не познавшая материнства. Агата отжала волосы и, свободно распустив их, принялась обсыхать под ласково греющими лучами. Блаженно жмурясь, она поворачивалась к солнышку то одним, то другим боком, и Вадим Алексеевич имел возможность любоваться то упругой грудью, то аккуратной аппетитной попкой. Она крутилась перед ним как заправская модель на подиуме, а он стоял, затаив дыхание, и не в силах был сдвинуться с места. Во рту пересохло, он даже не мог дышать, кажется, так ему хотелось схватить всю эту роскошь, щедро открытую его взгляду, и утащить под дерево, на мягкую траву. И там… Умом он понимал, что это нехорошо, подглядывать за ничего не подозревающей женщиной. Ещё хуже так остро, так отчаянно желать её. Но тело не соглашалось подчиняться голове. Оно просило, нет, оно требовало немедленного и полного удовлетворения.

На его счастье, Агата не стала искушать его слишком долго. Лишь слегка обсохнув, она набросила на голое тело лёгкое платьице, ещё раз растрепала мокрые волосы и направилась к тропинке, ведущей домой. Вадим Алексеевич едва успел спрятаться поглубже в зелень и затаил дыхание. Агата прошла совсем близко, он даже ощутил исходящий от неё запах свежести, но его не заметила. Медленно, какой-то свободной, лёгкой, раскованной походкой она двинулась в сторону дома. А он, раздевшись донага, прыгнул в озеро и долго плавал в прохладной воде, успокаивая неожиданно возникшее желание и снимая напряжение. Потом погулял по берегу, обернувшись полотенцем, и снова плавал до изнеможения. Мышцы устали, но картина перед глазами не уходила – белое женское тело, щедро открытое его взгляду, в самых разных ракурсах. С этим надо было что-то делать. Так с ума можно сойти. Он вернулся в дом, мечтая, чтобы она исчезла куда-нибудь, ушла, уехала. Смотреть ей в глаза он просто сейчас не смог бы. Судьба оказалась к нему милостива, и Матрёна Евграфовна сообщила, что скоро будет свежее молоко и творог – Агата поехала к живущей километрах в десяти Степаниде Евсеевне, их дальней родственнице, привезёт обязательно. Их-то корова сейчас безмолочная.