– Вы, кажется, тотъ Нехлюдовъ, который былъ въ Красномъ крестѣ, – сказалъ Предсѣдатель.

– Извините, я не думаю, чтобы это имѣло связь съ моей просьбой.

– Конечно, нѣтъ, но ваше желаніе такъ необыкновенно и такъ выходитъ…

– Что же, могу я получить разрѣшенье?

– Изволите видѣть, это отъ меня не зависитъ. Если она присуждена, то теперь находится въ вѣдѣніи гражданской власти, въ Бутырскомъ замкѣ. Туда вамъ и совѣтую обратиться.

– Къ кому же я долженъ обратиться?

– Къ Губернатору или къ тюремному начальству, – холодно сказалъ Предсѣдатель, дѣлая движеніе, показывающее, что аудіенція кончилась.¹³⁷

– Я еще долженъ заявить, – сказалъ Неклюдовъ, – что я не могу продолжать участвовать въ сессіи.

– Такъ-съ. Почему же вы не можете? Нужно, какъ вы знаете, представить уважительныя причины. И потому вы на судѣ можете представить ихъ.

– Причины тѣ, что я считаю всякій судъ нетолько безполезнымъ, но и безнравственнымъ.

– Такъ-съ, – слегка улыбаясь, сказалъ Предсѣдатель, какъ бы показывая этой улыбкой то, что такія заявленія знакомы ему и принадлежатъ къ извѣстному ему забавному разряду. – Такъ-съ, но вы, очевидно, понимаете, что я, какъ предсѣдатель суда, не могу согласиться съ вами.¹³⁸ И потому совѣтую вамъ заявить объ этомъ на судѣ, и судъ, разсмотрѣвъ ваше заявленіе, признаетъ его уважительнымъ или неуважительнымъ и въ такомъ случаѣ наложитъ на васъ взысканіе.

– Я заявилъ и больше никуда не пойду, – сердито проговорилъ Нехлюдовъ.

– Мое почтеніе, – сказалъ предсѣдатель, еще ниже наклоняя голову, очевидно, желая поскорѣе избавиться отъ этого страннаго посѣтителя.

– Кто это у васъ былъ? – спросилъ членъ суда, вслѣдъ за выходомъ Неклюдова входя въ кабинетъ предсѣдателя.

– Нехлюдовъ, знаете, который еще¹³⁹ въ Красноперскомъ уѣздѣ въ земствѣ работалъ. И представьте, онъ присяжный, и въ числѣ подсудимыхъ оказалась женщина или дѣвушка, приговоренная въ ссылку, которая, какъ онъ говоритъ, была соблазнена имъ. И онъ теперь хочетъ жениться на ней.

– Да не можетъ быть.

– Такъ онъ мнѣ сказалъ. И въ какомъ то странномъ возбужденіи.

– Что то есть, какая то ненормальность въ нынѣшнихъ молодыхъ людяхъ.

– Да онъ уже не очень молодой.

– Ну ужъ какъ надоѣлъ, батюшка, вашъ прославленный Ивашенковъ. Онъ изморомъ беретъ. Говоритъ и говоритъ безъ конца.

– Ихъ надо просто останавливать, а то вѣдь настоящіе обструкціонисты.¹⁴⁰

–

«Ну и чтожъ, и женюсь, – говорилъ себѣ Нехлюдовъ, выходя изъ суда. – Да, и женюсь. И это лучшее, что могу сдѣлать. Только бы поскорѣе увидать ее. Къ губернатору, такъ къ губернатору». И онъ взялъ извощика и тотчасъ же поѣхалъ на Тверскую.

Губернатора не было дома, да и кромѣ того, вышедши къ нему, дежурный сказалъ, что по вечерамъ Губернаторъ не принимаютъ и что не угодно ли пожаловать завтра въ 12-мъ часу.

Губернаторъ сказалъ Нехлюдову, что острогомъ и свиданіями съ заключенными завѣдуетъ Вицегубернаторъ, но что кромѣ того есть дни, въ которые принимаютъ всѣхъ.

Нехлюдовъ поѣхалъ къ Вицегубернатору.

Вицегубернаторъ сказалъ, что онъ можетъ видать кого ему нужно въ назначенные дни: воскресенье и четвергъ, стало быть, черезъ два дня, т. е. послѣ завтра, так как была пятница.

