Новый срок потянул на четыре года. Возмужавший Максим за свои вечные неудачи еще в тюрьме получил прозвище Мах, еще больше обозлился на жизнь и уже не видел себя полноценным гражданином общества. А потому, общество, доведшее его до подобного, должно было поплатиться за свои деяния, и Максим решил ему мстить, воруя у него, то есть, беря то, что, по его мнению, он недополучил от общества в детстве.

Новая компания не принесла желаемого удовлетворения. Громадье планов рассыпалось, словно карточный домик: ни одного толкового дела, ни капли ощущения радости – все по мелочевке. Плюс сплошные неудачи. А тут еще глупейшая история с полом.

Нет, ну кто тянул Максима за язык с дурацкими клятвами! И откуда он мог знать, что земля, устав держать на себе подобное ничтожество, внемлет его клятве и разверзнется. Хотя земля-то как раз осталась цела, а вот Максим загадочным образом после временного помутнения сознания оказался в неведомой ему внушительной, но скудно обставленной зале какого-то богатого дома. Из обстановки в ней были два подсвечника на длинных ножках, непривычного вида узкий шестиугольный столик с кучей восточной посуды и кальяном и еще ворохом подушек вокруг столика. Посуда, как отметил опытный взгляд Максима, была преимущественно золотой и серебряной.

Окон в понимании Максима в комнате не оказалось вовсе, и по зале гулял приятный свежий ветерок, врывающийся в узкие и высокие проемы в стене, скругленные сверху и занавешенные лишь тонкой тканью. Больше ничего интересного в комнате не было, если не считать трех мужчин, с удивлением взиравших на незваного гостя.

Первым оказался в меру упитанный мужчина, лысый, но с пышными усами и в дорогом халате; второй – любитель оттенков черного, которого Максим за глаза окрестил готом, с широким, скуластым лицом и пронзительным взглядом; третий, в шальварах и дурацкой распашонке, стоял навытяжку с высоким узкогорлым чайником в руках и жил лишь одними глазами, поглядывая ими на Максима и почему-то боясь даже пошевелиться.

Пауза затягивалась.

Максим, потерявший дар речи от странности происходящего, тупо разглядывал хозяев невиданной залы; хозяева – его, с нескрываемым интересом и неподдельным удивлением.

– Кто ты, о нахальный юноша, пробравшийся в мои покои? – наконец спросил обладатель шикарных усов, чуть приподнявшись с подушек.

– Кто я? – Максим удивился вопросу, запоздало отметив, что почему-то понимает язык, не имеющий ни малейшего сходства с русским. – Это кто вы такие, и где я вообще?

– Ты пробрался в мои покои, – подвигал усами мужчина в халате, – и еще смеешь задавать глупейшие вопросы? Отвечай: что тебе здесь понадобилось?!

– Никуда я не пробирался, – с вызовом бросил Максим. – Пол треснул, я провалился и… оказался здесь. А вот где – здесь?

Максим вновь неторопливо оглядел просторную залу, наполненную неведомыми ароматами, каких в городе ему ни разу ощущать не доводилось.

– Ты нагл и хитер, юноша, – укоризненно покачал головой тот, что в халате. – Знай же: меня зовут Мансур, и я Главный сборщик налогов нашего достославного эмира Мухаммеда Аль Кашти! Ты находишься в его дворце. А вот это, – мужчина обвел залу широким жестом, – мои личные покои!

– Какой еще эмир? – возмутился Максим, складывая руки на груди. – Дворец, сборщик налогов! Вы что, издеваетесь надо мной?

Брови Мансура от подобной неслыханной наглости поползли на лоб. Он переглянулся с «черным».

– Ладно, пошутили – и будет! – не дождавшись ответа, продолжал Максим. – Мне домой надо. Скажите, как отсюда на Киевскую попасть?

– Киевская? – еще больше удивился Мансур. – Что такое Киевская?

– Да кончайте уже, в самом деле! – фыркнул Максим, но вдруг осознал всем своим существом, что люди, сидящие напротив него, вовсе не шутят. И родная Киевская им также неведома, как и сам Максим.

– Я, кажется, понял, – прогудел сквозь повязку Черный Кади. – Он – нахальный молодой воришка, пытающийся неумело выкрутиться.

– Ах вон оно что! – почему-то обрадовался Мансур. – Стража!

От зычного рыка хозяина роскошных апартаментов Максим даже чуть присел.

Узкие двери в правой стене залы распахнулись, и в них ввалились двое стражников, каких Максиму доводилось видеть разве что в кино про Восток – шаровары, кованные кольчуги, островерхие шлемы, кривые сабли в руках и круглые щиты. А рожи!.. Какие зверские у них рожи! Судя по ним, никак не доблестная современная полиция – те разве что по ребрам напинать могут. В крайнем случае. Эти же, с горящими неуемной жаждой крови глазами, не задумываясь, изрубят в один миг на отбивные.

Максим начал медленно отступать к окну. Стражники, сориентировавшись и поводя саблями, пошли на него.

– Эй, ребята, вы чего? – Максим в примиряющем жесте выставил перед собой ладони. – Давайте все решим спокойно, слышите?

Стражники, судя по их непроницаемым лицам, не питали склонности к пустым разговорам и продолжали медленно наступать.

