Детишки на моё присутствие в большинстве своём вообще не обратили внимания, словно участие взрослого в детском конкурсе в этом химическом царстве было нормой.

Справа «рабочее место» пустовало, слева заседал шустрый вихрастый бутуз, весьма талантливо рисующий вороватого Фредди Крюгера-трансвестита (чудище было в гротескном сарафане с меховой оторочкой, с огромным мешком на плече, и от кого-то убегало, затравленно озираясь).

Бутуз проявил некое подобие беспокойства.

– Ты тоже подарок хочешь? – Он кивнул в сторону коробки с заветными пакетами и напористо сообщил: – Там на всех не хватит. Там только детям. И путевки тоже детям.

– У меня будет другой подарок. – Я кивнул в сторону Кати, но вовремя понял, что бутуз всё равно ничего не поймёт, и скорректировал посыл: – Эмм… В общем, это подарок для взрослых. Я на ту коробку не претендую. И на путевку, кстати, тоже. Я вне конкурса, сам по себе.

– А, ну тогда ладно, – успокоился бутуз. – Я Денис.

– А я Саша.

– Саша, тебе ластик подарить? У меня лишний есть.

– Спасибо, ты настоящий Бэтмен…

Через четверть часа я понял, что портрет состоялся. Говорю же, я сегодня в ударе, обычно всё получается гораздо труднее, со скрипом и истериками в формате «эту позорную мазню надо сжечь!!!».

Катя вроде бы ненароком просквозила мимо, желая подсмотреть, как у меня получается. Я решительно прикрыл «заготовку» своим телом, сказав, что это непрофессионально и нечестно, надо запастись терпением и в указанное время готовый результат будет предъявлен на суд широкой общественности.

– Да нормально получается, – успокоил её Денис-бутуз. – Он хорошо рисует, лучше всех здесь.

– Не коряга? – совершенно серьезно уточнила Катя. – В смысле, не под Пикассо?

– Нет, нормальная такая тётка, – сообщил бутуз. – Даже не страшная. И похожа на тебя.

– И на том спасибо, – кивнула Катя, отходя от нас.

Разумеется похожа, а как же иначе. В своё время арбатский портретист Кожедуб под хорошее вино и умные беседы давал мне мастер-класс и, в числе прочего, поделился несколькими секретами мгновенного схватывания индивидуальных особенностей объекта. Это известный мэтр пятиминутного карандашного портрета; то, что он делает, больше похоже именно на волшебство (это Катя верно подметила), и люди несведущие частенько испытывают шок, видя, как буквально на глазах на мертвом листе появляется их живой образ, со всеми особенностями и чувственными оттенками. Так что мне в этом плане повезло: многие опытные художники всю жизнь трудятся в поте лица, тратя массу времени на тщательную прорисовку портретов, и даже не в курсе, что есть некие особые техники, значительно облегчающие ремесло.

– Должен заметить, у тебя тоже неплохо получается, – заметил я, желая отблагодарить бутуза. – Твой Фредди очень крут, я таких раньше не видел.

– Какой Фредди? – Денис в недоумении нахмурился.

Я ткнул карандашом в его мольберт.

– Саша, ты вроде такой большой… а такой тупой, – неободрительно пробурчал Денис. – Это Дед Мороз, не видно, что ли?

– Упс… Что ж, маленько промазал, бывает. А что у него в этом здоровенном мешке?

– Всякие подарки. Ты это… посторожи мой рисунок, я в туалет сбегаю.

– А зачем сторожить?

– Чтоб не испортили, – понизил голос Денис и с тревогой посмотрел по сторонам. – Конкурс, сам понимаешь…

Денис быстро вернулся, поднатужился и закончил своего вороватого Фредди-Мороза раньше меня, чем остался очень доволен (как будто мы стартовали одновременно и работали в одном формате).

– Ну ты тут копайся дальше, а я пошел за подарком.

Кстати, ты только тёток рисуешь или мужиков тоже?

– Тебя нарисовать?

– Нет, батю моего. Ну, если будет время… Я вижу, у тебя хорошо получается.

– Спасибо, твоя похвала согрела мне душу Но вот насчёт портрета… Гхм… Понимаешь…

– Мы с ней соседи, – плутовато подмигнул мне Денис, указав на Катю. – На одной площадке живём. И она у меня группу ведет.

– Ух ты! Что ж, это меняет дело. Если будет время, обязательно нарисую.

– Тогда я тебя с предками познакомлю. Надо будет чтобы они разрешили тебе прийти ко мне в гости.

– О как… А без подобного разрешения в вашем городе в гости не пускают?

– «В городе» – не знаю, а у нас точно не пускают. У меня батя ветеран-инвалид, в Чечне воевал. Ещё не знаю, он даст себя рисовать или нет. Надо будет уговаривать.

