– Хорошо. Пусть еще триста воинов составят гарнизоны крепостей на границах. Остается тысяча. Вдоль всех караванных путей мы устанавливаем вышки или посты на вершинах скал так, чтобы они находились на расстоянии видимости. Сколько таких вышек понадобится?

– Сотни, господин! – растерянно бросил командир лучников.

– Может быть. Но думаю, что меньше. Ведь и разбойники нападают не везде. Есть места, где это происходит регулярно. Есть такие места?

Все опять склонились над картой.

– Вот она, самая опасная территория. – Герод очертил стилом круг. – Еще вот здесь. Вышек с кострами понадобится десятка два-три. По три воина на каждом посту. Итого – сотня. В округе создаем три укрепленных лагеря по римскому образцу. В каждом – по триста воинов. И главное – по шесть сотен коней.

– Господин! Где взять столько коней? – с некоторым испугом спросил глава канцелярии.

– Купить, – бросил Герод. – Так вот. Как только возникает угроза нападения, зажигается костер. В лагере, на сторожевой вышке, его видят. И сотня всадников выезжает и уничтожает всех нападающих.

– А если нападающих много? – спросил начальник всадников.

– Тогда… – Герод задумался. – Тогда в кострище подсыпается порошок из страны Серес за Парфией, и костер горит с разноцветными сполохами. Тогда выезжают две сотни. Да. Пусть еще в лагере тогда зажигают сигнал для других лагерей. Порошок я прикажу привести из Дамаска.

Лагеря и сигнальные посты построили менее, чем за месяц. И… начались трудные времена. Первое время костры загорались едва ли не каждый день. Боевой отряд выезжал. Успевал не всегда. Но постепенно сигнальные огни работали все лучше, а воины научились действовать быстро и… абсолютно беспощадно. Отряды разбойников не отбивали, как было прежде, а просто уничтожали на месте.

Нападения стали реже. Потом – намного реже. В Сепфорис потянулись караваны из ближайшей округи и более отдаленных областей. По древним караванным дорогам пошли уже не бесшабашные единицы, а большие караваны и просто группы торговцев. Область на севере начала приходить в себя, люди богатеть, а казна тетрарха наполняться. Героду уже не приходилось платить воинам, каждый раз развязывая собственную мошну. Чтобы торговцы могли дать отдых усталым ногам, Герод стал устраивать в городах и близь лагерей укрепленные и охраняемые места остановок с горячей пищей и циновками для сна. Это тоже оказалось доходным делом. Постепенно ему удалось отдать все долги дому отца, полностью покрыть подати дому царя и римлянам. Да и казна тетрарха начала наполняться. Незаменимым помощником здесь стал Барух. Он понял и принял идею о том, что стричь барана стоит тогда, когда шерсть длиннее, а резать, когда жир нагуляет. Потому и делал все, чтобы богатели и жители, и тетрарх, да и сам управляющий. Не без того.

Но враг не исчез. После того, как разбойников и их присных изгнали из городов, в дом тетрарха наведался важный и мрачный галилеянин. Уединившись с Геродом, он представился посланником властителя Хезкияху. Предложение было простым и понятным: сколько нужно Героду, чтобы он прекратил лезть в чужие дела, не мешая настоящим патриотам Иудеи, чьи предки воевали вместе с Хасмонеями? Получив же предложение осмотреть дом с внешней стороны, а проще говоря, проваливать, посланец заявил, что и сам Герод, и его семья заплатят за этот выбор своей жизнью.

Угрозы не особенно испугали тетрарха. Причин тут было множество: и воспитание в доме отца, где цель всегда ставилась выше личного блага да и самой жизни; и уверенность, что он сильнее и умнее своих врагов. Но было еще одно, в чем он боялся признаться даже самому себе: он был несчастлив в семье. Потому и не испытывал страх ни за нее, ни за себя. Сначала эта мысль просто не приходила ему в голову. Женившись по воле отца на дочери важного союзника из влиятельной идумейской семьи, Герод не питал к супруге ни малейшей симпатии. Впрочем, как и она к нему. Это был долг. Он честно исполнял его. Заботился о жене, воспитывал сына. Но не любил ни ее, ни его. Теперь же он старательно гнал эту мысль от себя. Но она возвращалась снова и снова. Когда нет радости в доме, то нет радости и на душе.

Только в миг, когда вокруг все висело на волоске, сплеталось в невероятные узлы, он ощущал не страх, но радость, полноту жизни. В этот миг в ушах пел не ветер, но Его Песня! Несясь по дороге в погоне за врагами, отбиваясь от разящего меча, он жил; лаская жену или вкушая мир в семье, он только существовал. Он с тоской вспоминал долгие вечера и беседы с отцом, сказки и предания, рассказанные матерью. Радость, жившую под крышей дома Антипатра.

Но безрассудным он не был. Меры предосторожности были приняты. Дом-резиденцию обнесли стеной, на которой установили несколько сюрпризов для особо любопытных. Десяток телохранителей постоянно находился с его женой и сыном. Другой десяток путешествовал с ним по стране. И не зря. Покушения следовали одно за другим. То он едва успевал увернуться от брошенного с крыши камня, то в вовремя подставленный щит телохранителя впивалась стрела с отравленным наконечником, то в корзине с фруктами, купленной слугой на рынке, обнаруживалась змея.

