Не теряя ни минуты, Горский одно за другим перечитывал нужные показания, внутренне понимая, что ни о какой эпилепсии в них говориться не будет. Данные сочинения он уже читал, но педантичная скрупулезность заставляла всё перепроверить. Итог оказался предсказуемым.

Затем коллежский секретарь обратился непосредственно к личностям трех иных, за исключением Лютикова, потерпевших. Все трое выступали в роли провожатых, а потому заявили в полицию тотчас, не дожидаясь следующего дня. Причём двое господ (Лапкин и Капканцев) приходились друг другу товарищами, состояли экстраординарными профессорами в Киевском Императорском университете и довольно хорошо знали Антона Федоровича – некогда образцового студента. Третьей была жена обер-офицера Генкеля. Женские натуры особенно подвержены состраданию, поэтому госпожа Генкель имела все предпосылки стать ключевым свидетелем в этом сложном деле. Ее Антон Федорович оставил напоследок, решив начать с товарищей-профессоров.

Господин Лапкин квартировал неподалеку: на Караваевской. Летний месяц не гарантировал застать профессора дома, однако фортуна в тот день отворачиваться от Горского не стала. Чрезмерно спокойный и при этом удивительно мнительный Лапкин с большим нежеланием впустил к себе своего бывшего студента. Сквозь толстые очки профессора на письмоводителя глядело самое непонимание, приправленное неодобрением. Диалог их сразу не задался. Быть может, поэтому Лапкин ни о каком эпилептике говорить не стал, а возможно, такового попросту не вспомнил.

Куда радушней Горского принял профессор Капканцев. Этот угостил письмоводителя и чаем с печеньем, и ликёром, и предложил даже с ним отобедать, но Антон Федорович от всего деликатно отказался, согласившись лишь на чай. При всей словоохотливости и открытости, ничего нового Капканцев не сообщил. Юношу-эпилептика он также не вспомнил.

Зато вспомнила госпожа Генкель. Обер-офицерша провожала в командировку своего капитана, когда в зале отправлений как подкошенный упал на пол высокий русый юноша в просторном песочном сюртуке. Припадок падучей, случившийся с ним, длился не менее шести-семи минут, что всецело совпадало с показаниями Лютикова. Вокруг собралось много зевак, поэтому неудивительно, что у госпожи Генкель впоследствии пропал золотой браслет. Никого подозрительного вокруг она не видела. На вопрос Горского, что̀ было потом с эпилептиком, ответить затруднилась, однако четко заверила, что багажа при юноше не было.

Неофициальное следствие, начатое Антоном Федоровичем, зашло в тупик. Ниточка, за которую он ухватился, быстро и со свистом оборвалась: по полученным описаниям найти в Киеве высокого молодого шатена в песочном сюртуке не представлялось возможным.

Утром коллежский секретарь изложил свои мысли Воскресенскому. Одна голова хорошо, а две, как известно, лучше. Кондратий Яковлевич внимательно выслушал своего письмоводителя, но, как и предполагалось, ничего дельного посоветовать не смог. И вообще судебный следователь выглядел рассеянным и обремененным. Чтобы как-то его отвлечь, Горский заговорил о политике.

– Как вы считаете, чем обернется для нас русская экспансия в Маньчжурии? – спросил молодой человек.

– О чём это ты? – очнулся Воскресенский.

– Я о Квантунской области, которую мы недавно арендовали у Китая. Говоря хирургическим языком, приживется ли новый край или Россия его отторгнет?

– Чтобы он прижился, надо сперва подчинить Маньчжурию, которая отделяет арендованный анклав от метрополии, – резонно заметил статский советник.

– Но ведь вопрос: за счет чего он будет приживаться? Одни говорят, за счет военной мощи. Другие, в числе которых министр финансов, – за счет экономического влияния. Первые строят крепость Порт-Артур, вторые – порто-франко Дальний. Вы лично за какую экспансию?

– За умеренную.

– Поясните, пожалуйста.

– Нужен комплексный подход. Одним мечом область, да и Маньчжурию в целом, не подчинишь. Но и одной экономикой дело не выгорит. Да, экономическая экспансия эффективна, но чревата последствиями. Давно сказано si vis pacem, para bellum. Поэтому развивая экономику, не стоит забывать о защите своих рубежей.

