Затем, меня грубо подняли и вывели за дверь. Сейчас я не поднимался по лестнице, шагая через две ступеньки, как несколько минут назад, а спускался вниз, поддерживаемый с двух сторон под руки дюжими полицейскими.

На лестничной площадке второго этажа уже не было так темно. Она освещалась двумя или тремя фонариками и падающим светом из четырёх открытых дверей квартир. На площадке толпились люди: мои соседи и полицейские.

Двое, склонившись над прислонённым мною к стене человеком, рассматривали его.

При ярком свете нескольких фонарей я явственно увидел, что вся грудь его залита чем-то тёмным, а на полу, возле него, выделялось такое же тёмное мокрое пятно. Специально, а возможно и непреднамеренно, луч одного из фонарей упал на лицо человека, и я узнал его, а узнав, вздрогнул – это был мой партнёр по бизнесу – Севка…, Всеволод Куприянов!

Ошеломлённый, я приостановился, но меня тут же грубо подтолкнули в спину и я, подчиняясь толчку, продолжил спуск.

В голове закружился хоровод мыслей: откуда, почему, за что, иии… как он оказался в моём доме на лестничной площадке, и… в таком состоянии? И вдруг, словно ударом молнии, меня пронзила страшная мысль-понимание – меня подозревают в… убийстве моего друга и партнёра!

Почему в убийстве и, как я догадался, что он убит? Не знаю – возможно, шестое чувство, а возможно и… его неподвижная поза…. Но ведь…, когда я оттаскивал его к стене… он же был живым, я же чувствовал биение его сердца – лихорадочно прокручивал я свои воспоминания, как киноплёнку, в совсем недалёкое прошлое…

Значит, они считают меня убийцей, и поэтому мои руки заломлены назад и скованы наручниками, а по бокам, как «почётный караул», придерживая меня под локотки, вышагивают дюжие полицейские…

Ноо, это не я!!! – как со стороны, услышал я свой крик, и попытался вырваться из держащих меня рук, но мой крик и моя попытка были безуспешными.

Во дворе стояла полицейская машина и карета скорой помощи. Разноцветные вспышки огней над ними, и их отражение от оконных стёкол квартир, создавали иллюзию сказочного мира – мира, из которого меня уводили и, подталкивая в спину, заталкивали в мигающую красно-синими огнями полицейскую машину…

* * *

Взбудораженный прошлым я понял, мне больше не уснуть и, поднявшись, вновь посмотрел в отверстие. Снаружи посерело.

Нужно было готовиться продолжить дальнейший путь, да и подкрепиться перед дорогой не мешало бы, и я начал пробивать выход наружу.

Предстоял ещё долгий, долгий путь по заснеженным горам и лесам и ещё неизвестно, где и как он закончится! Но я надеялся на благополучный исход. Мной двигало неугасимое желание найти убийцу друга и наказать его, а потом… будь, что будет! Значит, такая у меня судьба!

Выход из своей норы-берлоги я пробил уже почти в темноте.

Оказывается, на моё убежище упал обвалившийся снежный карниз, что нависал с крутого берега, и этот же обвал замуровал мою отдушину снегом.

И вновь я бежал на лыжах. Меня окружала такая тишина, что мне казалось – я в вакууме, и ещё мне показалось, что воздух потеплел. Посмотрев на ночное небо, я не увидел вчерашних звёзд, надо мной нависали тяжёлые, словно глыбы, тучи. Пойдёт снег и будет буран, решил я и прибавил шаг.

Мне нужно было добраться до заимки, о которой мне рассказывал Захарыч. Это он её построил ещё пять лет назад, будучи не зэком, а свободным человеком…, как все.

Конечно, не было никакой гарантии, что она сохранилась, и я рисковал, очень рисковал, не только потерей времени и сил, но и возможностью заблудиться в зимнем лесу. Но и другого выхода в моём положении не было – мне нужно было подготовиться к дальнему, многодневному броску.

Свой путь я выбирал тщательно по физической карте в одной из книг, имеющихся в тюремной библиотеке, и расспрашивая Захарыча. Без остановки на отдых и заготовки продуктов на дорогу, я не смог бы добраться до конечной цели – Москвы.

От интенсивного движения вскоре мне стало жарко, и я расстегнул фуфайку с моим номером на спине.

