Оттого ты упорно заносишь науку в тетрадь.
Оттого ты сумел перелистывать плотные книги.
Что когда-то ходил города, словно ягоды, брать,
Что когда-то усталость в подхваченном плавилась крике.

Ты качался в седле, измеряя винтовкой страну,
Знаешь запах земли и смертельную речь пулемета,
А из жизни запомнил веселую повесть одну:
Как малиновый флаг был иглою рабочею сметан.

Ты стрелой отозвался на бурный Кремлевский набат,
Ты широкою памятью предан железным страницам. —
Если сорваны нити с гудящего вестью столба,
Эту весть разнесут красногрудые легкие птицы.

Будем только вперед неуклонно и просто смотреть:
Нарастают, звенят напоенные славою годы,
И тускнеет, дрожа, колокольная в воздухе медь,
И стальное весло рассекает зацветшую воду.

1925

Вторая Москва

Ах, тебя ль обратною дорогой
И путем окольным обойду! —
Всё растет привычная тревога
В колокольном, каменном саду.

Череде далеких новолуний
Слышен плеск уже окрепших крыл. —
Старый город, ты ли накануне
Башнями о боге говорил;

Во хмелю, блаженный и увечный,
Припадал к соборному кресту,
Золотым своим Замоскворечьем
В синюю тянулся пустоту,

Царской плетью хлестанный до крови,
Лишь веригами звенел в пыли…..
А теперь ты – в памяти и слове —
Красный угол дрогнувшей земли.

1925

«Москва кабацкая»

Звон колокольный, звон неровный
Над затуманенной Москвой
И шелест яблонь подмосковных
Сквозь муть, и посвист, и запой.

И, словно горький сад осенний,
Выветриваясь и гния,
Мне открывается, Есенин,
Москва тяжелая твоя:

Недобрый хмель с полынью смешан,
Тоска дорогою легла….
Но всё размеренней, всё реже
У нас звучат колокола:

Нас, младших, солнце в лоб целует
И ломится от нови клеть….
А ты – ты мог Москву Вторую
В Москве Кабацкой проглядеть!

Пусть сердце-ключ на дне стакана —
Ржавеет медленно, и пусть
Тебя из проруби стеклянной
Зовет утраченная Русь. —

Не вековая тронет слава
Страницы гибели твоей:
Так тающий, медвяный саван
С высоких облетит ветвей;

Так наглухо задунет память.
Проводит воронье, кружа,
С последними колоколами —
Есенина неверный шаг.

1925

Старая Москва

Едва вступив в широкий круг свободы.
Страна, как колос, солнцем налита,
Как жернова, перевернулись годы. —
Моя Москва, – и ты уже не та:

Пришла пора – недаром в полдень сирый
Добром народным наливалась клеть —
Рублем чеканным о прилавок мира
Раскатисто и буйно зазвенеть.

И вот крутая, новая дорога,
Ложась, сметает полусгнивший дом. —
Москва-часовня на ладони бога,
Москва, годам врученная на слом!

Ты помнишь день, когда, не чуя страха,
Мозолистая шарила рука —
За ситцевою лучшею рубахой
На самом дне большого сундука.

А там, вверху, с глухим и древним граем
Зловещее кружило воронье
И медь рвалась, отрывисто скликая,
Как на беду, на торжище свое.

Но празднично молчит Смоленский рынок.
Через плечо – гармошка на тесьме —
И мать крестила, на прощанье, сына,
Ходынским полем называя смерть.

1926

Что шуметь, о гибели жалея

Что шуметь, о гибели жалея,
Расточать надуманную грусть:
Нет, не смерть взяла от нас Сергея,
А его бревенчатая Русь:

Верно видел он сквозь ужас древний,
Те простые мерные года —
Как железом обрастет деревня,
Как взойдут на пашнях города.

Вправе мы не помнить об уроне,
Но стереть поднимется ль рука:
Он с другой Россией похоронен —
И земля да будет им легка.

