Глава 2

Я не помню, как я вышла из кафе. Не помню, как оказались в машине Тамары. Весь мир за пределами моей головы превратился в размытое, бесцветное пятно. Я сидела на пассажирском сиденье, глядя прямо перед собой, но ничего не видела. В ушах стоял гул, плотный и вязкий, как вата. Сквозь него не пробивались ни звуки улицы, ни обеспокоенный голос подруги.

– Катя, ты меня слышишь? – тихо спросила Тамара, остановившись на красном свете.

Я не ответила. Не могла. Горло словно перехватил невидимый узел.

– Ладно, – вздохнула она. – Едем ко мне. Саша поймет.

Мое тело было здесь, в этой машине, а душа, кажется, осталась там, на полу кафе, растоптанная и униженная. Тамара вела машину молча, лишь изредка бросая на меня быстрые, тревожные взгляды. Она не задавала больше вопросов, не пыталась утешать. Моя мудрая Тамара. Она понимала, что любые слова сейчас были бы бесполезны.

Ее квартира встретила меня запахами дома – кофе, свежей выпечки, едва уловимым ароматом мужского парфюма в прихожей. Все это было таким нормальным, таким правильным и оттого – невыносимо чужим.

Навстречу нам вышел муж Тамары, Саша. Крупный, добродушный, он увидел мое лицо и мгновенно все понял. Его улыбка погасла.

– Том, я… что-то случилось? – растерянно перевел он взгляд с меня на жену.

– Случилось, – коротко ответила Тамара. – Катин муж… в общем, лучше тебе сейчас не быть дома.

– Понятно. – Он кивнул, не требуя подробностей. – Я к отцу в гараж съезжу. Там дел полно.

– Спасибо, Саш.

– Катя… – он неловко потоптался у двери. – Если что нужно… ты знаешь.

Он обменялся с Тамарой быстрым, полным понимания взглядом, коротко кивнул мне, накинул куртку и тихо вышел. Он сбежал. Сбежал от чужого горя, которое грозило нарушить покой его уютного мира. И я не винила его. Никто не хочет стоять рядом с домом, в который только что ударила молния.

Тамара провела меня в гостиную, усадила на мягкий диван, укрыла пледом. Ее движения были точными и заботливыми, как у медсестры в палате тяжелобольного. Она ушла на кухню и вернулась с двумя бокалами и бутылкой красного вина.

– Вот, – она протянула мне бокал. – Это не лечит, но хотя бы обезболивает.

Я взяла бокал. Мои пальцы дрожали. Я сделала один глоток, потом другой. Терпкое, густое вино обожгло горло. И плотина прорвалась.

Первая слеза была горячей. Она скатилась по щеке, оставляя мокрый след на онемевшей коже. А за ней хлынул поток. Я зарыдала. Не плакала, а именно рыдала – громко, отчаянно, судорожно, как никогда не рыдала в своей жизни.

– Двадцать пять лет, Том! – всхлипывала я, задыхаясь от слез. – Четверть века! Как он мог все это время лгать?

– Не знаю, Катюш. Не знаю, как они это делают, – тихо отвечала Тамара, обнимая меня за плечи.

– А эта девчонка… она ведь младше нашей Лены! Где его совесть?

– У таких совести нет. – Голос Тамары стал жестким. – Только инстинкты.

– Он же… он же говорил, что любит. Вчера. Позавчера. На годовщину нашу… он подарил мне эту цепочку… – я судорожно сжала на шее тоненькую золотую нить. – Сказал, что я – самое дорогое, что у него есть… Ложь… Все ложь…

В памяти всплывали картинки, каждая из которых теперь была отравлена. Вот он встречает меня из роддома с дочкой на руках. Вот он засыпает, положив голову мне на колени, а я боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить его. Наша жизнь. Наше прошлое. И эта юная девушка с улыбкой, которую он держал за руку.

– Плачь, Катюша, плачь, – шептала Тамара, поглаживая меня по спине. – Выплачь все это. Всю эту грязь. Он этого не стоит. Ни одной твоей слезинки не стоит, подлец.

Я плакала долго. Пока не кончились слезы, пока не заболела голова и не опустела душа. Рыдания перешли в тихие, икающие всхлипы. Я сидела, опустошенная и разбитая, уставившись в одну точку. Шторм прошел, оставив после себя руины.

И на этих руинах начало прорастать что-то новое. Холодное. Твердое. Это была злость. Спокойная, трезвая, ясная злость. Не та горячая ярость, что заставила меня вылить на него суп. Другая. Та, что требует не эмоций, а действий.

Тамара, почувствовав эту перемену, отстранилась и посмотрела мне в глаза.

– Ну что? – спросила она тихо, но твердо. – Что теперь будешь делать?

– Развод, – сказала я и удивилась твердости собственного голоса. – Официальный развод.

