Глава 8

Вера стояла у ворот ГИТИСа и украдкой курила. Сжимая тетрадки и распечатки с текстами в руках, девушка не решалась войти даже во двор, который был уже вовсю полон пестрой, смеющейся, говорливой ребятней. А Вере в августе исполнилось тридцать. Девушка решила поступать в ГИТИС на актерский факультет, решила это втайне от всех и если поступит, то тоже никому ничего не скажет, будет работать в ночь медсестрой, а днем учиться. Практически все лето Вера готовилась, подбирала басни, стихи, прозу, учила русский язык, зубрила тексты, просматривала фильмы с «корифеями» советской актерской школы, как и характерно сильным львам, работы не боялась и подошла к поступлению очень ответственно. Всю неделю перед экзаменами ей снились герои до оскомины заученных произведений: Тришка со своим кафтаном из басни Крылова, Лев Николаевич Толстой почему-то танцующий на балу с Наташей Ростовой, самоубийство Есенина, и в голове постоянно кружился отрывок Есенина:

«И навстречу испуганной маме

Я цедил сквозь кровавый рот:

"Ничего! Я споткнулся о камень,

Это к завтраму все заживет».

И в этот момент Вера вспоминала сына Андрюшку, который остался с мамой в Астрахани. Девушка докурила, резко бросила окурок на тротуар и уверенно пошла прочь. Вера ушла как лев, как сильный и гордый лев, который не терпит поражений. Вера не стала сражаться в бою, где ее победа была сомнительной, спорной. Она уступила свою саванну более молодым и сильным, более уверенным и наглым, потому что поражение для льва было страшнее, оно бы его убило.

Пройдет время, и Катька скажет ей, что она струсила, струсила перед самым последним моментом, когда оставался всего лишь шаг к ее заветной мечте, к тому, чем она жила и дышала последние двадцать лет.

– Ты же знаешь, что судьба подобного не прощает, Вера! Поэтому ты и не замужем до сих пор! Ни денег, ни мужика, ни детей… Ты же еще хочешь детей! И что так и будешь работать операционной сестрой? Вера?! Ведь это мелко для тебя! Ты же большая рыба! – жестоко резюмировала подруга, когда Вере исполнилось уже тридцать девять.

– А у тебя можно подумать все есть …– буркнула подруга.

– У меня нет. Потому что тоже не на своем пути. Но я иду, Вер, я не сдаюсь, я верю…

– А я нет. Кать, мне сорок, мне ебаные сорок лет. Жизнь позади. Нет сил, нет уверенности, нет веры, нет желания. – Верка отвернулась и украдкой коснулась уголка глаза.

«Она плачет что ли? – испугалась Катька неожиданной реакции подруги. – Вера плачет?!»

Глава 9

То, что огромная и в высоту, и в ширину сумка была на колесиках, Катьку совершенно не спасало. Сумка была китайская, уже рвалась кое-где, а колесики прокручивались. Девушку заносило из стороны в сторону, пару раз она даже чуть не упала, так как за ночь подморозило, и дорога была очень скользкой. Помимо тяжеленной сумки с продуктами Катька тащила еще одну поменьше, и добавочным бонусом, перекинутым через плечо, болталась женская сумочка с косметикой и документами. Идти оставалось еще минут десять, девушка мерила каждый метр, все чаще останавливаясь, чтобы передохнуть. Катька разжимала и сжимала заиндевевшие от тяжести ноши ладони и тихо плакала, плакала украдкой, чтобы никто из прохожих не увидел. «Ничего, не сахарная» – всплывала в голове фраза отца, когда родители сажали ее в автобус, с большим трудом засовывая сумки в багажное отделение. «Вот, всегда так… Не сахарная… Не сахарная…» – таща сумки и смахивая слезы думала Катька. Слова эти настолько проникли в сознание девушки и всосались в каждую клеточку вместе с кровью, что при любой непростой ситуации девушка твердила себе: «Ничего не сахарная!» и бралась за дело.

После окончания сельской школы в областной глубинке с серебряной медалью, Катька решила поступать на филологический факультет педагогического университета. Почему она поступала именно на филологический, Катька точно не знала. Учитывая то, что две единственные четверки выведенные в аттестате каллиграфическим почерком, были по физкультуре и русскому языку.

Факультет русского языка и литературы был сильным и совершенно не покупаемым, первое, по ненадобности, второе, по совершенной принципиальности старых преподавателей, еще того десятка, который знал наизусть прозу классиков, писал многотомные диссертации об удвоенном -н и впадал в кому от неправильного ударения. В то время, когда училась Катька, не было вездесущего интернета, и весь благоухающий филфак красавиц-девиц в самом расцвете лет, сутками просиживал в библиотеках, причем очередь на особые редкие книги нужно было занимать за два-три дня. Хорошо, что Катька любила читать, так как филфак проглатывал сотни произведений за семестр и учил десятки стихотворении наизусть.

– Сколько блинов съел Чичиков в гостях у Коробочки? – как всегда улыбаясь, спрашивал Алексей Харитонович Мортей, щуря и без того маленькие глазки.

– Ммм…шесть…а может и семь – стушевалась Катька. Рой мыслей кружился в молодой и еще более кудрявой голове девушки. «Или опять подвох, как тогда с соловьем в басне, который и не пел вовсе. Нет, блины Чичиков ел точно, но сколько?»

– Хорошо…Ну а как он их ел, помните? – по-доброму издевался Мортей.

– Алексей Харитонович, я точно помню, что он их ел, но не помню сколько и как – расстроилась Катька.