Но, как и отец, Герод отличался терпением и упрямством. Он старательно выжимал врагов в горы, отрезая им один источник добычи за другим. По слухам, среди «армии» Хезкияху начался голод и разброд. «Соратники» разбегались. Идея борьбы с «чужаками» без добычи оказывалась гораздо менее привлекательной.

Хезкияху метался по Галилее и Келесирии, чувствуя, как стягивается вокруг него кольцо. Он ненавидел идумейца. Ненавидел всех, кто с ним связан. Ненавидел уже и саму Галилею, продавшую свое первородство за чечевичную похлебку, за серебро чужака. Неужели они не понимают, что только он, Хезкияху, из рода изначальных правителей, мудрецов и воинов, имеет от Всевышнего власть над Галилеей! Всякий чужак, а тем более посягающий на его власть, является врагом Галилеи и должен быть предан смерти. Едва чадящее в Ерушалаиме, пламя войны за свободу должно возгореться именно здесь, в Галилее. Смерть чужакам, смерть всем, кто общается с ними, помогает им, изучает их язык, платит им подати, радуется празднествам, устроенным ими.

Его нападения становились все более кровавыми. Он убивал крестьян, заподозренных в том, что они торговали с проклятым идумейцем. Его воины-повстанцы насиловали их жен и дочерей, жгли дома. За его спиной оставались разоренные жилища; там, где прежде звучал детский смех – изуродованные трупы и еще живые, но искалеченные и все более ненавидящие его люди. Хезкияху понимал, что это – отчаяние и конец. Идумеец перехитрил его. Он, Герод, будь проклято его имя, стал защитником и спасителем галилеян. Его имя славят на улицах и в домах. Лишь несколько почтенных семей во всей области, издавна связанных с ним, сохраняют верность правде.

Римляне, которым до колик в печени надоели разбойники из Иудеи, подвели войска к границе. Повстанцы из Галилеи натыкались не на ленивых и испуганных крестьян, а на легионеров, да еще огромных псов, которые загоняли людей Хезкияху, как диких зверей. Пойманных разбойников не просто бросали в тюрьму, а распинали на крестах, установленных вдоль дороги в Иудею. И тут сторонники из Синедриона уже ничем не могли помочь. Римлян они боялись. Да и здесь, дома, с каждым днем становилось все хуже. Неужели бесславный конец?

Нет! Он обязательно что-нибудь придумает. Не случайно из его предков вышло немало мудрых толкователей Священной Книги, софосов, как их называли эллинские собаки. Хезкияху решил избавиться от идумейца другим путем. Десять женщин, чьи сыновья были в числе воинов-повстанцев и погибли при налетах на деревни и военные лагеря, расставленные проклятым тетрархом в самых неудобных для них, настоящих хозяев этой земли, местах, отбыли в Ерушалаим с жалобой царю Гиркану на жестокость тетрарха, приведшую к гибели их чад.

Антипатр прислал тогда с доверенным человеком Героду длинное письмо, описывая сколь сложно сейчас отводить такие удары от сына. Писал, что при дворе появился и вошел в силу дальний родственник жены Антипатра и матери Герода, Малих, ставший главным противником их дома и союзником Синедриона. Герод обещал быть осторожнее. Но события развивались иначе.

Они не успели. Когда Герод и его воины увидели сигнал и подскакали к поселению, разбойники уже вовсю развлекались. На дороге перед домами лежали трупы мужчин и женщин со вспоротыми животами, отрубленными конечностями, выколотыми глазами. Герод не просто впал в ярость. Он почти забыл себя. Он резал и убивал всех, кто участвовал в налете. Потом, стянув к горам всех своих воинов, навалился на лагерь разбойников. Не ожидавшие прямого нападения, привыкшие к безнаказанности в Иудее, они не были готовы к схватке и почти не оказали сопротивления. Он убил всех. Помня о том, что Хезкияху принадлежит к одной из наиболее уважаемых семей, он поначалу хотел оставить тому жизнь, отведя на суд Синедриона. Но и это не вышло.

Глава разбойников выкрикивал проклятия в адрес тетрарха, его отца, римлян, греков, иудеев и всего мира, не оценившего величие Хезкияху. Герод спокойно, с некоторой брезгливостью смотрел на беснующегося «владыку Галилеи». Один из воинов подошел к нему и коснулся руки: посмотри, господин!

Герод видел много. Видел смерть, видел боль. Но такого он не видел. Еще живые люди сидели и лежали на земле. У крестьянина были отрублены руки. Рядом с ним лежали горожанин с выколотыми глазами, женщина с отрезанной грудью. Этих людей было много. Вокруг них, еще живых, кружились жирные мухи. В глазах Герода потемнело. Он выхватил меч и рванулся к Хезкияху. Разбойник испуганно замолчал. Почти не осознавая себя, Герод поднял оружие. Голова разбойника скатилась на пол, руки в агонии заскребли землю.