Глава III
Черные глаза не лгут

Волнение дедушки было так велико, что он не только забыл предложить госпоже Бранд пообедать у него и отдохнуть с дороги, но и поблагодарить последнюю за все дорожные хлопоты о его внучке. Мысль о том, что его черноглазую Иночку, его ненаглядную Южаночку отдают, как бы в наказание в закрытое учебное заведение, положительно заполнило все существо дедушки, не давая ему покоя. До сих пор генералу Мансурову, не приходилось слышать о том, что его внучка являлась испорченным и скверным ребенком. Правда, тетка мужа его покойной дочери, опекунша Ины, часто писала дедушке, что ее племянница – очень беспокойное, не в меру шаловливое существо и, что рано или поздно ее придется отдать для «шлифовки» в какое-либо учебное заведение для благородных девиц. Но не о испорченности, ни о злом характере девочки не было и речи. Поэтому, и не мудрено, что сообщенное госпожой Бранд известие явилось громовой новостью для доброго старика.

Ему бесконечно стало жаль Южаночку, эту маленькую десятилетнюю круглую сироту девочку, с которой он вел горячую переписку с тех пор, как ребенок научился держать перо в руках и выводить им на почтовых листах свои незамысловатые каракульки. Ни на минуту не поверил однако дедушка словам строгой наставницы, и все его симпатии оставались на стороне Ины.

«Здесь, очевидно, кроется, какое-то недоразумение», – теряясь в догадках, решил дедушка, и ему остро до боли, захотелось сейчас же расспросить обо всем подробно свою юную гостью.

С этой целью он оглянулся в тот угол, где черноглазая Южаночка только что беседовала с его «старой гвардией». Но к великому изумлению генерала, ни черноглазой Южаночки, ни «старой гвардии» уже не было в комнате. Только из столовой смутно доносился звон посуды и веселый детский голосок, заливавшийся серебристым колокольчиком-смехом на всю квартиру.

Предчувствуя что-то недоброе, генерал Мансуров поспешил туда. Первое, что бросилось ему в глаза при появлении его в комнате, это растерянные лица Сидоренко и Марьи Ивановны.

– Что случилось? Где же Южаночка? – не замедлил спросить дедушка, ощущая в душе туже смутную тревогу.

– На верхи-с, ваше превосходительство их высокородие изволили забраться. – отрапортовал Сидоренко опуская руки по швам и вытягиваясь в струнку перед своим генералом.

– На какие верхи? Что ты мелешь, дружище? – широко раскрыл недоумевающие глаза дедушка. Но тут взрыв неудержимого смеха, раздавшийся откуда-то сверху, заставил его поднять голову и разом понять в чем было дело. Ина сидела на буфетном шкафу с огромным блюдом трубочек на коленях. Она весело болтала стройными ножками, обутыми в черные длинные чулки, и заразительным смехом уничтожала десерт, не забывая при этом, прежде нежели отправить трубочку в рот, обмокнуть ее в битые сливки, красиво заполнявшие середину блюда.

– Что ты делаешь, Южаночка! Как можно кушать сладкое до супа и жаркого. И зачем ты влезла на буфет? Еще, сохрани Бог, свалишься оттуда! – с неподдельным ужасом воскликнул дедушка, инстинктивно протянув руки по направлению к буфетной вышке.

– А тебе это очень неприятно, милый дедушка? – лукаво прищурив черные глазки, осведомилась сверху шалунья.

– Очень неприятно, девочка, – самым искренним тоном отвечал тот.

– В таком случае, я слезаю вниз! Голубчик Сидоренко, держите блюдо! Так. Великолепно! А теперь раз, два, три! Поворот напра-аво! Марш-маршем вперед! Ур-р-ра!

И едва только денщик успел принять из рук Ины блюдо, как девочка с веселым смехом скользнула вниз и, разметав руки, пронзительно взвизгнув упала на турецкую оттоманку, стоявшую по соседству с буфетом. Крик испуга не успел сорваться с губ дедушки, когда Ина, как резиновый мячик, подпрыгнув на мягких пружинах оттоманки, уже стояла перед ним и взяв под козырек, звонким голосом рапортовала, копируя солдата.

