Глава 3. Письмо

Листы бумаги разбросаны по столу. Исписанные, перечёркнутые, смятые. Я не помню, когда начал их заполнять. Кажется, это случилось в одну из тех ночей, когда сон не приходит, а тишина давит на виски сильнее, чем любой шум.

Слова приходят ко мне неожиданно. Падают с потолка, просачиваются сквозь стены. Иногда я просыпаюсь с ощущением, что кто-то шепчет мне в ухо фразу – и я записываю её, не до конца проснувшись. Утром перечитываю и не узнаю почерк.

Монтаж всё ещё занимает большую часть моей жизни. Я востребован. Ко мне стоит очередь из клиентов. Я снимаю свадьбы и похороны, рекламу и документалки. Соединяю несочетаемое, создаю истории из обрывков чужих жизней. Мои работы показывают на фестивалях. Люди хвалят мой «неповторимый стиль». Говорят, что я умею «передать настроение».

Никто не знает, что эти истории опустошают меня. С каждым новым проектом я чувствую, как внутри становится всё тише. Как будто все слова, все эмоции уходят в работу, а мне остаётся только оболочка. Пустая, гулкая, как заброшенный дом.

И вот тогда приходит письмо. Спасение. Новое убежище.

Сначала я записывал короткие заметки. Наблюдения. Фрагменты диалогов, подслушанных в кафе. Описания случайных прохожих. Ничего особенного – просто способ выпустить пар.

Потом эти заметки начали складываться в истории. Я не придумывал их – они возникали сами, будто кто-то диктовал мне. Я просто слушал и записывал.

Лев – так я назвал это новое имя. Не знаю, почему именно Лев. Может быть, вспомнил о Льве Толстом, чьи книги читал когда-то. Может быть, просто захотелось имя, непохожее ни на то, с которым я родился, ни на то, под которым выступал, ни на то, которым подписывал монтажные работы.

Лев писал иначе, чем я говорил. Его голос был спокойнее, тише, но в нём была сила, которой у меня никогда не было. Он видел красоту в мелочах, замечал детали, мимо которых я проходил не останавливаясь. Он умел назвать вещи своими именами.

По утрам я открывал ноутбук и видел тексты, которые не помнил, как написал. Они появлялись словно сами собой – между монтажом и сном, между днём и ночью. В пограничных состояниях, когда истончалась грань между мной и не-мной.

Никому не показывал их. Никому не говорил о них. Даже не перечитывал. Сохранял в папке с безликим названием «Тексты» и забывал.

Однажды я наткнулся на сайт литературного журнала. «Принимаем работы начинающих авторов», – гласил баннер. Пальцы сами собой потянулись к клавиатуре. Я выбрал один из текстов – небольшой рассказ о человеке, который собирает звуки, – и отправил его. Лев К. – так я подписался. Без фамилии, только инициал.

Через неделю пришёл ответ. «Мы хотели бы опубликовать ваш рассказ в следующем номере».

Я перечитал письмо несколько раз. Не верил своим глазам. Это какая-то ошибка. Они не могли выбрать мой текст. Это же просто… Что? Что это вообще было? Зачем я это написал?

Но они опубликовали его. И прислали журнал – маленький, на дешёвой бумаге, но настоящий. Я листал его, разглядывая свои слова на странице, и не мог поверить, что это сделал я.

Меня никогда не учили писать. Я не ходил на курсы, не читал руководств, не анализировал чужие тексты. Просто брал и писал. Как дышал. Как моргал. Естественно и неосознанно.

После первой публикации пришла вторая. И третья. Маленькие журналы, интернет-порталы, литературные блоги. Никто не платил за это, но мне и не нужны были деньги – у меня был монтаж. Я просто отправлял тексты и получал ответы. Чаще положительные, иногда – критические. Меня начали узнавать. «Лев К. – интересный автор с необычным взглядом на мир», – писал один из рецензентов.

Необычный взгляд. Если бы он знал.

Я создал новый почтовый ящик. Новые аккаунты в социальных сетях. Новую биографию – лаконичную, без деталей. «Живёт и работает в Санкт-Петербурге. Публикуется с 2019 года».

Никаких фотографий. Никаких интервью. Лев был голосом без лица, текстом без контекста. И это устраивало всех. В эпоху, когда каждый выворачивает себя наизнанку в соцсетях, когда личное становится публичным, а публичное – товаром, анонимность казалась экзотикой. Приманкой. Загадкой.

– Ты читал этого Льва? – услышал я однажды в кафе, куда зашёл выпить кофе перед съёмкой. – Да, странный тип, – ответил собеседник. – Пишет так, будто смотрит на мир через камеру. Всё очень… визуально.

Я чуть не поперхнулся. Опустил голову, уткнулся в телефон. Сердце колотилось как сумасшедшее. Они говорили обо мне. О человеке, которого не существовало. О маске, которая стала реальнее лица.

Странное ощущение – слышать, как незнакомцы обсуждают тебя и при этом не знают, что это ты. Будто ты призрак, который случайно подслушал разговор живых о себе.

Именно тогда я понял, что Лев стал чем-то большим, чем просто псевдоним. Он стал отдельной личностью со своими привычками, своим голосом, своим взглядом на мир. Я мог представить, как бы он ответил на тот или иной вопрос, какую книгу выбрал бы в магазине, какую музыку слушал бы в наушниках.

Лев был не просто маской – он был версией меня, которой я никогда не был. Спокойной. Уверенной. Цельной.

Иногда я думал: кто настоящий? Я – человек, который просыпается в холодном поту от ночных кошмаров, часами сидит за монтажом, боится встречаться глазами с незнакомцами? Или Лев – чей голос звучит со страниц, чьи слова находят отклик в сердцах читателей?

Чем больше я писал, тем больше запутывался. Лев писал о вещах, о которых я никогда не думал. О детстве, которого у меня не было. О любви, которую я не испытывал. О чувствах, которых не понимал.

Однажды я сидел в парке – выдался редкий свободный день между проектами – и наблюдал за детьми на площадке. Их смех, их движения, их конфликты и примирения. Мне хотелось снять это – поймать в объектив эту непосредственность, эту живость. Но камеры с собой не было.

И тут я поймал себя на мысли: а что бы написал об этом Лев?

Ответ пришёл сразу. Лев написал бы о том, как эти дети напоминают ему его самого – в другой жизни, в другом времени. Как он стоял на такой же площадке, в таком же парке, и чувствовал такую же радость от простого факта существования.

Но у меня не было таких воспоминаний. Моё детство прошло не в парках, а в тесной квартире с вечно уставшей матерью и телевизором в качестве няньки. Я не помнил, чтобы когда-нибудь играл так – беззаботно, самозабвенно, с полной отдачей.

Откуда же Лев взял эти воспоминания? Из каких глубин моего подсознания они всплыли? Или я просто придумал их – как придумывают фоны для своих персонажей писатели?

Письмо открывало во мне то, о чём я не подозревал. Вытаскивало на поверхность образы, чувства, мысли, которые я похоронил так глубоко, что забыл об их существовании. Оно было не просто способом самовыражения – оно было археологическими раскопками моей собственной души.

И с каждым новым текстом, с каждой новой публикацией я всё больше привязывался к Льву. Он стал моим альтер-эго, моим лучшим «я», моим проводником в мир, где слова имели значение, где истории могли изменить жизнь, где существовала связь между людьми – настоящая, глубокая, несмотря на анонимность.