Да, вся жизнь его, онъ чувствовалъ, должна была перевернуться вверхъ дномъ, потому что такъ вверхъ дномъ перевернулось его пониманіе цѣли жизни. То, что ему когда то давно представилось единственно возможной, радостной цѣлью жизни, тогда давало жизни такой ясный, радостный смыслъ и освѣщало всю жизнь такимъ яркимъ свѣтомъ и то, что потомъ такъ незамѣтно, подъ вліяніемъ общаго неодобренія потускнѣло, стерлось, превратилось въ какія то пустыя мечты, все это теперь, вслѣдствіи встрѣчи съ Катюшей, вдругъ опять выступило изъ мрака и охватило его душу съ такой несомнѣнной силой, что онъ почувствовалъ, что только это одно пониманіе жизни было истинно.

То, что сознаніе этой цѣли жизни послѣ столькихъ лѣтъ забвенія выступило нетолько еще съ большей ясностью и грустной прелестью воспоминанія, чѣмъ 14 лѣтъ тому назадъ, было несомнѣннымъ доказательствомъ того, что это одно было истинно и что¹⁴¹ все то, что впродолженіи этихъ 14 лѣтъ скрывало это сознаніе, было ложь и обманъ.

Пониманіе жизни, открывшееся тогда, состояло въ томъ, что цѣль ея только въ томъ, чтобы жить въ атмосферѣ любви: чтобы любить, быть любимымъ. Для того же чтобы быть любимымъ, надо было быть добрымъ, а для того чтобы быть добрымъ, надо было любить другихъ. Это и это одно тогда стояло цѣлью жизни, и потому надо было откидывать, уничтожать въ себѣ все то, что мѣшало этому: всѣ личныя похоти роскоши, корысти, праздности, любоначалія. «Духъ же цѣломудрія, смиренномудрія любви и терпѣнія даруй мнѣ», – вспоминалъ онъ теперь столь любимую имъ тогда и введенную въ свои ежедневныя молитвы давно имъ оставленную молитву Ефрема Сирина.

Онъ живо вспоминалъ теперь то свое душевное состояніе, въ которомъ онъ былъ тогда, когда въ первый разъ гостилъ у тетушекъ, и ту внутреннюю работу, которая шла въ немъ тогда, и тѣ мысли, планы и работы, которые занимали его тогда. Впослѣдствіи онъ призналъ эту внутреннюю работу и планы и работы, занимавшіе его тогда, неосуществимыми мечтами, почти нелѣпыми, но вотъ прошло 14 лѣтъ жизни, не мечтательной, а той, которая считалась самой настоящей, и какъ ясно ему было теперь, что только въ тѣхъ мечтахъ была настоящая жизнь, а что все то, что онъ дѣлалъ въ продолженіи этихъ 14 лѣтъ, было хуже, чѣмъ мечта, было ничто, замѣнившее настоящую жизнь. Тогдашнія мечты его ясно рисовались ему такъ: жениться на Катюшѣ, но чтобы тетушки не мѣшали этому, чтобы ничего никому не объяснять, не оправдываться, тайно уѣхать съ ней на Кавказъ, купить землю, поселиться тамъ, жить, охотиться, работать и писать свое сочиненіе объ освобожденіи людей отъ рабства личнаго землевладѣнія.

Тогда онъ и не видѣлъ противорѣчія того, чтобы, не признавая собственности на землю, купить землю.

«Я не сдѣлалъ этого, – думалъ онъ, – и потерялъ 14 лѣтъ, въ чемъ?» Трудно было даже и вспомнить то, чѣмъ были наполнены эти 14 лѣтъ. Попытки службы гражданской, потомъ военной, потомъ земство, поѣздка за границу, музыка, ухаживанье за матерью и борьба съ ней, и вотъ теперь эта послѣдняя зима въ Москвѣ съ замирающей совѣстью. «Но нѣтъ, и эти 14 лѣтъ не потеряны, – говорилъ онъ себѣ. – Ничто не теряется. Никакіе доводы въ мірѣ не могли такъ убѣдить меня въ истинности того, что я считалъ истиной, какъ очевидная ложь противоположнаго. И когда же случилось это? Тогда, когда я готовъ былъ погубить еще одно существо и себя окончательно, потому что я не любилъ Алины и не переставая боялся ее. Она была только та послѣдняя тяжесть, которая должна была окончательно, безъ возможности спасенія, потопить меня. Но не въ томъ только дѣло, что она не помогла бы мнѣ въ моей духовной жизни, а, напротивъ, затушила бы послѣдніе просвѣты ея, но дѣло въ томъ, что какъ же я хочу жениться на ней, когда я женатъ, 14 лѣтъ какъ женатъ и даже ребенокъ былъ у меня».