– Полностью разделяю вашу точку зрения. Однако согласитесь, Кондратий Яковлевич, идея Витте о постройке крупнейшего на Тихом океане порта выглядит весьма заманчиво?

– Витте – гениальный администратор и выдающаяся личность, – одобрительно отозвался судебный следователь. – Если у него получится превратить Дальний в русский Гонконг, ему впору будет ставить памятник!

– В газетах пишут, что Дальний – самый красивый город Империи. Он строится в лучших традициях европейской архитектуры, учитывая местный колорит. Видели бы вы, какие чудесные фотографии Дальнего публикуют в газетах!

Воскресенский внимательно поглядел на своего письмоводителя, будто что-то прикидывая. В глазах статского советника появился азартный блеск.

– Неужели, если бы у тебя была возможность, ты бы отправился на край света, в этот Дальний? – вызывающе, но очень осторожно спросил судебный следователь.

– О, да! Признаюсь вам, я уже года три мечтаю там побывать.

– Даст Бог, ты там окажешься.

Чтобы мечты сбывались, надо трудиться. Трудиться самоотверженно, честно и добросовестно. Антон Федорович это хорошо знал, поэтому снова взялся за вокзальных карманников. Поразмыслив над этой нелегкой задачей, коллежский секретарь нашел путь, который подсказывала логика.

Итак. С большой долей уверенности можно сказать, что припадок эпилепсии, случившийся с высоким молодым человеком в зале отправлений, способствовал обворовыванию сразу четырех человек. Это факт. Следовательно, можно предположить, что обворованный на Вознесение квинтет обывателей также стал свидетелем лжеприпадка падучей у подозрительного шатена. Иначе как еще объяснить невнимательность пятерых лиц одновременно?

В новом раскладе, после уточнения нюанса с доктором Лютиковым, картина выходила следующая: 27 дней – по одной краже, 15 дней – по две кражи, 1 день – три кражи, 2 дня – по четыре кражи и 1 день – пять краж. Выписав в памятную книжку адреса и имена потерпевших за те дни, когда было совершено три и более кражи кряду, Горский принялся методично и последовательно обходить каждого из них, наведываться к каждому домой или в присутствие. Особое внимание он уделял дамам и барышням, как самым впечатлительным категориям. Испросив у Кондратия Яковлевича благословения, Горский целый день промотался по городу, успев поговорить с семью (!) свидетелями. Результаты превзошли все его ожидания и открыли много любопытного.

Две преклонных лет дамы, обворованные в один и тот же день, не сговариваясь, вспомнили, как стали свидетелями неприятного инцидента: у бледного бородатого мужчины случился сердечный удар. Держась за сердце, мужчина минут пять просидел на полу возле буфета. Его тотчас обступили, предложили помощь. С ним всё, слава Богу, обошлось, но вот обедавшие в буфете дамочки вскоре обнаружили пропажу денег из собственных ридикюлей. Впрочем, ни одна из них не взялась утверждать, что кредитные билеты у них вытащили именно в тот момент, когда они отвлеклись на несчастного господина.

Антон Федорович допускал, что такие совпадения возможны, однако разум подсказывал обратное. Довольный проделанной работой, усталый, но воодушевленный, он поспешил скорее домой, чтобы к свиданию с Агатой подойти во всеоружии. Умывшись, побрившись, уложив волосы фиксатуаром, взбрызнувшись одеколоном и сменив форменный сюртук на партикулярное платье, коллежский секретарь отправился в Гранд-Отель, до которого было рукой подать. Как и подобает джентльмену, пришел загодя, занял великолепный столик у окна, заказал белого вина. Сам он предпочитал красное, однако знал, что большинство барышень любят белое. С волнением и трепетом пригладил зализанную шевелюру (которую не мешало бы остричь), звякнул крышкой карманных часов. Стрелки «Павла Буре» показывали пять минут девятого. Официант за это время успел принести вино и два бокала.

Барышня появилась в восемь с четвертью. Горский узнал ее сразу, как только она вошла в ресторацию. Сегодня на ней было чудесное светло-зеленое шелковое платье, выгодно подчеркивавшее ее тонкую талию. Быстро сориентировавшись, шатенка подсела к молодому чиновнику в штатском.