Несмотря на потепление, лыжи исправно выполняли свою работу. Спасибо Захарычу, это он договорился насчёт лыж с местным охотником, заплатив ему изрядную сумму денег.

Захарыч мог это себе позволить – он расконвоированный зэк, не то что я. У него имелось разрешение на свободное перемещение в границах посёлка, но с шести вечера и до подъёма он должен был находиться вместе со всеми, за колючей проволокой.

Я ему страшно завидовал, какая-никакая, а всё-таки свобода! Конечно, условная свобода, но… всё же свобода!

Отвлёкшись на воспоминания, я совершенно перестал следить, куда несут меня лыжи – главное, передо мной была лыжная колея, и я бежал по ней…. И был наказан за невнимательность, очень сурово наказан…

Неожиданно я почувствовал, как лёд подо мной провалился, и я оказался под водой!

Ещё не до конца сообразив, что со мной произошло, и насколько это серьёзно, я отчаянно замахал руками, и… оказался на поверхности.

Я провалился в полынью, как-то очень быстро сообразил я! А сообразив, в какую неприятность я попал, меня мгновенно обуял панический ужас!

Намокшая одежда тянула ко дну, лыжи не давали возможности работать ногами – всё, здесь мне пришёл конец! – лихорадочно забилась мысль в голове.

А, зачем я бежал?! Зачем десять дней лежал под горящим, пышущим жаром камином?! Зачем все эти мытарства?! Только для того, чтобы вот сейчас, здесь, утонуть? Ну, уж нет, дудки! – засопротивлялось всё моё существо. Тогда, что делать? Да, прежде всего, снять лыжи с ног, а тогда посмотрим, кто кого – река меня или, я её!

Все эти мысли, весь их калейдоскоп, за какие-то мгновения прокрутились у меня в голове, а затем пришло и решение, и понимание, что надо делать…, делать вот прямо сейчас, не мешкая…, иначе…

Пришлось, задержав дыхание, окунуться с головой и развязать крепления на одной лыже.

Ура! Получилось!

Но воздух в лёгких тоже закончился – пришлось вынырнуть. А вынырнув, и чуть отдышавшись, я с силой отбросил лыжу подальше от полыньи.

Странно, но мне совершенно, или почти совершенно, не было холодно. Ах, да, вспомнил я, температура воды зимой в реке ниже минус четырёх градусов по Цельсию не опускается. И вторая мысль, догнав первую, промелькнула у меня – Господи, чем у тебя Иваницкий голова забита? Надо о спасении думать, а ты о температуре воды…

Подумав так, я сам себе удивился – действительно, человек погибает, а в голове какие-то дурацкие мысли копошатся… Кошмар!

Вторично нырнув, я смог развязать крепление второй лыжи, затем, вынырнув, тоже отбросил её подальше от полыньи. Ну вот, решил я, пора самому выбираться – а, как?

Попробовал опереться руками об кромку льда, но она обломилась. Тогда я стал обламывать лёд все дальше и дальше, и добился-таки результата. В очередной раз оперевшись на лёд, я почувствовал достаточно сильное сопротивление и прочность.

Но, я устал! Господи, как я устал! Мокрая одежда сковывала мои движения, а раздеться было нельзя – я же не…, в по-летнему тёплой реке купаюсь, сейчас же… зима.

Опять, обгоняя одна другую, заскакали мысли в голове – даст Бог, вылезу, так мне же ещё вон сколько бежать. Нагишом, по морозу, далеко не убежишь! Сразу окочуришься!

Мысли, мысли! Может, поэтому мы и называемся «Homo sapiens»? Человек, считай, с жизнью вот-вот попрощается, а голова, вернее мозг, всё никак не угомонится, всё чего-то думает, анализирует…

Держась за лёд, немного передохнул и, резко оттолкнувшись ногами от воды, попробовал вытащить своё тело из речного, сковывающего движения, жидкого плена. Не получилось! Лишь после третьей или четвёртой попытки я оказался на льду, и тут же мороз захватил меня в свои объятия. Но я вылез! Сумел вылезти на лёд, чёрт побери!

Фиг меня утопишь! – крикнул я, вернее, хотел крикнуть, но сил у меня хватило лишь с хрипом это прошептать.