– «А блинков? – сказала хозяйка. – Начал медленно и с выражением читать наизусть Алексей Хритонович. – В ответ на это Чичиков свернул три блина вместе и, обмакнувши их в растопленное масло, отправил в рот, а губы и руки вытер салфеткой. Повторивши это раза три, он попросил хозяйку приказать заложить его бричку. Настасья Петровна тут же послала Фетинью, приказавши в то же время принести еще горячих блинов.

– У вас, матушка, блинцы очень вкусны, – сказал Чичиков, принимаясь за принесенные горячие».

То, что Мортей процитировал тест наизусть нисколько не удивляло студентку, все уже к этому привыкли. Весь факультет давно знал, что у Мортея блестящая память и любого автора он мог воспроизвести без книги, полагаясь только на свои уникальные способности.

– Хорошооо… А что за надпись была на беседке в деревне Манилова?

Про надпись Катька не помнила вообще и не стала терзать Мортея своими глупыми догадками.

– Ну, что же Вы, барышня, так… Русскую классику нужно читать вдумчиво, смакуя каждое слово, каждую букву, каждую запятую… «Под двумя из них видна была беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колоннами и надписью: «Храм уединенного размышления»; пониже пруд, покрытый зеленью, что, впрочем, не в диковинку в аглицких садах русских помещиков».

После того, как Катька дважды завалила тексты Мортею, она задумалась и? как отличница с медалью, стала рассуждать: «Я же не глупая, читаю вдумчиво, ничего не пропускаю, все делаю ответственно, но валю…Ага, Мортей больше спрашивает о деталях, описание, внешность, нюансы… События и факты его совершенно не интересовали… Ну что ж, попробуем читать по-другому». И с этого момента Катька стала записывать в тетрадь все описания, которые ей казались интересными, будь-то деталь внешности, гардероба, домашней утвари. В тетради девушка указывала название произведения, главу и цитировала описания. И дело пошло, она, конечно, не могла так блестяще и творчески читать наизусть, как знаменитый преподаватель, но промахов становилось все меньше, и ответы девушки были все точнее и точнее. Скоро о Катьке загудел весь филфак, что она единственная все с первого раза сдает Мортею. И Катькины тетради, а таких тетрадей у нее уже было с десяток, пошли по рукам. Катьке было не жаль этих записей и после сданного произведения, тетрадь тут же выхватывалась и растворялась в толпе надушенных и разодетых студенток. Девки благодарили и чертыхались, открывая катькину писанину.

– Да, Катюх, как так можно писать, как курица лапой, ничего не понятно!

– Что не понятно? Давай мне, я все пойму! – тут же рвала тетрадь другая девица. – Нет, отдай, разберусь уж как-нибудь, здесь очередь между прочим!

«Только бы шуба не порвалась! Еще этого не хватало!» – думала про себя Катька, таща сумки. Шуба была на Катьке кроличья, китайская, купленная на рынке, как, впрочем, и все вещи девушки. И шуба эта не раз предательски рвалась в самые неподходящие моменты: то по дороге в университет отпадет кусок, то в кино разойдется на спине. Катьке так было стыдно за эту шубу, особенно перед Вовкой, ее молодым человеком. Наконец-то, девушка подошла к дому, и оставался последний марш-бросок на третий этаж. Катька снимала комнату у одной бабушки и с бабушки, конечно, помощник был никакой. Пыхтя и потея, Катька дотащила все сумки по очереди в квартиру. Мария Ильинична как обычно сидела в кресле и читала книгу, и Катька не раз задавалась вопросом: «Зачем пожилым людям читать книги, зачем им эти знания и возможно опыт, ведь все это уже некуда применить и некому передать?!» Единственная дочь Марии Ильиничны с семьей жила в Израиле и уже более пяти лет не приезжала к матери. Эти катькины мысли были очень жестоки к маленькой старушке, но они были небезосновательны. Еще в свои девятнадцать Катьке было страшно остаться одинокой и, главное, глубокой и умной старушкой в тихом уютном болоте с четырьмя стенами. И в тридцать лет все еще не замужем и без детей девушка твердо решила – прыгнуть с моста или из окна, но только не доживать в кирпичной коробке, если ее жизнь не сложится так, как задумала ее чокнутая и наглая фантазия.

– Катя, с приездом! Как мама, папа? Ой! Как ты все это несла, бедняжка? – залепетала Мария Ильинична, вспорхнув с кресла.

– Своя ноша не тяжела! – ответила с улыбкой девушка. – Все хорошо. Мама передала много мяса и рыбы, даже не знаю, поместится ли в морозилке.

Уж что, что, а питалась Катька хорошо. Родители имели свое хозяйство и при каждом удобном случае передавали продукты доченьке в город. Катька в свои девятнадцать при росте сто шестьдесят семь сантиметров весила почти шестьдесят килограммов, грудь была большая, стоячая, аж под подбородок, и румянец во всю щеку на парной сметане, да на степной баранине. Кушала Катька отменно, а вот свободных денег не было совсем, каждый рубль, присланный родителями, и стипендия складывались и рассчитывались под ноль, ничего лишнего девушка себе не позволить не могла. Однажды Катька купила шоколадку, тогда только появились «Альпен Голд», а потом пришлось занимать денег на проезд у Наташки, подружки по университету.

А похудела Катька через год, махом на десять килограммов, когда чуть не сдохла от любви к своему Вовчику, служаке из Львова, жалкому и наглому офицеришке. Катька господина офицера кормила и телом и едой, исправно и сытно, давала денег, когда стала подрабатывать официанткой, рвалась знакомить с родителями. А он полюбил другую. Катька выла жалкой сучонкой, приходила к нему в общагу, просила, чтобы вернулся. В общем была дура-дурой. На одно ума хватило – предохраняться, и на противозачаточные таблетки неизменно и скрупулезно выделялась сумма из скромного девичьего бюджета.