Глава 2

В доме Бёртонов было не особенно много комнат, и убранство их отнюдь не отличалось роскошью, однако эту скудость восполняла – так, по крайней мере, казалось Джорджиане – уютная и хорошо укомплектованная библиотека, окна которой выходили на запад и позволяли наслаждаться последними лучами уходящего солнца. Мистер Бёртон вел нескончаемую войну с охватившим особняк упадком – обои вздувались пузырями, на мебели виднелись изъяны, с которыми не мог справиться никакой лак, – и хотя упадок распространялся и на библиотеку, Джорджиана считала, что он ей не вредит. У нее вошло в привычку уединяться здесь после ужина, чтобы провести несколько часов за чтением, устроившись в дядином скрипучем, обитом кожей кресле, и, хотя миссис Бёртон неоднократно пыталась выманить племянницу в гостиную для какого-нибудь отвратительного совместного занятия, вроде вышивания маленьких толстых котят на диванных подушках, обычно Джорджиану никто не беспокоил.

Только приехав к Бёртонам, она попыталась расспросить дядю о его букинистическом собрании – правда, мистер Бёртон, похоже, давно пренебрегал им, отдавая предпочтение бесчисленным газетам, – и получила довольно неудовлетворительный ответ: «Ах да! Книги». До того как досрочно выйти на пенсию, дядя был адвокатом, и Джорджиана часто задавалась вопросом, не израсходовал ли он на службе весь отпущенный ему словарный запас, так что на осень жизни почти ничего не осталось.

Поэтому девушка отважилась исследовать содержимое библиотеки самостоятельно.

Дома у нее было собственное, тщательно подобранное книжное собрание – впрочем, оно бледнело в сравнении с бесчисленными полками, покрывавшими стены почти всех комнат, и с кабинетом, где располагалась личная библиотека отца. Он был директором довольно известной школы-пансиона. Их небольшой домик стоял на территории учебного заведения, и, если Джорджиана чувствовала, что на ее полках чего-то недостает, нужно было лишь дать отцу список, и он отправлялся в школьную библиотеку за свежей пищей для дочкиного ума. Родители Джорджианы сами были заядлыми читателями, и вечером их часто можно было застать за столом, над давно опустевшими тарелками, за оживленным спором о литературных стилях или чрезмерном пристрастии какого-нибудь автора к дефисам или бессоюзным сложным предложениям. Джорджиане не позволялось брать книги без официального на то разрешения – ей так и не простили инцидента с чернильными отпечатками пальцев на бесценном первом издании какого-то труда, пусть на момент происшествия ей было всего четыре года.

Дом, кабинет, книги – теперь Джорджиане было больно думать обо всем этом. Дома больше нет, а родители сейчас наверняка дискутируют о пунктуации без нее, наслаждаясь свежим морским бризом «только для бездетных».

Когда разговоры о переезде приняли серьезный оборот, Джорджиана твердо решила не жалеть себя и не предаваться горестным мыслям о том, что ее бросили, предали и покинули. Родители всегда отличались невероятной прагматичностью, головными болями мать страдала уже очень давно, никаких улучшений в ее состоянии не наблюдалось, так что смена обстановки была с их стороны логичным и последовательным решением. Любой здравомыслящий человек понял бы их нежелание брать взрослую дочь в новую жизнь. Отцу предложили должность в другой школе, и предоставляемая учебным заведением квартира никак не могла вместить и Джорджиану, и его книги одновременно.

Джорджиана заплакала лишь раз, когда подписывали бумаги, согласно которым дом и вся ее прежняя жизнь переходили к новому директору, его добродушной жене и трем веселым упитанным ребятишкам, и решила, что больше плакать не будет. В самых темных закоулках своего сознания она воображала, как падает в ноги новому директору и его семейству, умоляет взять ее четвертым ребенком; она пообещает не покидать пределов отцовского кабинета, пусть ей приносят туда еду и просовывают под дверь, она будет обитать в доме, подобно незаметному начитанному призраку. Однако в реальности Джорджиана понимала: она уже не ребенок, и ей необычайно повезло, что дядя и тетя согласились приютить ее, когда отсутствие брачных перспектив показало, насколько неудачным капиталовложением она является. Джорджиана взяла себя в руки и, когда родители на прощание протянули ей руки, не проронила ни слезинки. Лишь внутри шевельнулось еле заметное тревожное чувство, будто что-то в ее душе умерло мучительной смертью – навеки!