Мокрая одежда стала промерзать и превращаться в ледяной панцирь. Я, где-то, когда-то, вычитал, надо вставать и идти, иначе замёрзшая одежда скуёт мои ноги и руки, и я не смогу двигаться. Вот тут-то я, по-настоящему, испугался, испугался до дрожи в теле!

Когда я оказался в воде, скорее всего до меня тогда ещё не дошла сложность моего положения, или мой разум ещё её не оценил, а вот сейчас…, сейчас совсем другое дело!

Но сил не было! Я их растратил на борьбу с коварной рекой.

Вставай! – приказал мой разум, – немедленно вставай!!! И, я встал, и, я пошёл…, медленно-медленно…

Одежда на мне потрескивала, и мелкие кусочки льда, отламываясь, падали под ноги…

А лыжи?! Куда я без лыж? – промелькнуло в разгорячённом мозгу. Пришлось вернуться. Лыжные крепления под воздействием низкой температуры начали промерзать. Тогда я потоптался по ним, покрытыми ледяной коркой, валенками, чтобы хоть немного размять ремни, и, кое-как закрепив, стал переставлять ноги…. Вперёд, шептал я! Только вперёд!

Одежда превратилась в сплошную ледяную корку, но я переставлял ноги, отталкивался палкой – одежда потрескивала и ломалась…, но я шёл! Делал шаг за шагом и…, шёл! Шёл, чёрт меня, забери! С трудом, но шёл!

В голове крутилась только одна мысль – дойти до зимовья Захарыча, обязательно дойти! Дойти – в этом моё единственное спасение!

Мысль эта настолько поглотила меня, что я чуть не пропустил первый, и самый главный ориентир – перекинутую поперёк реки высоковольтную линию.

От первой опоры на правом берегу мне надо было пройти под углом в сорок пять градусов три километра в глубину леса, а там… новый ориентир – огромная скала, валун-медведь.

Никогда не думал, что ходьба на лыжах, да ещё в промёрзшей одежде, настолько мучительна!

Очередной ориентир я нашёл лишь часам к трём утра, при этом затратив уйму сил и, кажется, немного заблудившись. Мои ноги дрожали от усталости, из груди с хрипом, как у загнанной лошади, вырывалось дыхание…

Как и обещала погода, крупными хлопьями повалил снег, и только чудом я нашёл ориентир Захарыча – скалу, похожую на присевшего медведя.

Нужно было торопиться, и я, немного отдышавшись, двинулся дальше в глубину леса.

Не дай Бог заблудиться, подумал я, переставляя ноги. Ещё я подумал – хорошо, что лес хвойный и без подлеска, а то бы я, точно, продираясь сквозь кусты или обходя их, потерял направление, и тогда мне… – каюк!

Кто мне помог, Бог, или моя судьба вела меня, не знаю, но заимку я нашёл на том месте, на котором она и должна была быть. Захарыч, добрая душа, не обманул, а я был очень прилежным учеником в постижении лесной науки.

* * *

Она стояла на небольшой поляне, вся, по самую крышу, засыпанная снегом. Пришлось прокапывать проход к двери. Я перекидал, наверное, три куба снега прежде, чем добрался до входа. Дверь, на удивление, хотя и со скрипом, легко отворилась.

Сделав пару шагов, я вступил в свои временные, но такие желанные, владения.

Внутри было темно, лишь узкая полоса серого рассвета слегка заглядывала в открытую настежь, дверь. Воздух внутри был затхлый: чувствовалось, что давно никто не посещал и не проветривал домик. Но я был рад новому пристанищу, как может быть рад одинокий путник, встретивший на своём пути старого товарища или друга.

Осторожно, делая короткие шаги и боясь наткнуться в темноте на что-нибудь, я медленно продвигался к левой стене, у которой, по словам Захарыча, должна находиться небольшая печь и запас сухих дров. И опять он не солгал – печь находилась там, где и должна была быть! А нагнувшись и пошарив рукой перед ней, я нашёл дрова. Даже лучины для растопки находились на дровах.

Странно, подумал я, неужели за столько лет никто, никогда, не посещал избушку? И тут я вспомнил слова Захарыча: «Охотничий Закон гласит – попользовался чьим-то добром, отплати ему тем же. Использовал продукты – оставь свои, воспользовался дровами – заготовь вновь, чтобы следующий усталый охотник мог обогреться и поесть». Хороший Закон, полезный, решил я, разжигая плиту!