– Я не вор! Я здесь вообще случайно, мамой клянусь! – продолжал неумело оправдываться Максим, и вдруг почувствовал, что отступать больше некуда. Его спина уперлась в стену меж двух окон. – Эй, чего вы? Я же совсем ничего не сделал! – захныкал Максим, затравленно озираясь в поисках пути к спасению и не находя его.

– Чего вы медлите? – недовольно прикрикнул на стражников Мансур, которому уже порядком надоело ждать, взял со столика пиалу и отхлебнул. – Зарубите его и выкиньте отсюда!

– А может, просто выкинете, а? – наивно спросил Максим.

– Вот еще! – фыркнул Мансур в пиалу.

Стражники, не сговариваясь, замахнулись саблями, тускло блеснувшими в свете восходящей луны. Максим, вскрикнув, распластался на полу и прикрыл голову руками, будто это могло его спасти. Сабли с противным скрежетом прошлись по стене у него над головой, выбив из камня снопы искр.

– Вы мне попортите стену, ослы! – недовольно вскричал Мансур, и стражники застыли в нерешительности. – Да чего вы ждете, остолопы? – Визирь запустил в них пиалой. Та разбилась о щит ближайшего из стражников и разлетелась тонкими осколками фарфора. – Он уходит! Взять его!

Максим, опомнившись, ужом прошмыгнул меж ног охранников и заметался по зале, насилу увертываясь от ударов острых сабель преследующих его двух здоровенных стражников.

– Держи его! Руби! – неистовствовал Мансур, швыряясь подушками и посудой. – Да вот он! Куда вы смотрите, ишаки? Сзади! Теперь там! Да быстрей же! О, Аллах, что же вы за идиоты такие?..

Максим, в третий раз пробегая мимо дастархана, поскользнулся на остатках рассыпанного по полу плова и растянулся на распотрошенных подушках. Мансур от неожиданности вскрикнул и вжался в стену, а Черный Кади наконец проявил интерес к происходящему и потянул саблю из богато инкрустированных ножен. И тут Максим ощутил в руке удобную рукоятку. Оказалось, что по чистой случайности его пальцы нащупали длинный кинжал, оброненный кем-то. Максим зарычал и, оскальзываясь, вскочил с пола.

– А-а-а! Всех порешу, гады! – завопил он, поудобнее перехватив кинжал и встав в боевую стойку. Глаза его налились кровью, на губах выступила пена. – Не подходи, а-а-а!

Максиму в голову ударила горячая волна, и, продолжая кричать, он принялся полосовать себя по руке туповатым лезвием, больше пригодным для разрезания яблока или дыни. Из небольших порезов показалась кровь.

– Убью! Не подходи!

От нелепости происходящего сердце дрогнуло не только у попятившихся стражников, но и у навидавшегося всякой жестокости Черного Кади. Убить – одно, но чтобы так кто-то истязал себя самого!..

Однако предводитель разбойников быстро пришел в себя и задумался. Он давно размышлял о необходимости дополнить число разбойников до сорока, которое, как известно, имеет сакральный смысл. К тому же из этого молодой человек, судя по его бурному нраву и несдержанности, мог выйти неплохой разбойник, и потому Черный Кади вернул саблю в ножны и воскликнул:

– Клянусь всевышним, этот человек одержим шайтаном, но он может оказаться нам полезен!

– О чем ты говоришь? – Визирь в недоумении уставился на Черного Кади. – Какой прок может быть от столь неумелого воришки и, к тому же, большого лгуна?

– Прикажите, пусть он обождет за дверью, и я вам объясню свой замысел. – И, наклонившись к визирю, тихо добавил: – К тому же, он слишком шумный, а нужен ли нам сейчас лишний шум?

– Хорошо, обожди в коридоре! – бросил Мансур юнцу, в сомнении терзая пуфик. – Я потом решу, что с тобой делать. Проводите  его! – приказал визирь стражникам.

– Ну уж дудки, вертел я таких решал! Хана вам всем! – Яростно шмыгнул носом Максим.

– Дудки? – нахмурился визирь. – При чем здесь дудки? Убирайся отсюда подобру-поздорову, щенок! И верни мой любимый кинжал, я им ногти чищу.

– Что?! – оскорбленно взревел Максим. – Так ты, фраер дешевый, решил наградить меня заражением крови? Ну, звездец тебе! А-а-а!

Максим затрясся всем телом в припадке ярости и двинулся на визиря.

– Стража, уберите от меня умалишенного! – завопил Главный сборщик налогов, запустив в Максима пуфиком.

Стражники наконец опомнились и ринулись на защиту своего господина, выставив перед собой клинки сабель. Но когда они уже собрались вонзить их в одержимого, Максим внезапно зацепился ногой за мягкий пуфик и плашмя повалился на Мансура. Кинжал впился в одну из подушек рядом с головой сборщика налогов, в воздух взвились перья. Стражники, не успевшие остановить выпад, кувыркнулись через упавшего Максима и с победным возгласом «уф-ф!» воткнули оба клинка в грудь так ничего и не успевшего осознать Черного Кади. Главарь разбойников еще мгновение удивленно взирал на лезвия клинков, торчавших из его груди, а затем рухнул на подушки грудой черного тряпья. Повязка с его лица спала, и все увидели неприятное, с жесткими чертами бородатое лицо, пересеченное наискось, от левого глаза до подбородка, ужасным шрамом.