– Ветеран, говоришь… Синдром присутствует? В смысле, буйствует иногда?

– Нет, он спокойный. Но очень строгий.

– Ну и правильно. А то сейчас развелось всяких… Хорошо, я готов познакомиться с ветераном. Только рисовать будем несколько позже. Сегодня и завтра я буду занят.

– Договорились.

Катя переговорила с Денисом – общались они по-соседски, как свои люди, и пошла в зрительный зал. Я так понял, что пока киндеры рисуют в фойе, их родителей в зале развлекают детской худ самодеятельностью, чтобы не толпились за спинами конкурсантов и не мешали.

А интересно у них тут всё устроено, хоть и кондово, местечково, но в то же время с заботой о людях.

Денис неотрывно торчал возле стенда и охранял свой рисунок, исподтишка бросая тревожные взгляды на правый фланг рисовальщиков. Там сидел толстый веснушчатый мальчуган, не сказать, чтобы на вид явный злыдень и хронический уничтожитель нетленных полотен, но… в сторону Дениса и его рисунка посматривал с явной неприязнью.

О как… Значит это не фобия и не игра детского воображения.

Интересно, вроде бы совсем маленькие, а уже столько нюансов в отношениях, что хоть сейчас садись и пиши книгу по прикладным аспектам детской психологии.

* * *

Едва Катя скрылась за дверью зрительного зала, с парадного входа впёрлась та самая активная молодежь, про которую давеча рассказывали местные чекисты.

Их было трое, от обычных обывателей они ничем не отличались, разве что у каждого на левой руке красовалась кумачовая повязка с белыми буквами «ДНД». Лица у ребят были вполне добродушные и даже где-то сельскохозяйственные, с этаким простодушно-сермяжным оттенком. То есть у человека с воображением, приехавшего в глубинку из столицы, сразу могло сложиться впечатление, что это те самые комбайнеры из одноименной песенки Игоря Растеряева. В будни они как следует поработали, а в праздничный вечер, перед тем как основательно принять заслуженную дозу С₂Н₅ОН, решили добровольно помочь родному городу в соблюдении общественного порядка.

Возглавлял троицу невысокий голубоглазый крепыш, этакий забавный краснощекий боровичок, по местным меркам вполне даже симпатичный, с ответственностью во взоре и с неким намёком на принадлежность к Власти в интонациях.

Хлопнув по плечу Дениса, он по-хозяйски спросил «Где Катюха?» – и, получив ответ, направился было к дверям зрительного зала… но Денис что-то негромко ему сказал и безапелляционно ткнул пальцем в мою сторону.

– Вот так ни хрена себе! – простецки удивился боровичок. – А ну…

Он подошел поближе и с минуту безмолвно смотрел на мою работу.

Портрет был почти готов, осталось нанести завершающие штрихи. Я счёл, что такое красноречиво-молчаливое созерцание – это закономерное восхищение моим талантом, и не стал выговаривать непрошенному соглядатаю за вмешательство в процесс.

Поглазев на портрет, он всё с теми же хозяйскими интонациями уточнил:

– Это для чего?

Как и подобает творческой личности, я воспринял этот вопрос в самом широком аспекте: перспективы, планы на будущее и прочие нюансы, которые внезапно открывает перед Катей внимание великого московского художника, ненароком забредшего в этот забытый богом уголок.

В общем-то понятно, что я не обязан отвечать на такого рода вопросы, но моё развитое художественное чутьё подсказало, что боровичок – это Катин брат. Он быт похож на неё и вполне по-братски проявлял заботу о ней, беспокоясь, не повредит ли Кате такое неожиданное знакомство. Поэтому я не стал вставать в позу и задаваться, а запросто объяснил, что Катя – удивительная девушка и для любого уважающего себя художника было бы страшным преступлением пройти мимо такой выдающейся натуры.

По поводу же ближайших перспектив пояснил следующее: то, что он видит, вовсе не портрет, а всего лишь примитивный эскиз (пусть сразу проникнется, каков я мастер, если у меня такие эскизы). В своей московской студии я напишу с него полноценный портрет маслом, и если он хорошо «пойдёт» на вернисажах европейских столиц, то Катю наверняка ожидает большое будущее.

То есть если у нас с ней удачно сложатся отношения, её ожидает головокружительный успех на мировом уровне.

В общем, красиво соврал, складно и эпично, такие посулы должны впечатлить любого деревенского братца.

Боровичок, однако, на всю эту мишуру даже и ухом не повел, а расплывчатое и вроде бы безобидное понятие «отношения» вызвало у него странную реакцию:

– Не понял… Это что же получается, сырок ты гамбургский… Это ты, кур-рва мааскоффская, мою Катюху клеишь?!

Сказано это было очень негромко, в диапазоне свистящего шёпота, но я всё тщательно расслышал и страшно удивился такой вульгарной трактовке развития событий.