– Добрый вечер, Антон Федорович! – мило произнесла она. Голос ее опьянял и завораживал, синие глаза сводили с ума.

– Добрый вечер, Агата! Вы даже не можете себе представить, насколько я рад вас видеть! Вы замечательно выглядите!

– Мерси, – улыбнулась барышня. – Мне стоило больших усилий незаметно выйти из дома.

– Почему же? Вам еще нет шестнадцати?..

– Увы, есть, – хихикнула Агата. Веселья ей было не занимать. – Однако папенька не позволяет мне в одиночку гулять по городу. Говорит, это неблагоразумно и опасно. Особенно вечером. Он у меня очень строгий.

– Вы ему не сказали, что у вас свидание?

– Что вы! Он и слышать не хочет о моих свиданиях! Он сам находит мне женихов из высшего света. Но знаете, Антон Федорович, ни один из них не запомнился мне так, как запомнились вы.

У Горского перехватило дыхание. Наполнив бокалы, он предложил выпить за знакомство, которое так внезапно случилось.

– А что ваш батюшка делает с особо настойчивыми кавалерами? – игриво осведомился письмоводитель, пытаясь соответствовать тону собеседницы.

– Своих протеже поощряет, а со всеми остальными не церемонится. Я, Антон Федорович, очень боюсь, что этого свидания он вам не простит. Он очень влиятельный! Будут у вас из-за меня проблемы…

– Проблем я не боюсь, потому что человеку всегда под силу решить самую на первый взгляд трудную задачу, – бравировал Горский. – Даже если вскорости я потеряю должность и меня выставят со службы, я ни разу не пожалею о том, что однажды провел с вами прекраснейший вечер!

Барышня вспыхнула, жантильно улыбнулась. Коллежскому секретарю было с ней необычайно легко и приятно. Как-то сразу они нашли общий язык, общие душевные мотивы. Заказав легкие блюда, они продолжили осыпать друг друга комплиментами, изредка притрагиваясь к вину.

– А знаете ли вы, дорогая Агата, в каком замечательном месте мы сейчас с вами ужинаем? – решил блеснуть эрудицией Горский, когда подали жаркое.

– Разумеется, это один из лучших отелей города! – снисходительно ответил барышня.

– Не только.

– Чем же так примечателен этот отель?

– В самом отеле ничего примечательного нет. Я сейчас говорю о ресторане. Мне довелось читать, что именно здесь в 1878 году прошли первые в Киеве сеансы электроосвещения.

– Как интересно! – искренно воскликнула шатенка. – Аж в 1878 году! Я тогда еще не родилась…

– А мне уже было три года, – улыбнулся Антон Федорович. – Нам с вами, Агата, выпал уникальный шанс жить в эпоху технического прогресса!

– А вы большой романтик! И как это у вас получается в вашем скучном Окружном суде?

– Напротив. Окружный суд – заведение весьма живое. Каких только дел там не наслушаешься!..

– Только там совсем не поют…

– Еще не хватало, чтобы в суде пели!

– Поэтому я предпочитаю театр. А пойдемте завтра в оперу? – предложила барышня.

– С удовольствием! Беру на себя все расходы! – охотно вызвался Горский. – Но как мы встретимся?..

– А вы подъезжайте за мной завтра к шести вечера! В табельные дни спектакли начинаются поздно.

Утром следующего дня, когда судебный следователь Воскресенский со своим письмоводителем пили чай, в камеру ввалился участковый пристав Закусилов со стопкой документов в руках.

– Что стряслось, голубчик? – уставился на него Кондратий Яковлевич.

– Вот, извольте. За вчерашний день поступило три новых заявления о кражах.

– Дайте угадаю, все три на вокзале?

– Точно так, ваше высокородие… Одолели черти вокзальные! – в сердцах выругался пристав.

– Позвольте взглянуть, – Антон Федорович бесцеремонно схватил документы и с жадностью принялся их читать.

Быстро пробежавшись глазами по заявлениям и по протоколам допросов, Горский ничего интересного в них не обнаружил.

