Даже сейчас, лёжа в тёплой постели, когда мне уже ничего не угрожает, вспоминая роковые часы и минуты той ночи, я испытываю сильнейшее неукротимое сердцебиение. Остановившись без сил на краю чёрной бездны, гонимая страхом смерти, я сделала шаг вперёд, чтобы провалиться в полную неизвестности пустоту.

Ночь с 13 на 14 ноября.

 Вода была градусов десять – двенадцать, не больше. К тому же, всё происходило в кромешной тьме. Руку вытяни – и её не видно. Не знаю точно сколько длилось падение. Но, собственно, тогда я и осознала значение фразы "как в замедленной съёмке".

 Каждая секунда оборачивалась маленькой жизнью, за которую я успевала оценить пролетаемое моим беспомощным телом расстояние, припомнить, что рассказывал нам учитель физики в седьмом классе про ускорение свободного падения, извлечь из памяти информацию, расположенную в кармане кресла самолёта о том, как вести себя при жёсткой посадке судна. И, конечно, я успела подумать о том, что в моей жизни было действительно важно, а что вполне можно было бы и пропустить и стоило ли это пропускать или это тоже мой опыт.

Страха смерти в этот момент я уже не испытывала. Каждое действие было взвешено, движение – выверено.

 Насчитав не менее семи метров, сгруппировавшись и подтянув ноги к животу, я больно ударилась о твёрдую поверхность чёрной, ледяной воды, а затем стремительно ушла под неё с головой и ударилась ещё раз, но уже не так сильно, по касательной, потому что тело моё при ударе о воду развернуло. Это было скользкое илистое дно, в которое я буквально провалилась.

 Рефлекторно оттолкнувшись от чего-то вязкого, я тут же всплыла на поверхность. В нос ударил запах ржавчины и тины. Лицо покрылось тонкой маслянистой плёнкой. Но несмотря на всё это, на боль во всём теле, на мучительный, пронзивший меня насквозь, холод, окутавшую меня мглу, непонимание, где я нахожусь и что же, собственно, случится со мной в следующую секунду, я испытала чувство неимоверного облегчения, граничащее с безмерным восторгом и даже эйфорией.

 Впервые я доверилась своей интуиции, не раздумывая и без оглядки на то, как бы безрассудно и отчаянно это не выглядело со стороны.

В драматический момент я смогла отбросить все свои страхи, шагнув в полную неизвестность. Не для того, чтобы погибнуть, а чтобы спастись и освободиться от игр, в которые играл со мной мой разум.

17 сентября.

 Стеклянные двери лифта распахнулись, и на секунду представив, что это, возможно, мой последний, как бы это символично не звучало, головокружительный спуск, я на мгновение испытала чувство нахлынувшего на меня сожаления – неразрывный спутник людей, застревающих в прошлом.

Оценив, как же красиво разделяют уличные рамы косые потоки солнечных лучей, проникающие в это время дня в здание с его западной стороны, я протянула вперёд руку и поймала красивый кадр, сделав неприличный для девушки, работающей в «Москва-Сити» жест вытянутым кверху средним пальцем. Да и не страшно. Меня ведь только что уволили.

– Что ты себе позволяешь?! – орала на меня Марина Петровна, захлопнув двери своего стеклянного кабинета.

Между собой мою начальницу мы называем просто Манной. А так она, конечно, Марина Петровна.

Её распирало от возмущения, а мне пришлось стоять перед ней как истукан, выдерживать её испепеляющий взгляд и молчать. И не имело никакого смысла объяснять ей природу моего поступка. Потому что никакого смысла, кроме растущего во мне напряжения и желания осадить или даже высмеять того ухоженного мальчика во время проходившей за час до этого в нашем офисе презентации – не было. Как она сейчас не может сдержать своих эмоций, так и я не смогла. Сталкиваясь с внешним миром, мы не контролируем свои на него реакции. Как плохие, так и хорошие. По крайней мере, некоторое время мы их точно не контролируем.

 Всё началось с того, что нас без предупреждения собрали в переговорной, как экспертов стартап-проектов в сфере IT-технологий, кем мы, по сути, и являемся.

Выслушивая и перелопачивая десятки бизнес-идей в месяц, проводя тесты и анализы, изучая ниши и целевых потребителей, мы тратим сотни часов, чтобы во всей этой массе найти что-нибудь действительное стоящее наших трудов и вложений. И ни один из нас не оказался в этом кабинете случайно. Никто, кроме вот этого мальчика. Мы здесь, потому что наше мнение чего-то стоит. По крайней мере, до этого момента оно точно чего-то стоило.

Сама идея, которую нам пытался продать этот не битый жизнью юноша, была утопичной и больше похожей на радужные фантазии из его беззаботных розовых снов. Таким не то что заниматься не стоит, даже время на её обсуждение тратить не хочется. Тем более что всё это нам было понятно уже с первой минуты и разглядывание графиков с поиском точки безубыточности, таблиц с расчётом срока окупаемости и инвестиционной привлекательности проекта не смогли бы поменять наше безмолвно читаемое, единоличное мнение.

Но молодой человек оказался чьим-то папенькиным сынком, и всего-то нужно было: «Проявить к нему капельку внимания, похвалить и вежливо задать вектор в сторону двери, в котором стоит его никчёмный проект доработать» – как верещала, захлёбываясь от эмоций, Манна. Только я этого не знала. А сама Манна даже не соизволила на это безобразие явиться.