1926

Ты опять со мной, моя Россия

Ты опять со мной, моя Россия.
Лучшей песней миру вручена. —
Но бедны слова мои сухие.
Широка московская страна.

Ах, по картам, в строках, меж строками
Мне ль учить такой большой урок. —
Вот опять перебирает память
Пряди русые дорог.

Ветер с Волги – мед и тополь вместе —
Словно гусли тронет эту грудь.
Колоколенка – слепая – крестит
Тенью пресеченный путь.

Оттого клонюсь к земле и к нови,
Что, под спудом, в теле у меня
Костромской и ярославской крови
Светлая цела струя.

Оттого и не зовет иное —
Только б дням шуршать степным огнем —
Что таким же, знаю, перегноем
Я войду в твой мудрый чернозем.

1926

Ларисса Рейснер

В дни былых, шальных разноголосиц.
В белом платье, в ливень пулевой —
Ты вела по Волге миноносец,
Чтоб знамена крепли над Москвой.

Ты глухие исходила страны,
Научилась многое уметь,
Чтоб крутым пескам Афганистана
В слитных строках вышло шелестеть.

Это сердце – словно с кручи горной
В воды времени упавший лот,
Это жизнь твоя мешком узорным
Перекинута через седло.

Женщина, поэт, товарищ стойкий,
Звонкий крик, летящая стрела —
Ты ли это на больничной койке
Так по будничному умерла.

Но, быть может, славе пред веками
Трижды лучше скинуть седока
В той Москве, чей первый новый камень
Опустила и твоя рука.

1926

2

Гул земли, лихой полет в седле.
Зарево, свинец, степные дали —
Первенцы кремлевских бурных лет.
Мы других учебников не знали,

Но грядущей жизни мирен шаг —
И товарищ, опустив ресницы,
Перелистывает не спеша
Тесным шрифтом взбухшие страницы.

Лишь на миг в положенный урок
Грусть ворвется, словно грач залетный,
Да порой одна из трудных строк
Обернется лентой пулеметной….

Каждый час на вузовских скамьях,
В мягкой тишине лабораторий,
Помним – пролетариев семья
Опыт наш когда-нибудь повторит.

Те, кто там, за братским рубежом,
Ждут всемирного, крутого сдвига —
Пусть страна, в которой мы живем,
Будет им большой настольной книгой.

И чтоб враг не тронул наобум
Славой скрепленного переплета,
Как перо, оттачивайте ум
Для великой будничной работы.

Скучной мерой станем мерить сон
(Дни – в труде, за тихой лампой – ночи).
Чтобы в книгу ленинских времен
Лег и наш прямой и твердый почерк.

1927

Весна

Уже на голос твой широкий,
Весна, на всплески влажных дней
Вразброд летят и бьются строки,
Как стая мартовских грачей.

Да, в этот год весна – иная:
Уже в листках календаря
Она пылает, залегая —
Страны десятая заря.

То слава по горбатым склонам
Сбегает в шелесте снегов,
И мир московским щедрым звоном,
Как чаша, налит до краев.

И на крутом ветру весеннем,
Едва опасный ломкий плен —
Дрожат церковные ступени
И хрупкий камень белых стен.

И тихо гаснет позолота.
Цветное сыплется стекло…
Шумит в размахе перелета
Москвы тяжелое крыло!

Шумит…. И бьется, отвечая.
В нас, отлученных навсегда,
Уже не сердце – мировая
Пятиконечная звезда.

1927

Парижская Коммуна

1

В день восемнадцатого марта
– О, незабвенный знак – Париж! —
Европы трепетная карта,
Каким ты именем горишь.

Нет, кровь стирается не скоро…
И, кровью щедро окроплен,
Вот он встает, бессмертный город,
В шуршанье ленинских знамен.

Но солнце славы всходит выше —
И здесь, над стынущей Невой.
Сквозь поступь лет всё шире слышен.
Париж, твой голос громовой.