Дрова быстро загорелись, но дым… Дым никак не хотел идти в трубу, он клубами наполнял избушку, разъедал глаза…

Не выдержав, чихая и кашляя, я выскочил из избы и уставился слезящимися глазами на крышу в поисках трубы. На крыше, как шляпка гриба-боровика, лежал толстый слой снега, и такой же шляпкой, полностью перекрывая выход дыму, он лежал на трубе. Ничего не поделаешь, подумал я, и решительно полез по снегу на крышу, пытаясь добраться до трубы.

Верхний слой снега, покрывавший крышу зимовья, был настолько плотен и твёрд, что выдержал мой вес, и я благополучно добрался до цели. Смахнув снег с трубы, дождался, когда появиться первый дымок и, на отощавшей от тюремной баланды, худой заднице, съехал вниз.

Вытеснив холодный воздух из дымохода, печь загудела, распространяя по избушке долгожданное тепло. Даа… золотые руки у печника, Захарыча! – в который раз восхитился я, смотря на огонь в печи и вспоминая, с какой любовью прилаживал он кирпичик к кирпичику при сотворении своего чудо-камина в коттедже.

Под этим камином, покрываясь потом от жары и трясясь от страха, что раскроется тайна моего убежища, я провёл одиннадцать долгих дней! И вот, я здесь – усталый, замёрзший, но живой и свободный!

Глава вторая

На второй день моего пребывания в избушке случилось непредвиденное мною событие – я заболел и, не просто заболел, а здорово заболел. Ещё с вечера я почувствовал, что со мной не всё в порядке: кружилась голова, меня бросало то в жар, то в холод, а в груди, при вдохе и выдохе раздавались звуки «гармошки». Я был слаб, как новорожденный ребёнок.

Подбросив дров в печку, я с трудом заставил себя поесть лапши, и сразу же забрался под ветхое ватное одеяло. Вообще-то, я очень брезгливый человек, но сейчас – сейчас мне было не до брезгливости.

Не смотря на относительную теплоту в избушке, меня начало морозить. Я трясся от холода не в состоянии согреться. Кое-как дотянувшись до моей зековской телогрейки, чтобы набросить её поверх одеяла я, сжавшись в комок, попытался уснуть.

Проснулся весь в поту: мой лоб пылал от высокой температуры, казалось, приложи к нему бумагу и она вспыхнет, словно подожжённая горящей спичкой. Одеяло и фуфайка валялись на полу, хотелось пить, и я, кое-как пересилив слабость, вышел из избы с ведром, чтобы набрать снега для воды.

Как я растопил плиту, как вскипятил воду и…, вскипятил ли я её вообще, не помню. Думаю, у меня начался горячечный бред, потому что я увидел себя в лесу, окружённым со всех сторон огромными волками.

Я сидел на нижней толстой ветке сосны и, обламывая ближайшие ко мне тонкие ветки, поджигал их и швырял в окруживших меня зверей, похожих на волков. Находящийся ближе всех ко мне волк, с лицом следователя Кондратьева (по его милости и не желанию разобраться в моём деле, я загремел под суд), сидя на заду и ухмыляясь, приговаривал:

– Никуда ты от нас не денешься, всё равно мы тебя съедим. Ты убил своего партнёра, своего друга. Тебя застукала соседка над ещё тёплым трупом. У тебя вся одежда и руки в крови…

И, оскалив пасть, завыл – «Убий-ца-а!.. Твоё место только в тюрь-ме-е…!»

– Не-прав-да, не убивал я Севку! – закричал я в ответ, и швырнул в него горящую ветку. – Мы с ним были хорошими партнёрами, доверяли друг другу…

Следователь, злобно зарычав, увернулся от огня и вновь завыл:

– А, кто теперь будет полным владельцем капитала и нескольких ателье с мастерскими? Не ты лии…? Он тебя уличил в какой-то махинации, и ты его убил…

– Я не убивал! Мне нечего наследовать, это мой бизнес…. И…, разве это говорит, что именно я убил Севку? – Меня могли подставить зачем-то, или я оказался не в том месте, и не в то время… – разве так не бывает в жизни? А, Вы, не разобравшись в моём деле, засандалили меня в тюрьму, исковеркали мою жизнь…

– Бывает, но не у тебя… – завыл он снова, – не вы ли поругались три дня назад? Все в офисе слышали, как вы орали друг на дру-га-а…. Свидетелей много…

– Ну и что, что орали. Вы бы не заорали, если бы вам на ноги, нечаянно, Севка пролил кипяток, а? Заорали бы, и ещё как заорали! Благим матом бы заорали!

– Твоя версия не доказуема. Ты-ы, убийца своего партнёра! Все улики против те-бя…, не отве-ер-ти-шься. Закон покарает тебя за совершённое гнусное пре-ступ-ле-ние – опять завыл он.

И, в унисон с ним вся стая волков, аж шерсть дыбом встала на загривках, завыла:

– Уу-бий-ца-а! Уу-бий-ца!

Ну, как я мог его убедить, что не виновен, что не я убийца, а кто-то другой?

Я поджёг ветку покрупнее, и опять швырнул в него и, попал. Он, оскалив жёлтые, прокуренные зубы и, зарычав, отскочил в сторону.

Вокруг ветки занялось пламя, оно всё увеличивалось и увеличивалось в размерах, разрасталось и набухало, словно тесто на дрожжах. Огонь стал распространяться на весь лес.

Волки, поджав хвосты и огрызаясь, кинулись прочь, а я, окружённый огненным кольцом, сидел на дереве и не знал, что мне делать. Пламя подбиралось всё ближе и ближе. Мне стало так жарко, что кожа на лице и руках начала пузыриться и…, картина вдруг странно изменилась.

Я оказался висящим над бездонной пропастью на вершине крутой заснеженной горы. Мои пальцы судорожно вцепились в края провала, а ноги пытались найти хоть какую-нибудь опору для себя. Было так холодно, что мои пальцы побелели и, казалось, ещё немного, и они не выдержат моего веса, отломятся, и я полечу вниз. Так и случилось. Я с ужасом увидел, как они, сначала один, затем, другой, начали отделяться от кистей и я, с диким воплем полетел вниз, на чуть видневшиеся внизу, острые камни…

Хватаясь за любой выступ одной рукой, я пытался, не остановить, но хотя бы замедлить падение. Обо что-то ударившись, я почувствовал боль во всём теле и тут же понял – моё падение приостановилось. Надолго ли? Как не начать новое падение?!

Боясь сделать хоть одно неосторожное движение, я открыл глаза и попытался определить, что задержало меня и не дало разбиться об камни? То, что представилось моему взору, повергло меня в шок.

Я находился на полу какой-то полутёмной избы, но что это за изба и чья она, я не мог вспомнить. Моя память совершенно не хотела воспринимать окружающую меня действительность, а неустойчивый разум подсказывал – нужно подняться с площадки или пола (что более правильно я не мог уразуметь), закутаться во что-нибудь тёплое, иначе я замёрзну, так и не поднявшись из пропасти.

И я, помогая себе искалеченной рукой, цепляясь за любой маломальский выступ, из последних сил стал карабкаться вверх.

И, всё-таки, я выбрался!

От приложенных усилий моё тело покрылось испариной, а из ран, в местах отмёрзших пальцев, потекла кровь, окрашивая снег в красный цвет. На площадке я нашёл свой мешок, а в нём свою телогрейку и старое ватное одеяло. Закутавшись в них, чуть согревшись, мгновенно уснул.

Несколько раз я просыпался…, меня мучила жажда…, я не понимал, день сейчас или ночь, и сколько дней прошло после моего подъёма из пропасти. Всё это проходило мимо моего сознания. Единственное, что мной воспринималось, это безудержная жажда. Я, кажется, вставал и шёл к ведру с водой. Вода, покрытая тонкой коркой льда, была холодной, но утоляла жажду не на долго…

Однажды я не смог напиться. Вода замёрзла. Пришлось перевернуть ведро и несколько раз ударить его об пол – лёд выпал и разлетелся на мелкие кусочки. Я ползал по полу и, собирая осколки льда, совал и совал их в рот, раня запёкшиеся губы. Было больно, губы начали кровоточить, но я подбирал и подбирал лёд и жадно глотал его.

Когда я подобрал всё до крошки, мне опять неудержимо захотелось спать, и я, ползком добравшись до топчана (я уже начал понемногу воспринимать окружающее меня пространство), вновь провалился в сон…

Глава третья