 Пока он, ослепляя всё вокруг дорогостоящей белозубой улыбкой, с увлечением доказывал нам гениальность своей яйца выеденного не стоящей идеи, которую нужно непременно, как он считал, запатентовать, чтобы её, не дай Бог, никто не украл, я всё рассматривала его румяные, пышущие крепким долгим сном, полезной едой и хорошим здоровьем, щеки и гладкую грудь, очертания которой угадывались в не застёгнутом разрезе его дизайнерского поло.

 "Эпиляция или депиляция?" – невольно думала я, понимая, насколько несопоставимы были его усилия, вложенные в презентуемый нам проект и в тюнинг своей холёной внешности.

Ну, типа, он такой, рос в хорошей, обеспеченной семье, где все блага мира были даны ему просто по факту его рождения. Тут и самые дорогие кружки, и секции, и каникулы в Куршавеле, и учёба в Англии или Швейцарии. И вот он вырос, поступил на престижный, платный экономический факультет или даже уже, возможно, получил специальность в сфере цифровых технологий и коммуникаций в каком-нибудь европейском университете. И тут ему папочка сказал: пора тебе, сынок, начинать оправдывать наши с мамой в тебя вложения и ожидания. А мальчик, поверив в себя, ибо, опять-таки, по факту своего рождения, отказов он не знал, сляпал тяп-ляп идею для стартапа, решил, что она гениальна, как и он сам. И пришёл с этой идеей к нам. Потому что и здесь его папа обо всём договорился.

 И вот он стоит перед нами и продаёт себя. Конечно, он продавал себя.  Этому сейчас учат на всех бизнес-тренингах. Мы тоже так делаем. Только ведь во всём нужен баланс. А здесь его не было. То, что творилось в переговорной, было похоже на проституцию и никак иначе. Он бы ещё губы облизал для полноты картинки, чтобы мы потекли.

 Мы едва дождались, когда он закончит свою триумфальную речь человека-победителя. А когда он спросил, есть ли у нас какие-то вопросы, воцарилась такая тишина, что я не удержалась. Больно уж мне захотелось смахнуть глянец с его лица.

– А вы везде такой гладенький, молодой человек?

 Никто, конечно, в голос не засмеялся после неловкой паузы, но усилия, чтобы прекратить прятать улыбки, моим коллегам потребовались. Парень ушёл красный, как сваренный в ароматных травах, рак.  Кто меня слил Манне – вот в чём вопрос.

Наверное, нужно было просто найти предлог и выйти из переговорной, вот и всё. Зачем нужно было доводить его и себя до «белого коления», как сказала бы моя мама. Но стоит мне достигнуть точки кипения, разум будто бы отключается и до перехода на личности становится рукой подать. Да, я не сдержалась. Разозлилась на него, как на живую демонстрацию несправедливости мира. Почему одним всё, а другим – ничего. На миг во время презентации мне даже стало страшно, что несмотря на весь идиотизм ситуации, его идею сейчас утвердят, и он начнёт вертеть вокруг своего идеального мира ещё и нас. Вот этого бы моя психика точно не вынесла.

 Сделав пару эффектных кадров своей вытянутой руки, я твердым шагом пересекла холл и вышла из здания.

 Вечерняя Москва радушно встретила меня бронзовым закатом, какие бывают только в сентябре. Свет сегодня такой, по-осеннему, мягкий и теплый, что мне захотелось достать солнечные очки. Дурная привычка носить их в кармане куртки без чехла. Как будто если у тебя «Rey Ban», ты можешь себе позволить им быть заляпанными и поцарапанными. Это как девушка, сама заработавшая на дорогую тачку, думает, что может выходить теперь из дома с мышиным хвостиком и без макияжа. Панорамные стёкла в нашем центре, и те выглядят чище, чем мои окуляры. Ну да ладно. В настоящий момент мне надо понять, как распорядиться всеми своими финансовыми накоплениями: самой поесть, или заправить «Жучка».

 Девочки, как правило, нарекают свои машинки Ласточками. А у меня «Жучок».

 Собственно, это всё, что осталось мне на память от моей потрясающей мамы.

 А мама моя умела потрясать и сгорела в одно мгновение. Счастливая.  На берегу океана.  Под приходом купленной у местного барыги синтетической дури, прямо в каком-то культовом клубе, под открытым небом.  То ли дурь попалась некачественная, то ли сердце не вынесло этого безумного марафона из событий, людей и выпавших на её долю любовных переживаний.

 За несколько лет до этого она сказала моему папе, что поскольку они давно друг для друга перестали приходиться кем-то больше, чем просто соседями, она не считает нужным сохранять их брак ни дня своей несчастной, пока они вместе, жизни. И, забрав меня и малую, собственноручно, разрушила ей же самой когда-то созданную семью. Нет, во всей этой истории я не умоляю и папиной вины, конечно. Но всё же, лишив себя мужа, она и нас навсегда лишила отца. По крайней мере, того отца, каким он был для нас до этого.

 Через полгода эта сорокалетняя гениальная женщина уже сошлась с тридцатилетним сероглазым красавцем по имени Алик и родила ему двух прекрасных, таких же, сероглазых близнецов – Прохора и Алиску.

 А ещё через пару лет она отправилась в ГОА, на берег Индийского океана со своей странной новой подругой. Там она и осталась, как и просила в своём написанном когда-то в шутку завещании: развеянной вдоль побережья Аравийского моря, пылью.  Безумные мечты сбываются.

 А мы стояли с Аликом, держали эту банку с её прахом, и он плакал.  И папа дома плакал. И мамина новая странная подруга тоже где-то плакала.  И я. Каждый из нас – о своём.

 Заправлю «Жука».