«Благодарю тебя, Господи», молился онъ Богу, присутствіе котораго и связь свою съ которымъ онъ послѣ долгой разлуки съ Нимъ вновь почувствовалъ.

«Но что же? Неужели жениться на ней? На ней, послѣ всѣхъ этихъ гостей, купцовъ, всего этого ужаса развращенности? Развращенность? Развращенность въ томъ, что она топила свое горе въ винѣ и развратѣ, и то дѣлала такъ потому, что не могла дѣлать иначе. Или развращенность моя который погубилъ, бросилъ ее и поставилъ ее въ то положеніе, въ которомъ она погибла».

«Да, и женюсь и сдѣлаю то самое, что хотѣлъ сдѣлать 14 лѣтъ тому назадъ, только съ той разницей, что тогда я поѣхалъ бы на Кавказъ, на свою землю, а теперь поѣду въ Сибирь, на ту землю, которую укажутъ мнѣ, и, главное, съ той разницей, что тогда я могъ колебаться: для счастья, котораго я искалъ, можно было найти лучшую подругу, чѣмъ Катюша, хотя трудно было найти тогда что нибудь чище и милѣе ея, – онъ вспомнилъ всю ея чистую, тихую прелесть тогда. – Но тогда я думалъ, что не стоить останавливаться на ней, что можно было найти еще много женщинъ лучше ея. И какъ тебѣ казалось, что можно было найти женщину лучше ея, также тебѣ казалось, что [можно] было найти и форму жизни еще болѣе разумную и добрую, чѣмъ поселеніе на Кавказѣ и работу надъ уничтоженіемъ земельной собственности. Почему Кавказъ, а не Тироль, Неаполь, и почему работы надъ освобожденіемъ отъ земли, а не что нибудь другое? – думалъ я тогда».

И такъ какъ можно было выбрать и то, и другое, и третье, онъ не начиналъ ничего, все откладывая и откладывая, и вотъ дошелъ до того упадка, до котораго дошелъ теперь. Но теперь уже нѣтъ выбора, и это было хорошо. «Бросить ее, погубленную Катюшу, нельзя ужъ теперь, надо хоть чѣмъ нибудь заплатить ей, и я заплачу, отдавъ ей себя такого, какой есть, и мѣста выбирать нельзя, надо ѣхать съ ней въ Сибирь. И выбирать дѣятельности нельзя, потому что грѣхъ владѣнія землей весь окружаетъ меня, и онъ то запуталъ меня. Не было бы этого, я бы не жилъ такъ, какъ жилъ, не жила бы такъ и моя мать. И это мнѣ надо распутать. Это будет Single Tax¹⁴² Генри Джорджа».

По проэкту Генри Джорджа земля, рента съ земли, т. е. та цѣнность ея, которая произошла не отъ труда, положеннаго на нее, тотъ излишекъ цѣнности лучшей земли передъ худшей, эту ренту должны платить тѣ, которые пользуются ею, и платить не кому нибудь, а всему обществу за то, что они пользуются лучшей землей, чѣмъ другіе.

Эта плата то и составляетъ тотъ естественный капиталъ, принадлежащiй всему обществу, который долженъ быть употребленъ на нужды всего общества, на то, на что употребляются теперь подати и всѣ доходы государства. Но теперь подати употребляются неразумно, на ненужныхъ чиновниковъ, на вредныя учрежденія. И потому эти подати надо разсматривать какъ неудобство, лежащее на всѣхъ членахъ общества, ренту же земли употреблять на общественныя, общія дѣла, какими могутъ быть школы, богадѣльни, пріюты, пріобрѣтеніе машинъ, сѣмянъ, племенныхъ животныхъ, на продовольствіе въ дурные годы, даже на уплату податей».

<Такъ думалъ онъ о практической сторонѣ дѣла, избѣгая мысли о ней, о Катюшѣ. Ему страшно было думать о ней: она двоилась въ его глазахъ: то тихая, милая, ласковая, преданная тогда въ Пановѣ, то таже, но съ несчастнымъ и наивнымъ выраженіемъ разсказывающая о томъ, какъ она, Любка, пріѣзжала за деньгами и допила коньякъ. Но какъ ни ужасны были эти ея показанія, это всетаки была она, та самая Катюша, которая была въ Пановѣ.

Какъ, что онъ будетъ говорить съ ней, онъ не зналъ и боялся думать и представлять себѣ, но онъ не отчаявался и зналъ, что онъ долженъ сказать ей то, что онъ намѣренъ сказать.>¹⁴³