Говорили в столовой большие до ночи,
а девочка слушала сказки детей.
Разгоралися детские очи,
о царевиче грезилось ей.
Ночью вышла одна она в поле,
побежала в таинственный лес,
было жутко за садом на воле,
но в лесу… Ах, в лесу было много чудес!
Там леший огни зажигал у дороги,
рассыпал на полянах росу,
улыбался над соснами месяц двурогий,
и все снился, ей снился царевич в лесу.
На болоте дрожали ветелки,
и были туманы – как скатерть длинны.
Говорили ей травы, что звездочку елки
хотят втихомолку украсть с вышины…
1905
Edvard Grieg, op. 71 № 3
Я одна в лесу, одна,
в небе странная луна.
Кто там бродит, кто сидит,
кто смеется, кто кричит?
«Обернись-ка, посмотри!
Здесь нас три!
Как у первой зубы – сталь,
вся – печаль!
Горяча второй ладонь —
как огонь.
Третья ж белая нага
для врага».
«Ха-ха-ха! В нагое тело
старый черт впился умело!» —
«Ну скорей же!» – «Тише, бесы,
мы красоток под навесы!»
Я одна в лесу одна,
в небе странная луна…
Кто же длинный с бородой
встал над елью предо мной?..
1903
Нынче утром я козлика долго искал:
козлик, мой беленький козлик, пропал!
А ночью горели костры на поляне,
месяц бледно светил,
и двигались люди в тумане;
там старец ножи над водою точил.
Два отрока рядом стояли;
они полотенце над камнем держали.
Все пели; и тихо и грозно их песня неслась.
Все пели о солнце, о жатвах, о бранях…
Вдруг нож засверкал и кровь пролилась,
и рдели капли на тканях.
Лежали все ниц. Старец кропил
нас теплою кровью с ветки сосновой.
Месяц бледно светил.
Занималась заря за дубровой…
Нынче утром я козлика долго искал:
козлик, мой беленький козлик, пропал!
1903
Лебедь, лебедь белокрылый,
слышишь лебеди летят,
слышишь братьев клич унылый?
крылья в воздухе свистят.
Лебедь, лебедь белоснежный,
лебедь озером пленен
и тоскует лебедь нежный,
сном туманов окружен.
Лебедь, лебедь белокрылый,
заводь тихая страшна;
многих лебедей могилы
затаила глубина.
Собери, могучий, силы!
дни осенние летят.
Лебедь, лебедь белокрылый,
слышишь лебеди кричат…
1903
Тебя я песней укачаю,
тебя я сказкой усыплю,
я сказок много, много знаю
и песни тихие пою.
Я расскажу про берег чудный,
про золотые паруса;
там под волною изумрудной
кораллы, скалы и леса.
На берегу есть сад чудесный,
его цветы – как снег белы,
глубок лазурью свод небесный
и реки быстрые – светлы.
В саду высоко терем пышный,
царевны в тереме живут,
их песни рано утром слышны,
они о солнце речь ведут.
Кругом в лесах поют Жар-птицы,
горят их перья, что костры,
в лесах медведи и лисицы,
как овцы кроткие, добры.
Их гладят маленькие дети,
они послушны не за страх…
Но спи, дитя: – созвездий сети
уж ангел вывел в небесах…
1903
Мы под звездами в дубраве тихо ждали,
ждали приближения судьбы,
а над нами важно двигали, качали
ветви – темные дубы.
Там за черными стволами у могилы,
там, где корни мохом обросли,
там бродили, вея дивной смутой, силы,
силы тайные земли.
Там шептались, нежно жались, к травам травы
обвивались, обнимали свет,
свет рождался, и по всем листам дубравы
пробуждался шум в ответ.
Мы склонялись, рвали травы, песни пели,
песни – Господину своему,
песни пели под напев лесной свирели,
знали ль, девушки, кому?
Бог рождался, Бог являлся нам под сенью
Дуба, – в росной ложнице земли.
Мы к Родительнице в рощу, мы к рожденью
Бога, – сестры, ночью шли.
Он родился, мы младенца повивали,
пеленали Бога в час родин
и до солнца колыбель его качали,
спал младенец – Господин.
1905
Екатерине Р.
Спешите, юные, спешите!
Царевна в замке ледяном.
Скорее двери отворите,
царевна близко за окном.
Вошли и ищут в коридорах,
к царевне в комнаты бегут,
То слышат голос, слышат шорох;
царевны нет! – ее зовут.
Бегут, блуждают в подземелье,
царевна здесь! – Она в цепях.
В пыли находят ожерелье…
наверх бегут, их гонит страх.
Идут по залам, залы – пусты.
Взирают, молча, в зеркала.
На шум шагов, как стон стоустый,
им молвят своды: умерла!
Но им не верят, ищут, бродят.
Царевны нет! – года бегут…
И вот как тени в замке ходят.
Царевны старцы не найдут.
И слышен плач их: отворите,
одни мы в замке ледяном!
Спешите, старые, спешите,
царевна близко за окном!
1905
Мне мой отец, отец лукавый,
сулил не раз свои миры
и открывал своей державы
неисчислимые дары.
Мне рассыпал земли богатства,
весь блеск металлов и камней,
сулил мне мир в довольстве братства,
покой размеренных полей.
Мне обещал царя корону,
покорства трепетную лесть;
я зрел князей, спешащих к трону, —
мне ликованья дань принесть.
И обнажал пиров забавы,
объятья жгучих, юных тел,
и соблазнял напевом славы,
и рисовал певца удел.
Но сын отверг отца соблазны,
да буду равен я отцу!
Пути отца и сына разны,
но все к единому концу.
И я себе в туманной дали
прозрел таинственную власть:
венок терзаний и печали —
мои в ней слава, право, страсть.
