«Я остался один у подъезда…»

 
Я остался один у подъезда
И вздыхал о Вас Серафима.
Было поздно. Сверкали звезды.
И трамваи сновали мимо.
Было людно и было пыльно,
Было трудно расстаться с Вами.
Было ясно, что я заброшен,
Чтоб скитаться под фонарями.
Чтоб глядеть на чужие окна
Натыкаться на всех прохожих
Чтоб искать по дороге женщин
Хоть немного на Вас похожих
Чтобы встретив не поклониться,
Но пройти равнодушно мимо –
Вы единственная на свете,
С кем Вас сравнивать Серафима?
Так я думал, когда остался
У подъезда, простившись с Вами.
Так я думал и шёл вздыхая
Прочь – под жёлтыми фонарями.
 

1935 сентябрь 9

«Ах, по осени то было…»

 
Ах, по осени то было –
Тучи нависали хмуро,
Шли дожди, ревели ветры.
Вдруг встречаю я Амура.
 
 
Он продрог и был не в духе.
Шли мы вместе в галерею.
Стрелы он тащил в колчане,
И под ношею своею
 
 
Изнемог – и начал плакать.
Я помог ему. С колчаном,
Луком шёл я по дороге
Вслед за глупым мальчуганом.
 
 
А затем, когда пришли мы
В галерею, он смутился
Взял стрелу. Тут прозвенела
Тетива. И я влюбился.
 

1935 осень

Мрамор

 
Собака белого камня
Грызла черные корни
Коряг. Ворчала.
Вечер сухие пальцы
Сжал на горле Фавна.
 
 
Там, за оградой сада
Синело слабо небо.
Собака стала на лапы,
Стала лаять слабо
Собака белого камня.
 
 
Вечер собрал силы.
Мрамор стонал глухо.
Крепкие руки Фавна
Рвали тёплое тело
Так, что летели клочья.
 
 
Белая глыба камня
Рванулась на помощь Фавну –
Поздно. Мрамор расколот
Мглою. Упала наземь,
Рыча, собака.
 

1935 октябрь

«Ы – благополучия прочёл на трамвайном билете…»

 
Ы – благополучия прочёл на трамвайном билете,
Номер его – знак удачи, знамя поездки,
Числу доверяю мысли, привык вести счёт дням,
людям, заботам,
Чтобы неясное МНОГО противопоставить СЕБЕ.
Ы пляшет, как живое, наделённое плотью
существо,
Отражается в стёклах, толкается, висит на
поручнях.
Я же – создатель его – сижу, нанизывая слова,
как бисер,
Чёрный бисер – на долгую нитку.
 

1935 ноябрь

1936

Всё сказано другими

«О чём я могу сказать?…»

 
О чём я могу сказать?
Всё сказано до меня
Другими.
Любые времена
Вплетаются
в канву рассказа.
Вместе кружатся в пляске,
Ласковые…
В них
Твоё нежное имя
Звучит
над деревьями парка
Раскатами грома,
каскадами огня,
плесками водопада.
 
 
Мне ничего не надо,
Кроме вечного праздника
Моей души,
кроме:
– ХОРОШО!
 
 
Бьют в уши –
шумы,
Приятны
шорохи листьев.
Тихо ложатся тени.
Ты утопаешь в синем.
На земле холодные листы
 
 
Газеты –
полны предвестий.
Печальна участь твоя, Абиссиния!
Люди бранят войну.
Они и боги
бегут на брань,
Вооружённые
с ног
До головы…
И снова
Стою в стороне молча.
Каждое слово моё вздорно.
Я никому не нужен.
 

1936 март

«Ио, нимфа прелестная…»

 
Ио, нимфа прелестная,
Аргус тебя стережёт.
Следит недремлющим оком
День и ночь за тобой.
 
 
Но в образе белой тёлки
Так же прекрасна ты.
И тщетно Зевс умоляет
Супругу ревнивую.
 

1936 февраль 6

Танка

 
Там, где тонко,
И рвётся. Так и танка.
Миг. Задумал. И мимо
Мысли. Мелькают
Словно тени.
 

