На двух инструментах сразу

В нашем доме до Революции каждая квартира имела два входа – черный и парадный. Похоже, уважаемые люди жили в нашем доме. Советская Власть, выгнав их, а может – убив, вселила сюда разную шпану вроде нас. От пяти до восьми семей теперь жило в каждой квартире – по мнению Советской Власти это была роскошная жизнь. Когда-нибудь я расскажу вам о квартирах, где жили десять семей, имея одну ванную и одну уборную. Сейчас я только хочу сказать, что большинство наших квартир было поделено на две, так чтобы каждая из них имела свой собственный вход и выход. Некоторым людям посчастливилось гулять вверх и вниз по мраморным лестницам, другим – нет. Естественно, наша лестница была самой черной. Даже я возненавидел бы ее, если бы не они.

Эти девушки приходили почти каждый день, достаточно часто меняясь, однако сохраняя одну общую особенность – они всегда ходили парами, цокая каблучками, как будто молодая веселая лошадка бежала мимо нашей двери. Я привык приоткрывать дверь, чтобы взглянуть на них – шикарно одетых и удивительных, поднимающихся вверх. Они не были чайками, ничуть! Скорее необычные Жар-птицы пролетали, не глядя на меня, через нашу лестницу, пропахшую кошками. Мне было четырнадцать, почти год назад потеряв мою первую и последнюю подругу, я мечтал о муках любви – безразлично к кому. Поэтому временами я осмеливался провожать их глазами, с одной единственной мыслью – сделать и умереть! – обнять их, этих девушек, целуя их сразу обеих. Они никогда не возвращались, как будто навечно возносясь в небо. На самом деле мужчина, к которому они приходили, был вдвойне счастливчик – располагаясь над нами, на следующем этаже, он жил в неразделенной квартире, пользуясь обоими, черным и парадным ходом. Девушки всегда покидали его через парадный ход, подчеркивая этим свою таинственность.

Даже так наш двор знал все про этого человека, много разных слухов ходило про него в нашем дворе. Он когда-то играл в знаменитом оркестре, которым руководил еврей с русской фамилией из города Одессы, прославленного своим юмором, преступностью и писательскими талантами. Этот руководитель в те дни был самым известным человеком в России, разумеется, после Сталина.

Все любили его. Несмотря на все усилия Советской Власти, временами, здесь и там, из-под вечных ее снегов неожиданно пробивался маленький эрзац свободы – этот оркестр был как раз таким наглым подснежником.

Даже сейчас я не понимаю, почему Советская Власть не откусила голову этому еврею – иногда ее непоследовательные поступки приводят меня в замешательство.

В любом случае, купаясь в славе своего прежнего руководителя, он был большая шишка – наш сосед. Поэтому я очень удивился, когда однажды он остановил меня во дворе.

– Слушай, – сказал он мне. – У меня есть проблема. Только ты можешь мне помочь.

– Конечно, – ответил я. – В чем дело?

– Не здесь, – он сказал. – Это довольно трудно для понимания. Пойдем ко мне.

Первый раз в моей жизни я, по праву пройдя по мраморной лестнице, вошел в его квартиру. Афиши ударили меня – вместо обоев его прихожая и комната, где мы остановились, были оклеены афишами. Мы сели за стол.

– Ты должен сыграть роль моего сына на вечеринке, на моем дне рождения, – сказал он. – Сколько тебе лет?

– Четырнадцать, – я ответил. – Я боюсь, Вам лучше найти кого-нибудь другого.

– Готов поклясться, ты старше шестнадцати, – сказал он.

– Пьяный, я сболтнул одной из моих девушек, что моему сыну восемнадцать. Я сказал, что он очень красивый и умный парень. Постарайся не разочаровать ее. Она мечтает дать ему пару уроков. Я надеюсь, у нее не будет времени особенно разглядывать тебя, она – горячая девочка, знаешь ли. На самом деле я мог бы пригласить кого-нибудь из Театрального института, но эти ублюдки не держат язык за зубами. Я ненавижу это.

– А как насчет Вашего настоящего сына – спросил я.

– Никогда не имел его, – ответил он с обезоруживающей простотой.

– Что мы собираемся делать потом? – я спросил.

– Множество разных штук, – ответил он, раскачиваясь на стуле.

Он был такой прекрасный и раскованный, как будто сам дьявол показывал себя в лучшем виде. Мне захотелось слегка потрогать его – есть или нет рожки у него под беретом.

– Я имею в виду – после всего, – уточнил я.

– Цыгане украдут тебя, – отмахнулся он. – Или я усыновлю тебя, или ее зарежет какой-нибудь пьяный любовник – какая тебе разница?

– Ты – поэт, не правда ли? Выбирай любой конец или придумай новый. Например, меня посадят в тюрьму. Ты огорчаешь меня, мой сын – ты всерьез заботишься о своем будущем. Я краснею за тебя!

Сумасшествие благоухало вокруг нас. Я не мог говорить от восторга.

– Завтра в восемь, – сказал он, провожая меня до двери.