– Семен Петрович, у меня к вам большая просьба, – обратился письмоводитель к участковому приставу. – Обязательно справляйтесь у новых потерпевших о внезапных, но незначительных происшествиях. Пусть вспоминают. Быть может, кто-то стал свидетелем припадка падучей или сердечного удара. Это чрезвычайно важно.

– Хорошо, – настороженно кивнул Закусилов. А затем прибавил, улыбнувшись Воскресенскому: – Сдается мне, Кондратий Яковлевич, ученик превзошел учителя. Не так ли?

Судебный следователь нервно сглотнул, выдавив из себя кривую ухмылку.

– Вы позволите мне навестить этих господ? – спросил дозволения Горский, надевая фуражку.

– Иди!..

Жертвы прибыли в Киев из Москвы, куда ездили по службе и по личным обстоятельствам. После наводящих вопросов Антона Федоровича все трое вспомнили о юной барышне, внезапно потерявшей сознание прямо посреди зала прибытия. Девушку тотчас обступила готовая прийти на помощь публика (сплошь мужского полу). Стало ли это минутное рассеивание внимания ключевым, никто из потерпевших не знал, но дома каждого из них ждал неприятный сюрприз: у двоих пропали часы, у третьего – жемчужная булавка из галстука.

Шайка карманников уже отнюдь не ограничивалась двумя мазуриками. Это была по-настоящему сплоченная артель, «работавшая» в промышленных масштабах. Этим господам (среди которых оказалась и дама) удалось поставить на поток воровство драгоценностей, портмоне и часов. При этом вот уже более двух месяцев они ловко дурачат полицию, не желая попадаться в ее лапы.

Далее Антон Федорович сделал для себя страшное открытие: число пострадавших от рук этой шайки должно быть раза в полтора больше. Дело в том, что у покидающих Киев господ физически нет возможности подать заявление в полицию. Едва ли кто-либо отправляющийся в Москву или в Одессу отложил свой вояж из-за утери часов или браслета.

После обеда Горский заехал к двум из пяти обворованным на Вознесение. Господин из Управления государственным имуществом и преподаватель латинского языка из Духовной семинарии неожиданно вспомнили, как в тот день на вокзале некая юная барышня свалилась в обморок. Описание ее в точности совпало с описанием давешней особы. Оба мужчины не придали этому обстоятельству большого внимания, а потому не упомянули его при обращении в полицию.

Опрашивать остальных свидетелей Горский не стал, потому что он уже догадался, как вывести преступников на чистую воду.

Прежде чем вернуться в Бульварный участок, Антон Федорович наведался в кассы новенького Оперного театра, который недовольные скептики сразу после постройки окрестили «огромной жабой». Трудно поспорить, но здание, выходящее фасадом на Большую Владимирскую, действительно напоминало по своей форме это скользкое земноводное.

Вечером давали оперу в четырех действиях «Манон Леско» Джакомо Пуччини по одноименному роману аббата Прево. С момента открытия театра в сентябре прошлого года Горскому лишь однажды удалось побывать в нем. Зимой дядюшка Алексис любезно пригласил племянника на «Евгения Онегина», разжившись где-то контрамаркой.

Цены на билеты повергли Антона Федоровича в немое оцепенение. Он, конечно, предполагал, что театр – удовольствие не для бедных, но не думал, что оно окажется таким дорогим. Самые дешевые билеты продавались на галёрку. Их можно было приобрести всего за полтину, однако с такой аристократкой, как Агата, и ложи первого яруса мало, не говоря уже об амфитеатре или партере. Хотя первые ряды партера стоили более четырех целковых.

Выбор письмоводителя колебался между ложей бенуара и бельэтажа. В итоге Горский решил не жадничать и купил два билета в бельэтаж, уплатив за них 20 рублей (!) или ⅘ своего месячного жалованья. Очень он надеялся на то, что синеглазая барышня оценит его щедрость.

От театральных касс коллежский секретарь подъехал на трамвае до угла Бибиковского бульвара и Безаковской. Войдя в камеру судебного следователя, он сходу заявил:

– Я всё понял. Завтра, самое позднее – послезавтра, мы их возьмем.

– Кого? – не понял Воскресенский.