– Честь имею доложить вашему превосходительству – неприятель еще не показывался. На горных высотах все спокойно. В долинах тоже. А теперь… – Шалунья щелкнула языком, прищурилась и скроив потешную рожицу, – прибавила уже обычным своим тоном: – А теперь обедать, обедать скорее дедушка. Твой бедный солдатик ужасно проголодался делая рекогносцировку. Надо, к тому же, доказать тебе, дедушка, что храбрые войны могут с успехом после трубочек с взбитыми сливками кушать и жаркое и суп…

И с тем же беспечным смехом, Ина подпрыгнула на одной ножке и повисла на шее дедушки. Но вот глаза ее встретились с его глазами. Печальное выражение этих глаз, идущее в разрез с общим выражением лица дедушки, улыбавшимся ласково и нежно, поразило девочку.

– Дедушка! Миленький! Хорошенький! Золотенький дедушка! Отчего ты такой грустный? Отчего у тебя глазки туманные, дедушка? Неужели из-за меня? Скажи, чем я огорчила тебя, дедушка?

И черные глаза Южаночки с тревогой, заботой и лаской заглядывали в лицо деда.

А сердце генерала сжималось все сильнее и сильнее. «Уж не за подобные ли поступки подвергнута строгому наказанию, эта милая, ласковая, черноглазая девочка?» – мысленно задавал себе вопрос Мансуров и тут же решил, во что бы то ни стало добраться до истины.

– Послушай, Южаночка, – проговорил он ласково и серьезно, взяв в обе ладони разгоряченное румянцем смуглое личико внучки и близко притягивая его к своему лицу, – скажи мне правду, за что тебя тетя Агния отослала из дому и отдает в институт? Только правду, одну истинную правду хочу я знать, Южаночка!

– Конечно, я скажу тебе правду, дедушка, я всегда говорю только одну истинную правду, – послышался покорный ответ девочки, произнесенный таким чистосердечным голосом, что трудно было не поверить искренности обладательницы такого милого, правдивого голоска…

А темные брови Южаночки, между тем, нахмурились, черные угольки-глаза чуть-чуть затуманились грустным облачком, а смуглое личико приняло вдруг строго-печальное выражение.

– Я очень, очень дурная девочка! – проговорила Ина самым искренним тоном, – очень дурная девочка, и это тоже сущая правда, дедушка. Я не знаю только, почему я такая дурная, когда мне всей моей душой хочется быть хорошей! Хочется делать все только доброе, прекрасное, а выходит на деле – одно дурное… Не находишь ли ты это поистине ужасным, дедушка? И так это всегда неловко выходит, если б ты только знал! Тетя Агния постоянно бранила меня! За все бранила! И за то, что я по деревьям лазила, и за то, что с татарскими ребятишками потихоньку бегала купаться в море. И что Эмильку Федоровну крысой прозвала, эту самую Эмильку Федоровну, крысу бесхвостую, которую ты сегодня видел. Она служит классной дамой в N-ском институте, в том самом, куда тебе придется отвезти меня завтра, дедушка. Она давнишняя подруга тети и провела у нас все последнее лето. Вот-то была потеха с ней! Ха, ха, ха, ха!

Тут Ина, вспомнив что-то, очевидно, очень веселое, громко, раскатисто рассмеялась во все горло.

– Слушай, слушай, что только было у нас с ней, дедушка! – подхватила она еще с большим одушевлением между шумными взрывами смеха. – Как-то раз я положила Эмильке-крысе, лягушку в постель… Ах, как она кричала… Кричала и дрыгала ногами, точно на ниточке паяц. «Змея! Змея!» – кричит! И умоляла меня: «Спасите меня, спасите!» Я чуть не умерла со смеху. Но ты сам посуди только, дедушка, разве не смешно бояться лягушки, которая никому не может причинить вреда? Разве можно за змею принять лягушку? А кучер Ермила так испугался Эмилькиных криков, что прибежал с оглоблей из конюшни змею убивать! Вот-то была умора! Я так смеялась, что осипла, а тетя страшно рассердилась на меня. Заперла в чулан на целый день и потом на другое утро я узнала, что они меня решили с «крысой» в институт отправить. Ну, вот и все. Я тебе все самое главное рассказала, дедушка, а остальное все в том же роде. Видишь, какая я дурная! – совсем уже печальным голосом заключила Южаночка и все радостное оживление ее скрылось в один миг.

– Все ли, деточка? – серьезным голосом переспросил дедушка, которому в одно и то же время хотелось и пожурить внучку и расцеловать ее прелестное, приунывшее теперь личико. А она уже хмурила лоб, сдвигала брови, изо всех сил стараясь припомнить, не совершила ли она какой-либо еще предосудительный поступок «из