– Что значит «клеишь»? Что вы себе позволяете?! Она, вообще, вам кто?

– Она мне – всё, – решительно заявил боровичок и, приняв меня под локоток, кивнул куда-то в дальний угол: – Пойдём, я те щас всё популярно растолкую.

В дальнем углу была железная дверь, над которой в соответствии со всеми социалистическими нормами горел плафон и зияла бросающаяся в глаза надпись «Пожарный выход».

– А, то есть вы хотите бить меня втроём? – Я невольно возвысил голос.

– Да не сцы, пад-донак, – презрительно процедил боровичок. – Всё будет честно, один на один. Чисто мужской разговор, ты и я. Ты идёшь или как?

– Ну, если «чисто мужской»…

…и мы направились к пожарному выходу.

Вот вам и приключение. А что-то у меня сегодня «чуйка» работает из рук вон… И с чего я взял, что боровичок – Катин брат? Наверное, переутомился после перелёта, акклиматизация началась.

Товарищи боровичка остались в фойе, а мы вдвоём вышли во двор.

Это был своего рода патио. ДК, оказывается, построен буквой «П». Здесь было тихо и чисто, справа у стены здания стояла пара здоровенных металлических контейнеров для крупногабаритного мусора. Фонари отсутствовали, но из-за множества светящихся окон во дворе была вполне сносная видимость.

Скажу сразу, я вообще-то не любитель случайных драк, но постоять за себя умею. Меня регулярно натаскивают двое мастеров боевых действий, и в числе прочего я неоднократно отрабатывал умерщвление врага на поле боя при полном отсутствии экипировки – проще говоря, голыми руками. И я, конечно, не мастер боевых искусств, и до моих учителей мне как до провинции Пи-Сюань в коленно-локтевой позе, но… кое-что умею.

То есть если бы боровичок встретился мне в бою в сходной ситуации (оружия нет, остались только руки, ноги и зубы), я бы не раздумывая прислонил его височком к острому выступу мусорного контейнера, на выходе вогнал бы личиком в косяк или попросту перебил трахею одним точным ударом. Ну, по крайней мере, на тренировках у меня это получалось без проблем.

Но крепыш врагом не был. А был он обычным деревенским увальнем, который вполне справедливо собирался проучить приезжего нахала за приставания к местной красавице.

Мы встали друг против друга в панораме мусорных баков, как два дворовых пса, один местный, а второй пришлый, случайно заскочивший на чужой участок и в связи с этим несколько сконфуженный и отчасти признающий свою неправоту.

Не тратя времени на взаимное обнюхивание, крепыш двинул спич:

– Значит так, художник, слушай внимательно. Я человек незлой, калечить тебя не хочу. Сделай всё правильно, и мы разойдёмся без проблем.

– «Правильно» – это как?

– Это так: забирай свой вонючий эскиз и вали отсюда куда глаза глядят. В свою вонючую Ма-аскву. И больше чтоб к Катюхе на пушечный выстрел не приближался. Увижу рядом – убью. Ты всё понял?

Такая вульгарная постановка вопроса возмутила меня до глубины души, и я хоть и чувствовал себя отчасти виноватым, но довольно жестко ответил, что мы с Катей люди взрослые и в своих отношениях разберемся без стороннего арбитра. В конце концов, пусть дама сама выберет, кто ей больше по сердцу, это будет самый правильный вари…

– Ну и дурак, – не дослушав, буркнул боровичок и решительно бросился в атаку.

Я даже не успел принять боевую стойку – боровичок тараном снёс меня наземь, взгромоздился сверху и принялся окучивать сразу с обеих рук, азартно покрикивая:

– Нна тебе, сцуко! Нна, пад-донак ма-ас-кофффский! Нна!! Нна!!!

Нет-нет, это нечестно, это неправильно!

Мы должны были выписывать боксёрские круги по двору, красиво маневрируя и гарцуя, как рыцари на турнире… а этот скот просто бросился мне в пояс и даже ни разу ударить себя не дал!

Ну разве это драка?

Разве так поступают настоящие джентльмены?

Это что за деревенская дикость?!

– Нна! А вот в нагрузку! Эть!

От ударов голова гудела как чугунный котел, перед глазами всё плыло, я пытался прикрываться, однако неистовствующий боровичок ловко совал мне под руки, не на убой, но вполне ощутимо и ошеломляюще.

Не знаю, чем бы всё закончилось, вполне возможно, ещё через полминуты я бы благополучно отключился… но тут где-то рядом с нами раздался возмущенный женский вопль и боровичка кто-то принялся стаскивать с меня, ругая на чём свет стоит и беззастенчиво награждая оплеухами.

– Катюха, ну прекрати…

– «Шлеп!!!»

– Кать, мы тут просто шутили…

– «Шлёп!!!»