– Правильно. – Тон Тамары стал деловым и собранным. – И не просто развод, Катя. А раздел всего. До последней вилки, до последней копейки. Эта квартира, в которой ты двадцать пять лет создавала уют. Машина. Счета. Он не должен уйти от этого чистеньким, оставив тебя ни с чем.

Она встала и взяла свой телефон.

– У меня есть один знакомый. Вернее, знакомый знакомого. Марк Борисович Орлов. Адвокат по разводам. Говорят, зверь. Жесткий, как наждак, циничный, неприятный в общении. Но лучший в своем деле. Выигрывает даже самые безнадежные процессы. Раздевает бывших мужей до нитки. Думаю, это то, что нам сейчас нужно.

Я молчала, глядя, как она решительно находит номер и набирает его.

– Марк Борисович? Добрый день. Меня зовут Тамара Лазарева, мне ваш номер дал Сергей Кравцов… Да, по личному вопросу. Очень личному. У моей лучшей подруги случилась беда. Ей нужна ваша консультация. Срочно… Да, я понимаю, что у вас график… Это вопрос жизни и смерти, поверьте. Когда у вас есть окно? Завтра в одиннадцать? Да, отлично. Мы будем. Спасибо.

Она закончила разговор и посмотрела на меня.

– Завтра в одиннадцать. В его офисе на Кутузовском.

– Спасибо, – прошептала я. – За все.

– Мы же подруги, дурочка. – Тамара улыбнулась первый раз за этот день. – Для чего еще подруги нужны?

Я кивнула. Просто кивнула. Это было первое осознанное решение, принятое мной в моей новой жизни. Внутри все еще была пустота, но на самом ее дне, как твердый камень, лежало это слово – «завтра». Завтра я сделаю шаг. Шаг в неизвестность, в жизнь без Петра. Это было страшно. Но впервые за последние несколько часов это было не так страшно, как оставаться на месте.

Глава 3

Ночь в доме Тамары была похожа на погружение в темную, вязкую воду. Сон не приносил облегчения, он был лишь продолжением кошмара, рваным, тревожным, полным неясных образов и тягучего чувства падения. Я проснулась от серого, безрадостного рассвета, который сочился сквозь жалюзи. Голова гудела, во рту стоял горький привкус вчерашнего вина и невыплаканной до конца боли.

Тамара уже хлопотала на кухне. Она поставила передо мной чашку кофе и тарелку с сырниками, но я не могла заставить себя прикоснуться к еде. Сам вид домашнего завтрака, символа нормальной, упорядоченной жизни, вызывал приступ тошноты.

– Тебе надо поесть, Кать, – мягко сказала она.

– Не могу, Том. Кусок в горло не лезет.

– Тогда хотя бы кофе выпей. Тебе нужны силы.

Силы. Да, они мне определенно были нужны. Впереди был день, полный неизвестности. Первым делом нужно было попасть домой. Домой. Как странно и фальшиво звучало это слово. Еще позавчера оно означало для меня крепость, уют, безопасность. Сегодня это было место преступления, оскверненное предательством. Но там были мои вещи. Мои книги, моя одежда, мой ноутбук, документы. Моя жизнь, упакованная в шкафы и ящики.

– Я поеду домой, – сказала я, и мой голос прозвучал на удивление ровно.

– Одна? – Тамара нахмурилась. – Катюш, может, не надо? Давай я с тобой. Или дождемся одиннадцати, после адвоката…

– Нет. Я должна сама. Прямо сейчас. Пока он, скорее всего, у своей… новой пассии. Я хочу сделать это в тишине. Просто забрать необходимое.

Я видела, что Тамаре моя идея не нравится, но она не стала спорить. Она понимала. Это был мой крест, и нести его предстояло мне одной. Она лишь сунула мне в сумку бутылку воды и пачку обезболивающего. «На всякий случай», – сказала она.

Такси несло меня по знакомым улицам. Город жил своей обычной жизнью: люди спешили на работу, мамы вели детей в сады, дворники лениво сгребали палую листву. А я смотрела на все это, как из аквариума. Мир остался прежним, это я в нем стала чужой, инородной. С каждым поворотом, приближавшим меня к дому, тревога нарастала. Я пыталась представить, что я почувствую, войдя в нашу квартиру. Облегчение? Боль? Ненависть? Я не знала.

Вот он, мой дом. Серый, девятиэтажный, ничем не примечательный. Я вошла в подъезд, поднялась на лифте на свой седьмой этаж. Сердце колотилось где-то в горле. Я достала ключи. Руки слегка дрожали.

Вставила ключ в замочную скважину. Он вошел легко, как всегда. Но когда я попыталась его повернуть, он не поддался. Ни на миллиметр. Я замерла, не сразу осознав происходящее. Наверное, не тот ключ. Я вытащила его, посмотрела. Тот. С брелоком в виде серебряного слоника, который дочка привезла из Таиланда. Я попробовала еще раз. Сильнее. Бесполезно. Ключ упирался во что-то внутри, отказываясь выполнять свою функцию.