1936 февраль 7

«Ты живая – я понял по трепету…»

 
Ты живая – я понял по трепету,
Нежный ствол твой обнимая.
Ты – берёзка в начале мая,
Вечно тоненькая и прямая.
Я покорно внимаю лепету
Листвы, утопая в зелени.
У меня достаточно времени
Любоваться тобою в парке.
Я целую стройные ветви,
Несу скромные подарки,
От тоски не найду себе места.
– Скажите, берёзка, ведь вы
В самом деле моя невеста?
 

1936 апрель 18

«Лирическая Муза…»

 
Лирическая Муза
Не будь ко мне сурова,
От нашего союза
Пускай родится слово,
Тщедушное, больное,
Нескладное порою,
Но всё таки родное
И схожее со мною.
 

1936 апрель 23

«Утомила меня суета…»

 
Утомила меня суета –
И тогда я оправил постель,
Как прозрачна, легка и чиста
Простыня и проста акварель,
Что висит в уголке на стене.
Там заросший неприбранный сад,
Старый домик с цветами в окне.
И две девушки в белом сидят.
Вот сейчас я усну и приду
К ним спокойно сидящим в саду,
Отдохну от тревоги дневной
И они посмеются со мной.
 

1936 май 22

«Ах, она больная, тонкую папироску…»

 
Ах, она больная, тонкую папироску
держит в зубах,
У неё бледное лицо и румянец
яркий на щеках.
Я устал в любви казаться нескладным
неучем
И наши разговоры длятся без
конца ни о чём…
 

1936 июнь 10

Отрывок

 
Не знаю, откуда сырая мгла
Тяжёлою поступью подошла.
Но я затеплил в лампе огонь,
И стало в комнате так светло,
Что я погрозил и сказал: – Не тронь!
Тому, кто смотрел на меня сквозь стекло.
Мне было уютно среди ковров,
Потёртых вещей и любимых книг.
Давно к одиночеству я привык
И даром не трачу медленных слов.
А здесь, не подумав, что ждёт потом,
Хоть крепкий чай стоял на столе –
И было мне так хорошо в тепле –
Я пригласил Незнакомца в дом.
Тут хлопнул ставень. Окно в поту,
И резкий стук у моих дверей:
– Открой и впусти! Скорей! Скорей!
Я сырой и холодный, меня обогрей,
Я не первую ночь ночую в кусту!..
И телом тяжёлым на двери налёг,
И с петель сорвал вполовину крюк.
Но то романтика, милый друг,
То мой обособленный уголок,
Где незаметную жизнь веду,
Читая на ночь Эдгара По.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

1936 август

Памятник
(Гоголю)

 
– Спи, усни, моя радость! – пели камни.
В сыром тумане дремала столица.
Ко мне подошёл старинный памятник
Косными мыслями поделиться.
И хотя мне было жутко и больно,
И прыгало сердце, как птица в клетке,
Я глядел на него с участьем, невольно
Вспоминая газетные заметки.
Ужели гибель твоя близка, и вещи,
Наделённые Духом, живущие во вне,
Умирают, мы с ними прощаясь трепещем,
Когда остаёмся наедине.
– Друг мой, старый, согбенный!.. Даже
Жуткий немного, с птичьей повадкой,
Стоявший годы в неподвижной страже,
Ставший горькой, смутной загадкой, –
Ты со мною в мокром сквере,
Где падает жёлтый лист, где свет
Фонарей слеп, где мысли гложут, как звери
Падаль – и больше рассвета нет.
 

1936 сентябрь

«Приходил к нам юный Бог…»

 
Приходил к нам юный бог
Винограда и веселья,
Приходил на новоселье
И уйти никак не мог.
 
 
Мы венок ему надели
Васильковый, голубой…
Потянулися недели
За весёлою гульбой.
 
 
Подогретые вином,
Мы слагали много песен.
Мир казался, в основном,
Радостен и интересен.
 
 
Вожделенье нас влекло
Делать глупости заране,
Если девушки легко
Танцевали на поляне.
 
 
Но мертвецки влюблены
Презирали мы забавы,
И валилися в канавы
Безобразны и пьяны.
 
 
Как смеялся юный бог
Винограда и веселья.
Было пагубно безделье,
Много пьяных у дорог.
 

1936 октябрь

«Виноградное вино…»

 
Виноградное вино
Снова искрится в стакане,
Снова пить мне суждено,
Плыть и шириться в тумане.
 
 
Вот огни обведены
Серебристыми кругами,
Вот опять мы влюблены
И сидим за пирогами.
 