Что ж, нам недаром о свободе
Певала с колыбели мать, —
И мы на улицу выходим
Парижским воздухом дышать.

Нам сладок час созревшей мести
За боль, отчаянье и плен….
И Сен-Жерменского предместья
Вам не поднять уже с колен.

Париж, Париж! За всё расплатой —
Москвы крылатая заря:
И вот мы мартовскую дату
Включаем в числа Октября.

1927

2

Мы поступь лет острее слышим,
Затем, что здесь, цельна, светла,
Нам буревая кровь Парижа
Сегодня к сердцу прилила.

Крыло свободы – знак нетленный —
Мы в наших буднях узнаем.
И вольный плеск далекой Сены
У нас под невским бьется льдом.

Дождей перебивая пряжу
Шурша по скатам влажных крыш.
Нам ветер мартовский расскажет
О лучших днях твоих, Париж —

О днях тревоги и отваги.
Когда, гремя щитами стен,
Скрестили улицы, как шпаги,
Сент-Антуан и Сен-Жермен.

Когда стремглав в рассвет кровавый
В смятеньи падала земля.
И смерть всходила величаво
На Елисейские поля…

Париж. Простое начертанье,
И, славой щедро окроплен,
Он нам раскрыт в живом преданьи
И в складках Ленинских знамен.

1927

3

Париж, высоким пламенем свободы
Был озарен последний вечер твой.
Плеснулась кровь твоя, сквозь дни и годы,
Знаменами над вздыбленной Москвой.

Зерно тревог, сквозь все сады Версаля
Ты проросло для жатвы Октября.
Завод гудит – рекой огня и стали
Встает она, парижская заря.

Мы красной нитью связаны с тобою.
Твоих костров нам нежен перегар —
И ровным, бодрым током Волховстроя
Нам в тихой лампе вспыхнул твой пожар.

Париж, ты бился, рваный и голодный,
Людской волной о стены стройных войск —
И вот уже времен ремень приводный
Несет толпу, раскатанную в лоск…

Навстречу дням – нестройным, трудным стаям,
От пуль и бурь не заслонив лица,
Мы с каждым годом вдумчивей читаем
Простую повесть крови и свинца.

<1927>

Стихи о Китае
1927

1

Сын свободы, лучший между ними.
Он в сердцах как знамя укреплен:
Красной тушью выведено имя
На седом пергаменте времен.

По складам о нем читают дети.
Старшие поют о нем всегда —
В армии, шагающей в столетья,
И в кварталах нищего труда.

Но в стране, взрастившей Сунь-Ят-Сена,
Тот – другой – народом не забыт:
Желтой охрой вписана измена
В книгу славы, гнева и борьбы.

Ничего, что в памяти Востока
Гулко бьется нанкинский расстрел,
Что в Хайларе, у стены широкой,
Двадцать три их взято на прицел:

Плещет знамя, нарастают годы,
Лук беды – натянут невзначай…
И звенит, звенит в руках свободы
Драгоценной чашею Китай.

1927

2
20 минут

Выходи на простор, на звенящий тревогою воздух,
И в шуршащих газетах заглавные строки читай —
И поет налету и качает вечерний наш роздых,
И горит над толпою крылатое имя – Китай.

Вот опять и опять льются в мартовский сумрак знакомый
По дрожащим антеннам те двадцать минут буревых —
И плывет без конца, мимо залитых светом райкомов,
Море красных платков по сплетенным бульварам Москвы.

Это – здесь. А у них – в этот миг нарастает другое:
Каждый камень Нанкина захлестнут смертельной игрой,
И, сквозь меткий обстрел, человеческим мутным прибоем
Бьется гневное море о борт канонерки чужой.

Всё запомнится навек, всё скажется в жатве богатой:
Мерный стук телеграфа. Колеса, дробящие путь…
И под кожаной курткой, в кривых переулках Арбата,
Нам английский свинец обжигает упорную грудь.