И тут до меня дошло. Холодной, парализующей волной. Он сменил замки.

Не просто изменил. Не просто лгал. Он вычеркнул меня. Стер. Запер дверь в мою собственную жизнь, в мой собственный дом, где я прожила двадцать пять лет. Это была уже не измена. Это было объявление войны. Жестокое, продуманное, беспощадное.

Первым порывом было сесть прямо здесь, на коврик у двери, и завыть. Но я не позволила себе этого. Вместо слез пришла ярость. Глухая, холодная, звенящая в висках. Я начала стучать. Сначала костяшками пальцев, потом громче, уже кулаком. Стучала отчаянно, вкладывая в каждый удар всю свою боль и ненависть. Звук гулко разносился по лестничной клетке.

На шум открылась соседняя дверь. Оттуда выглянула Клавдия Петровна, наша соседка, одинокая старушка, которая знала все обо всех. Она всегда была со мной подчеркнуто вежлива, но за этой вежливостью я чувствовала что-то цепкое и недоброе.

– Чего стучишь, милая? – спросила она с неприкрытой, злорадной ухмылкой. – Не откроют тебе. Петр Николаевич просил передать, что он тебя больше здесь не ждет.

Я ошарашенно смотрела на нее, не в силах вымолвить ни слова. А она, наслаждаясь моим унижением, с кряхтением выкатила из своей квартиры в коридор чемодан. Мой старый дорожный чемодан. Он был собран. Небрежно, наспех. Из него торчал рукав моего халата и край любимого пледа.

– Вот, велел отдать, – продолжала она своим скрипучим голосом, подталкивая чемодан ко мне. – Сказал, что порядочные женщины по ночам из дома не уходят. А шлюхам в приличном доме не место. Еще и наглости хватило заявиться…

Шлюха. Это слово ударило меня под дых, выбив остатки воздуха. Он не просто выставил меня. Он заранее подготовил почву. Оклеветал. Разыграл спектакль, где он – обманутый муж, а я – гулящая жена. Унижение было всеобъемлющим, публичным.

Я стояла посреди лестничной клетки, рядом с унизительным чемоданом, набитым моей прошлой жизнью, и чувствовала, как земля уходит из-под ног. У меня оставалась неделя отпуска. Но куда мне было ехать? К Тамаре? Я не могла вечно сидеть у нее на шее, разрушая покой ее семьи. Родные далеко, в другом городе. Дочь за границей, и я не хотела втягивать ее в эту грязь по телефону. Оставалась только дача. Старая бабушкина дача. Заброшенная, холодная, но единственное место на земле, которое принадлежало только мне.

В голове вдруг всплыли слова Тамары: «Жесткий, как наждак… выигрывает процессы». И ее же совет: «Он не должен уйти от этого чистеньким». Что-то внутри щелкнуло. Я достала телефон. Мои пальцы больше не дрожали. Они уверенно нашли в контактах номер и нажали кнопку вызова.

– Полиция, – ответил бесстрастный голос на том конце.

– Здравствуйте, – мой голос был спокоен. – Меня зовут Екатерина Волкова. Мой муж сменил замки и не пускает меня в мою собственную квартиру. Я нахожусь по адресу…

Ожидание было пыткой. Я сидела прямо на ступеньках, отвернувшись от чемодана и от двери Клавдии Петровны, за которой я чувствовала ее любопытное присутствие. Каждая минута казалась вечностью.

Наконец, я услышала тяжелые шаги. Участковый, мужчина лет сорока с уставшим лицом, поднялся на этаж. Он посмотрел на меня, на чемодан, вздохнул.

– Вы вызывали? Волкова Екатерина?

– Да, это я.

– Паспорт с собой? Прописка? Я протянула ему документ. Он внимательно изучил страницу с регистрацией. – Хорошо. Пойдемте, поговорим с вашим супругом.

Он позвонил в дверь. Долго никто не открывал. Потом за дверью послышались шаги. Замок щелкнул. На пороге стоял Петр. В домашнем свитере, растрепанный. Увидев меня и полицейского, он мгновенно нацепил на лицо маску оскорбленной добродетели.

– А, это ты… – он посмотрел на меня с плохо скрываемой ненавистью. – Я так и знал, что ты устроишь скандал. Товарищ лейтенант, эта женщина пытается ворваться и угрожает мне!

– Гражданин Волков, – устало, но твердо произнес участковый. – Ваша супруга имеет точно такое же право находиться в этой квартире, как и вы. Это совместно нажитое имущество. Смена замков без ее согласия – это самоуправство. Вы обязаны обеспечить ей доступ в жилище. Все ваши имущественные споры решайте в суде, а не здесь.

Петр побагровел. Он хотел что-то возразить, но стальной тон полицейского не оставлял пространства для маневра. Он понял, что проиграл этот раунд. С ненавистью в глазах он отступил в сторону, пропуская меня внутрь.