 
И кружится голова,
Вещи в комнате двоятся.
Стали косными слова,
Надоело притворяться.
Я люблю тебя, люблю!
И земную, и простую.
Взгляды быстрые ловлю,
Поднимаюсь, протестую.
 
 
Называю невпопад,
Зацепил за край салфетку.
На бок вазочки летят,
А консервы на соседку.
 
 
Стройной девочкой она
Мне на праздниках предстала,
Погрустила у окна,
Затуманилась, пропала…
 

1936 ноябрь 10

1937

На вернисаже Сурикова

 
На вернисаже Сурикова,
В суете, когда сновали вокруг
Известные деятели, думал не перенесу оков
Условностей, безропотно приму недуг
Трафарета, не найду живого слова
Перед гигантскими полотнами,
И я призывал Духа Святого,
Чтобы мысли сделались осязаемыми и плотными.
Были несносны окружающие нас
Люди, определения, мысли их.
Я говорил глупости, но шептал: «Отче наш…»,
В сердце моём звучал огневой, испепеляющий
стих.
В час, уготованный для греха,
Когда всё мне казалось тягостным сном,
Я заметил двух девушек и тайно вздыхал,
Обе стройные, они были в красном.
Я теребил цветы и мял в пальцах
Пахучую зелень, и не знал как подойти
Ближе, словно мотылёк схвачен, пыльца отрях-
нута, улететь нельзя, нужно сидеть и врага
умолять: – Прости!..
Я готов был метаться из угла в угол,
Не думая, не зная спасенье в чём…
Вместо сердца в груди моей пылал раскалённый
уголь,
Я был уличен, и уж бредил Угличем.
Они мелькнули в красном обе,
И в бешенный лейтмотив молодости
Вплелася мысль, что вот «во гробе
Сущему, жизнь даровав», повелел Он тяжёлый
крест нести.
Но я верю смиренно – святая Церковь спасёт
меня,
Как и всех своих верных слуг,
От диких соблазнов, от огня
И сердечных мук.
Если нежная девушка пришла с мороза,
Внесла тишину, и вся потянулась навстречу,
Как протопоп Аввакум благословлю в ней
Морозову
И буду, томясь в заточении, любить этот
зимний вечер…
 

1937 январь

Скука

 
Я маленький, качай меня в люльке,
Колыбельную песню пой!
Я живу в глухом переулке,
Там со святыми меня упокой!..
Мой дом заметён снегом,
Нельзя к нему подойти.
С людьми я встречаюсь во сне: Го-
род
покой ли
смутит
мне?
Какой–то прохожий:
– На водку –
И вот,
за рукав
теребит.
И, ну,
Пристаёт.
Я возьму
и рогожей
Рупору
глотку
заткну!
 

1937 январь

Портрет приятеля

 
Он был красив, красноречив,
Его звучали речи гневно,
Он, прославляя коллектив,
Читал газеты ежедневно,
И часами у киоска
Ожидая, весь в поту,
Говорил остроты плоско –
Я повторить их не могу.
Да и нет необходимости.
Без подъёма и решимости
Был взгляд его несносен.
Вечерами, ровно в восемь,
Он сидел со мною в комнате.
Видя вещи свои смутно,
Я вздыхал и сетовал тяжко.
– Вам нужна эта бумажка?
– Вы отрывок этот помните?
И, напевая музыкально,
Гляделся в зеркало украдкой.
Я был холодный и печальный
Перед мучительной загадкой
Необычайно актуальной.
Когда в карманы пиджака
Он клал свои большие руки,
Я узнавал издалека
Его и изнывал от скуки.
То, что ново на экране,
Было юноше знакомо,
Слово в слово он заране
Повторял мне песни дома.
И технические термины,
Как из рога изобилья,
Сыпались на ветер. Те мне
Придавали крылья –
Я парил, и в облака
Сыроватые, косматые
Опускалася рука,
Словно были клочья ваты то.
А другие – в вихре пыли
Уносили, развивая скорость,
И папиросы мы курили,
И дурманились. Но хворости
Приближенье слышал я,
И мучительно кипело
У меня в ушах, и тело
Было слабым, словно дня
Умиранье наложило
Отпечаток роковой.
Единенье наше было
Видно выдумкой пустой.
 

1937 январь 10