Его я выбрал, и ни лира,
ни меч, ни разум, ни багрец
так не пленят мне властно мира,
как мой мистический венец.
К нему несметными толпами
всех стран народы притекут
и перед всеми божествами
его над миром вознесут…
Я понял все, я все узнал,
но малым детям не скажу.
Над чем от юности гадал,
тем резвость юных пощажу.
Вот соберу детей как прежде,
пусть водят светлый хоровод!
Сам стану песни петь надежде,
развеселю старинный свод.
Я подойду к юнице с лаской,
глаза ей тихо завяжу;
дитя – забавив детской сказкой —
на камень белый положу.
Ее раздену осторожно,
ей поцелую лик шутя;
я – старый жрец, мне это можно,
она же – девочка, дитя.
Другим скажу: теперь бегите!
И пойте, дети, веселей!
Назад, на деда, не глядите,
сестра вас встретит у дверей…
И устрашусь ли жертвы малой?
Не долго стану целовать,
но сладко будет в крови алой
мне руки старые купать.
1904
Я человечество люблю.
Кого люблю, того гублю.
Я – дух чумы смердяще-гнойной,
я братьев ядом напою
и лихорадку страсти знойной
в их жилы темные волью.
Я ненавижу одиноких.
Глубин заоблачно-высоких
мне недоступна тишина
и мудрецов голубооких
святая радость не нужна
для мыслей черных и жестоких.
Но будет день, – преступный миг:
я подыму в них гордый крик,
я заражу их диким бредом,
и буду грозен и велик,
когда ни мне, ни им неведом
в них исказится Бога лик…
1903
Иду по улицам шумящим,
встречаю сумрачные взгляды,
наперекор любви просящим
свершаю темные обряды.
О, я – жестокий и беспечный,
для них не ведаю пощады!
О, в этой жизни скоротечной
иной исполнен я отрады.
Они идут, проходят мимо,
встает как пыль их вереница:
влачатся долго, нестерпимо
однообразные их лица.
К чему их столько?! – все как тени,
их речь – не речь, пустое эхо.
В глазах ни света, ни падений,
ни зла, ни гордости, ни смеха.
Вас проклинаю! Вам – забвенье!
Моей любви теням не надо,
вам серый хаос, вам – презренье!
Вас ненавидеть мне отрада.
Иду к другим, зову других,
зову отъявленно-преступных,
всех неге мирной недоступных,
бесстыдно-смелых и нагих!
Зову в провалы и подвалы,
в притоны тайные игры,
к пирам в кощунственные залы,
где ждут их пьяные костры.
Хочу в порывах исступлений,
в безумстве плясок, мигов, смен,
в чаду страстей, в бреду радений
сорвать запретов тесный плен.
Хочу, чтоб вспыхнули как пламя
они – свободные мечтой,
да будет свет их – миру знамя
ненасытимости людской!
Ко мне, ко мне, со мной в утеху,
в позор блистающим богам,
навстречу зною, злобе, смеху —
со мной к неистовым кострам!
Но сам с толпою мутно-пьяной,
пойду ль к дымящимся кострам?!
Нет, в час их жертвы, в час багряный,
себя им в жертву не отдам.
Не буду с ними в вихре дымном,
иной забавы захочу!
Меня да встретят светлым гимном
и да, поверят палачу!
Не отступлю пред старой ложью,
стопою легкой к ним сойду.
Заворожу их тихой дрожью,
с них глаз любовных не сведу.
А в час, когда безмерность муки
подымет в них проклятья крик,
я протяну к ним с лаской руки,
я покажу им новый лик.
Приникну с тихим поцелуем
к устам их, дрогнувшим в огнях,
мечту последнюю скажу им,
и загашу последний страх.
Скажу им – злобным – на исходе
про мир в обителях Отца,
скажу о радости в свободе,
о милосердьи без конца…
1905
Пламя девственно-святое,
свет живительный земли,
звезды в благостном покое
нас от скорби не спасли.
Ты же, грозный, непорочный
разбуди свои огни!
Оробелых в час урочный
знойной лаской обмани!
Будет праздник: мы несмело
подойдем к святым кострам,
отдадим нагое тело
знойно-лижущим огням.
Как невеста молодая
ступим трепетно на них…
Ты, мучительно лобзая,
наш ликующий жених!
Нам спалишь лицо и руки,
обожжешь нам жадно грудь —
и откроешь в недрах муки
светозарной смерти путь!
Гори, гори, огонь священный!
Сыны забытые земли,
тебя с молитвою смиренной
в глухую полночь мы зажгли!
Согнал нас ветер с гор в пустыни,
от звезд не знали мы тепла,
и жизнь без таинств и святыни
в заботах мелочных текла.
Но был нам миг: среди видений
забыв заветы страшных слов,
на сладость гордую падений
мы променяли мир богов.
Переступили мигов грани
и победили сны огнем…
К тебе за таинством сгораний,
все разрешающий, идем.
Ликуй, дерзай огонь надменный!
Могуч твой яростный язык!
Светися вещий, неизменный,
блаженства скорого тайник!
Жарче, жарче пламя злое!
В диком трепете твоем
мы блаженство неземное
смертной мукой познаем!
Мой жених огнем жестоким
сжег мой девственный венок
и таинственно-глубоким
зрела жизни я поток.
Сладострастными речами
он мой разум опьянил
и бесстыдными огнями
тело робкое обвил.
Я безвольно, я безгласно
отдалась яру страстей,
мне ль бороться своевластно
с блеском пышущих огней?!
Жарче, жарче! Страх откинем.
Пойте люди? Мы в огнях…
Быстро, быстро с гимном сгинем
на ликующих кострах!..
1903
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке