"Другие барабаны" на самом деле другие. Они завершают трилогию Лены Элтанг о людях, живущих в многослойной реальности, где существующее переплетается с никогда не бывшим, а вымысел так часто меняется местами с правдой, что и сам забывает о том, что он — вымысел. Люди, о которых писала Лена Элтанг в двух предыдущих романах, были совершенно особыми... не людьми даже — чистыми мифологемами, озёрными эльфами, чокнутыми ведьмами, поэтами и юродивыми. И жили они только в поле чьего-то восприятия и творили такое же поле сами, населяя его себе подобными. В этом смысле Костас Кайрис, главный герой "Других барабанов", от них не далеко ушёл. Однако сами "Барабаны" от "Побега куманики" и "Каменных клёнов" отличаются весьма ощутимо.
Во-первых, способом подачи материала. Его формой и внутренней структурой. "Другие барабаны" — не ворох пожелтевших писем, случайно выпавших из старой обувной коробки, не забытые авторами сетевые дневники, не травники, испещрённые заметками на полях... "Другие барабаны" — одно большое, разбитое на главы письмо, автор которого пишет не столь для адресата, сколько для себя самого, заплутавшего в прошлом и потерянного в настоящем. Да, он, подобно Морасу, создаёт собственный мир, в котором возможно всё — даже смерть заклятого друга, и, как Луэллин, пытается принять реальность и научиться в ней жить. Но сам он совсем другой. Это второе, и, наверное, самое болезненное отличие "Других барабанов" от своих предшественников.
Костас — неприятный герой. И дело не в том, что, в отличие от других персонажей Элтанг, он лишен мистического (мифического?) очарования. Нет, на первых страницах он им очень даже обладает. Просто, рассматривая себя под микроскопом, разбирая по косточкам и раскладывая по полочкам, Костас заглядывает в такие запредельные глубины, касается таких червоточин, что читателю становится по-настоящему тошно. Как в анатомическом театре. Только предмет исследования здесь не тело, а душа со всеми её вывертами и заворотами. Костас бесстрастен. И это не даёт проникнуться к нему симпатией.
Бесстрастие Костаса проявляется и на уровне языка — как всегда у Элтанг изысканного, сложного, замороченного в хорошем смысле этого слова. Правда, в "Других барабанах" эта "замороченность" кажется чересчур книжной, аудиторной, выхолощенной и потому — холодной. На выходе получается текст ради текста, написанный только для того, чтобы быть написанным, ради себя самого — текст в себе, в общем. Это не мешает ему быть прекрасным, но красота слова здесь — отстранённая. Поэтому в "Другие барабаны" не погружаешься, на них смотришь со стороны.
И всё-таки Элтанг — это Элтанг. Удовольствие. Горечь. Мир на кончике языка. Реальность на изнанке век. Сплетения и Переплетения. Плотная словесная вязь. Жизнь как иллюзия. Игра. На неё залипаешь. О ней думаешь. Её носишь с собой — и в себе. Долго. А кое-что и всегда. В этом плане "Другие барабаны" не исключение. Их тоже хочется разобрать на цитаты и заучивать — кусками.
С ними на самом деле много чего хочется сделать — и почти всё с приставкой раз-. Рассыпать, например, как бусы, разорвав основу. И рассматривать каждую бусину по отдельности. Разложить потом по отдельным шкатулочкам: в одну — янтарные, в другую — цианитовые, в третью — совсем маленькие, полупрозрачные, в четвёртую... их много, и они всё разные. Потому что Костас отступает в прошлое. Играет воспоминаниями и нанизывает их на нитку настоящего в той последовательности, какая кажется ему единственно верной. И этим провоцирует на ответную игру, на выстраивание другой цепочки событий, на собственный поиск выхода, на свои пять шагов до двери камеры: вдруг она на самом деле не заперта и за ней — свобода?
Другие барабаны ведь не только сигнал к отступлению. Это ещё и способ обмануть врага. Пока тот слышит барабанный бой, думает, что твоя армия на месте. И не знает, что сам ты уже далеко — в другом пространстве, в ином времени. Так и Костас, заговаривающий зубы Хане и ловко обводящий читателя вокруг пальца. Что стало с ним? В каком финале истории он нашёл своё воплощение? И открыл ли всё-таки ту самую дверь? А если открыл — то с чем столкнулся за порогом?