– Да всё, всё, я всё понял, не трогаю я его… Ай! Больно же, прекрати!

– Никита, ты совсем дурак? Что ж ты делаешь, сволочь?! Ты чего на людей бросаешься?! Я тебя предупреждала?! Да я тебя прямо сейчас сдам Семёнову! Всё, уже звоню!!!

– Катюха…

– Никита, у тебя десять секунд!

– Кать… ну всё, всё, ухожу!

– Пошел вон отсюда! Считаю до десяти – и звоню!

– Всё-всё, уже пошел…

Освобожденный своевременным женским милосердием от увесистого боровичка, я сел, мотая головой и восстанавливая дифферент, и увидел, что мой супротивник торопливо удалялся прочь, за ним в кильватере пристроились двое помощников с повязками, а у пожарного входа столпилась вся арт-группа в полном составе: снегурочки, возглавляемые Катей, и киндеры-рисовальщики.

В общем, все, кто был в этом крыле, выскочили посмотреть, как мы тут развлекаемся. Наверное, шумно получилось, боровичок оказался на диво звонким, да голосистым.

– Ну всё, нечего тут глазеть! – шикнула на детвору одна из снегурочек. – Не видели, что ли, как парни балуются?

– Это гомосеки балуются, – солидно пискнул кто-то из толпы. – А парни дерутся.

– Семёнов, следи за языком! – прикрикнула Катя. – Девочки, давайте все по местам. Так, внимание: считаю до десяти, кто останется – не получит подарка. Раз!

Угроза возымела действие: спустя несколько секунд арткиндеры, подгоняемые снегурочками, исчезли за дверью, и мы с Катей остались одни.

Какая замечательно строгая девушка. Всем даёт по десять секунд, и Никите и детям. А мне сколько дадут?

– Семёнов… – На фоне кровавой соли во рту и басовитого гудения в голове меня посетила гротескная догадка: – Это вот тот Семёнов… которому грозили сдать Никиту?

– Это его отец. – Катя помогла мне подняться. – Начальник Никиты. А это Егорка Семёнов, и он Никиту не сдаст. Понимаете, это у них такая пацанская этика… Как вы?

– Как я? Жив, и слава богу. Спасибо за гостеприимство… Ох… Пойду-ка я в мэрию… Десять секунд…

– При чём тут десять секунд? Зачем в мэрию? – Тут Катя не на шутку переполошилась: – Нельзя вам в мэрию, в таком виде! У вас кровь…

– Ну тогда в больницу. Далеко отсюда больница?

– Ой… И в больницу вам нельзя…

В течение следующей минуты мы мучительно соображали, что со мной делать. Катя скороговоркой выпалила свои доводы, и я вынужден был признать, что в логике ей не откажешь.

В мэрии сейчас банкет, там собралось всё городское начальство (и Семёнов тоже!). Если туда ввалится дорогой гость – избитый и окровавленный московский художник, непременно будет большой скандал и пострадает немало хороших людей. Чёрт с ним, Никиту сразу загребут, но и Кате тоже попадёт как организатору конкурса, где всё и случилось.

Если я в таком виде пойду в больницу, врачи сразу позвонят в милицию. Здесь с этим делом строго, все друг друга знают, а я чужой, так что это сразу станет общенародным достоянием.

Собственно, на банкет к начальству я не собирался, просто чекисты сказали: если надоест гулять, чтобы подошел к мэрии. Гулять, как вы наверное догадались, мне уже надоело, но ясно было, что в таком виде шарахаться у мэрии не стоит, да и чекисты сразу поднимут шум, когда увидят меня такого красивого. С больницей тоже всё ясно. И пусть за всеми этим девичьими тревогами видна в первую очередь забота о непутёвом Никите, зловредном боровичке, которому за унижение высокого гостя грозят большие неприятности, но я всё же не настолько подлец, чтобы мстить ему через «верхи» и тем более доставлять неудобства такой замечательной девушке.

– Ну и что же мне делать? – гнусаво вопросил я. – У меня, по-моему, бровь рассечена и хорошо нос разбит, я весь в крови…

– Я знаю, что мы сделаем! – внезапно озарилась Катя. – Тут неподалёку есть уютное местечко, там хорошая врачиха, она вас осмотрит и окажет помощь. Пойдёмте, я вас отведу.

– А в этом уютном местечке тоже банкет?

– Нн-нуу… да, вроде того… Но там много не пьют, интеллигенция, можно сказать, местная творческая элита, так что можете не сомневаться, помощь окажут обязательно… Пойдёмте, пожалуйста, вам понравится! Там очень интересные и замечательные люди, они будут вам рады. Это рядом.

– Хорошо, пойдёмте.

Катя сбегала за курткой, заодно прихватила свой портрет в моём исполнении, и мы отправились в «уютное местечко».