– Вокзальных мазуриков.

Кондратий Яковлевич от удивления раскрыл рот.

– Что для этого нужно?

– Сегодня же надо собрать сведения обо всех театральных труппах, гастролирующих в Киеве с 24 апреля. Пусть помощники Закусилова наведаются в новый театр Соловцова, в театр Бергонье, в Оперный, а также в Лукьяновский и Троицкий народные дома и в театр в Контрактовом доме. Надо будет установить места проживания подходящих трупп. Не думаю, что их наберется много, поэтому, Кондратий Яковлевич, сразу после доклада Закусилова поезжайте к прокурору и заставьте его выписать бумагу для производства обыска. Раз ни одна вещь не всплыла в ломбардах, логично предположить, что эти гастролёры их коллекционируют. Хотят, вероятно, сбыть в другом городе.

– Ты полагаешь, что преступники артисты?..

– Я в этом уверен.

Воскресенский побежал к участковому приставу, а Горский поспешил домой переодеться. Два билета в ложу бельэтажа приятно грели душу. Он уже чувствовал, что этот вечер станет для него поворотным.

Дома Антон Федорович столкнулся с большой проблемой: на театральные представления этикет предписывал штатским господам являться во фраке. Фрака у него не было, а бежать в магазины готовых платьев не позволяло время. Паника тотчас охватила молодого чиновника, поездка в театр стала под вопросом. На выручку племяннику пришел дядя Алексис. Алексей Семенович, порывшись в собственном гардеробе, отыскал два старых узких фрака, в которых он щеголял до тех пор, пока талия не пошла вразнос. Один из них Антон Федорович и надел. Лакей Дмитрий быстро нашел к нему чистую манишку, манжеты, пикейный жилет и белый галстук-бабочку. Брюки пришлись коллежскому секретарю в самый раз, а вот белые замшевые перчатки слегка болтались. Впрочем, это уже были мелочи.

Напыщенным франтом подъехал Горский к крыльцу большого особняка в Липках. До шести вечера оставалось 5 минут. Спрыгнув с коляски, Антон Федорович решил размяться, так как знал, что Агата непременно задержится. Беззаботно разглядывая богатый дом, в котором жила барышня, он мысленно представлял, как будет однажды входить в него в роли ее жениха…

Размышления письмоводителя во фраке прервали двое крепких джентльменов в модных коротких сюртуках – пиджаках, вышедших из особняка вместо Агаты. Быстро приблизившись к молодому франту, они ловко подхватили его за локти и без лишних слов потащили в дом.

– В чем дело, господа?!.. – растерялся от такого приема коллежский секретарь.

Антон Федорович оказался в особняке дамы сердца намного быстрее, чем он рассчитывал. Богатое убранство вестибюля и широкая мраморная лестница, устланная красным ковром, производили приятное впечатление. Однако любоваться красотами роскошного дома молодому человеку довелось мало, потому что его сразу затащили в просторный кабинет с высокими окнами. У окна спиной к входу стоял невысокий пожилой господин в белой сорочке и черном жилете – не иначе хозяин и одновременно отец Агаты.

Обернувшись, он продолжил стоять у окна. Солнечный свет, озарявший кабинет, не позволял хорошо рассмотреть его лицо.

– Кто вы и что вам здесь нужно? – строго спросил хозяин особняка, враждебно скрестив руки на груди.

Горский сразу понял, что перед ним очень влиятельный человек. Тон, которым заговорил господин в черном жилете, не оставлял никаких сомнений. Лгать такому себе дороже.

– Младший кандидат в судебные должности коллежский секретарь Антон Федорович Горский. Я подъехал к вашему дому, чтобы встретиться с вашей дочерью. Я пригласил Агату в оперу.

Господин у окна поиграл желваками.

– А кто вам сказал, что она моя дочь? Может быть, я ее муж.

Антон Федорович попытался разглядеть черты лица негостеприимного «тестя». Скрывшееся на минуту солнце стало его союзником.

– Это исключено, – возразил коллежский секретарь. – Во-первых, у вас одинаковая форма носа, глаз и подбородка. Во-вторых, у вас с ней схожие интонации. И в-третьих, вы не похожи на ханжу.