Он похлопал меня по плечу, и я понял, что чувствует потерявшаяся собака, обретя наконец своего хозяина. Он дал мне одну из тех афиш – его портрет в полный рост с надписью «Проглотив шестерых, он сам играет за каждого из них!»

Всю ночь мечтая о девушке, я догадывался, что он приглашает меня не только ради нее. Тем не менее я бы определенно пошел к нему, если бы не короткая мысль, остановившая меня – после этого я никогда не смогу участвовать в Латихане. «Не лезь на рожон, парень!» в конце концов сказал я себе, боясь себя самого.

…а завтра я рассказал все нашему сенсею.

– Не бери в голову! – сказал наш сенсей. – Еву и Адама выгнали из Рая за их самонадеянность – всего-навсего съев какое-то яблоко, они вообразили, что знают разницу между Добром и Злом. Ты, действительно, надеешься понять Путь Неба?

Мы остались добрыми друзьями – этот человек и я. Часто встречаясь во дворе, мы пожимали друг другу руки, как будто бы ничего не произошло, но больше он не приглашал меня на вечеринку, оставляя меня в смутном страхе и надежде – может быть, это еще случится.

Наши встречи продолжались довольно долго, пока отец одного из наших мальчиков не избил его у всех на глазах до полусмерти. Суд был при закрытых дверях, поэтому я не мог слышать лично, как этот отец получил три года за нанесение тяжелых телесных повреждений, а этот человек получил восемь лет за совращение малолетних и педерастию (так официально назывались эти две статьи в Российском уголовном кодексе).

Больше я никогда не видел этого человека – про него говорили, что он умер в тюрьме. Из всех концов, которые он придумал, он выбрал наихудший.

На самом деле этот человек был способен играть одновременно на шести инструментах, хотя на афише, которую я хранил до недавнего времени, он – разбалансированный, но молодой и счастливый, абсолютно в стиле Пикассо голубого периода – играл только на двух инструментах сразу.

Крещение в тумане

– Так прямо и броситься под поезд? – переспросил я моего сенсея.

– Точно! – ответил он. – Подпусти поезд метров на сто и бросайся под него. У тебя будет куча времени – секунд пять. Постарайся не перепутать – ложись вдоль, между рельсами, не поперек!

На этом занятии сенсей рассказывал нам о крещении. Он говорил, что когда-то люди понимали, что в обычной жизни они всегда спят и суровая правда крещения – надежда на то, что ты проснешься в смертельный момент. Иногда, он сказал, проходя через смерть, ты можешь проснуться и, покинув свое бедное тело, обрести Вечную Жизнь. Любая религия, он сказал, в древности понимала это, оставив выражение типа «Крещение огнем» в любом языке. В стародавние времена, он сказал, люди ненавидели торговаться с Небом, они были воины, не торговцы, они играли по высшим ставкам, не цепляясь за их маленькие бедные жизни.

Иоанн Креститель и Гурджиев топили своих учеников в реках. Измаилиты держали их в глубоких темных ямах месяц и больше без еды. Монголы протаскивали на веревке своих учеников между огромными кострами, которые то и дело смыкались. Иоги и некоторые американские секты используют ядовитых змей. Украв эту идею у религии, он сказал, два каких-то парня Сартр и Камю назвали ее «экзистенциализмом».

– Будьте воинами, – сказал наш сенсей, – танцуйте на шаг от смерти, и вы будете непобедимы.

Мне было четырнадцать, и я мечтал стать непобедимым воином, поэтому, улучив момент, я подошел к сенсею и спросил его – как насчет моего крещения.

– Бросайся под поезд, лицом вверх, – посоветовал сенсей.

Найдя подходящий путь, я снова и снова выбегал на рельсы, за три секунды падая лицом вверх между ними, собирая собак со всей округи – имея мало развлечений, они приходили глазеть на меня. В тупике стоял какой-то товарняк, состоящий из паровоза и шести вагонов. Несколько раз я проползал под ним – надо мной оставалось достаточно свободного места, по крайнем мере, сантиметров двадцать.

Но движущийся поезд был совсем другое дело. Я выучил расписание наизусть, хотя в этом не было необходимости – задолго до поезда земля начинала трястись, с его стороны летели птицы, напуганные дымом, и, наконец, он выпрыгивал – огромное, черное, грязное чудовище – этот тяжелый товарный поезд. Я был уверен, что, заметив меня, он найдет и переедет меня где угодно, даже на верхушке дерева. Поэтому я обычно бросался на землю, боясь шелохнуться.

Там была автомагистраль рядом с железнодорожным полотном. Однажды я решил потренироваться, для начала перебегая дорогу перед автомобилем.

Этот шикарный автомобиль по сравнению с поездом был такой чистюля, что я с безумной радостью бросился под его колеса. Вдруг начались какие-то штуки с временем: лицо водителя стало белеть странным образом. Казалось, кто-то размашистой рукой затушевывает его белым карандашом, от волос к подбородку. На его лбу стали выступать какие-то маленькие капли, сливаясь в большие, медленно ползущие вниз потеки, он начал горбиться, наклоняясь вперед. Я ощутил боль колес его автомобиля – кто-то твердой рукой прижимал их к земле, ненавидя останавливаться, они все-таки остановились….