Отец обещал написать, как только они устроятся на новом месте, но уехали родители далеко, и по приезде требовалось уладить множество дел, так что вестей не было до сих пор. Миссис Бёртон несколько раз пыталась завести об этом разговор, однако, встретив холодный прием, с несвойственным ей тактом меняла тему. Джорджиана догадывалась, что тетю приводит в полную растерянность практикуемый ее сестрой подход к родительству, основанный на принципе невмешательства. Дома отец и мать относились к Джорджиане как к равной, как к взрослой в миниатюре, даже когда она была совсем юна, а миссис Бёртон, никогда не имевшая своих детей и непривычная к роли наставницы, вечно порывалась кормить племянницу пирогами, хлопотать над ее прической и громко выговаривать за то, что та «допоздна не ложится» и «слишком быстро ходит».

Увы, отсутствие корреспонденции от родителей часто занимало авансцену мысленных подмостков Джорджианы, ведь больше ей размышлять было почти не о чем. Немногочисленные друзья, что остались дома, тоже не писали – скорее всего, они были погружены в свои собственные летние приключения, а может быть, не видя Джорджиану на каждом званом ужине и за каждой партией в карты, уже начали ее забывать. Вечерами родители часто приглашали в гости ученых коллег – побеседовать на увлекательные научные темы, – и их дети были постоянными товарищами Джорджианы по играм. Все они были тихие, начитанные и скроенные на один унылый фасон. Некоторых природа наградила щепоткой красноречия и остроумия, но эти дары растрачивались по большей части на пространные ядовитые споры, посвященные различным периодам древнеримской истории, или попытки отвлечь соперника во время долгой и напряженной шахматной партии, вынудив сделать непростительную ошибку. Как-то раз один мальчик особенно отличился, совершенно недопустимым образом использовав в разговоре неопределенную форму глагола, и молодые люди не могли говорить ни о чем другом целую неделю.

Но как бы то ни было, они были друзьями Джорджианы, и их молчание причиняло ей боль. Когда девушка не изобретала для неверных товарищей изощренные, библейских масштабов, кары, развлечься было особо нечем, разве только наесться хлеба, побродить по окрестным дорогам и лесам, если погода позволяла, а по возвращении укрыться в библиотеке с потрепанным «Робинзоном Крузо» или томиком миссис Рэдклифф.

Книги утешали и развлекали, однако вскоре Джорджиана обнаружила, что достигла доселе неизвестных ей пределов в способности радоваться печатному слову; случалось, проведя над книгой несколько часов, она откладывала ее в сторону в поисках иного источника удовольствия, но затем, убедившись, что более веселой компании не предвидится, раскрывала вновь. Отпускать племянницу одну на серьезные прогулки в поисках приключений Бёртонам не позволяла совесть – их дом располагался так далеко в предместье, что до города было двадцать минут езды, а сами супруги редко ощущали потребность туда отправиться.

Их вполне устраивало сидеть дома или в саду и наблюдать, как Джорджиана сходит с ума.

Несколько дней спустя после приема у Гэдфортов Джорджиана вместе с тетей принимала в передней части дома, в загроможденной мебелью светло-желтой гостиной, гостью.

Их ближайшая соседка, миссис Клинаган, жившая в паре сотен футов по дороге, в доме, почти как две капли воды похожем на дом Бёртонов, была раздражительной дамой преклонных лет, склонной к продолжительным приступам гнева без каких-либо веских причин. Джорджиана совсем не так представляла себе идеальную собеседницу, однако непринужденные манеры миссис Клинаган в сочетании со способностью изливать нескончаемый безумный поток местных сплетен делали ее общество чуть более чем выносимым, иногда даже немного забавным. Несчастные жертвы злословия миссис Клинаган были по большей части друзьями и знакомыми Бёртонов и Джорджиану не интересовали, поэтому она занимала себя тем, что теребила потертую обивку своего кресла и подсчитывала волоски в усах у гостьи, однако, когда подали чай, она расслышала в разговоре имя Кэмпбеллов и немедленно прислушалась.

– Говорят, младшая дочка доставляет им массу хлопот. Капризная, неуравновешенная особа. Подвержена истерикам. Здесь помогло бы хорошенько надрать уши, но это теперь, оказывается, уже не в моде. Прошлым летом мистер Грэндж – вы его знаете, тот, у которого зоб и всего две пары сапог, – так вот, он утверждал, что видел ее у себя на старой мельнице в компании этих ее отвратительных приятелей, и они были… – тут миссис Клинаган подалась вперед, словно боясь, что ее плохо расслышат в практически пустой комнате, – полуголые.

Миссис Бёртон это сообщение, похоже, повергло в ужас, а Джорджиана тут же представила себе Фрэнсис без одежды и покраснела до кончиков ушей.