За зелёной этой аркой,
За оврагом, во бору,
В тон букашечкой неяркой
Тёплую обнять кору.
На корнях сосны взнесённой
Покачаться к плоти плоть:
«Ты ошибкою прощённой
В рай прими меня, Господь!
Пусть кочевник – воплощенье
Прихоти своей – смахнёт
И под ногтем кровь отмщенья
В свою глушь перенесёт».
И должно явиться Слово.
Появиться из пучины.
И неведомою плотью
Устрашающей личины
Испугать – и удалиться,
Шею длинную скрывая.
Чтобы в нас, по нашим лицам,
Было видно – оживаем:
Каждой судорогой страха,
Звуком нечленораздельным,
И под вымокшей рубахой
Этим потом неподдельным;
Каждым жестом, взор прикрывшим,
В самого себя вглядеться,
Чтобы чувствовали – дышим,
И – так странно! – бьётся сердце.
Оттого, что позабыто
И утрачено Начало
И концом пера изрыта
Почва в поисках немало
И должно явиться Слово.
Появиться из пучины.
И неведомою плотью
Устрашающей личины
Испугать – и удалиться…
Чтобы в нас, по нашим лицам…
Оживаем…
Бьётся сердце…
А в природе беспредметный разговор —
Слово Божье, просто так оно летит.
И, вступая в перекличку или спор,
всё шуршит, свистит, щебечет и трещит.
И никто не ищет смысла – нет нужды —
В недосказанном, невнятном – предрешён.
И оттал-киваю-щийся от воды,
Пеликан, как Моцарт, отрешён.
Не придёт, счастливчик, в голову ему
И подумать – «Вот я, птица-пеликан!»
Что какой-нибудь в завистливом дыму
Сеть ему готовит и капкан.
А и зверь голодный если налетит,
Не из зависти – как Вы же на бифштекс.
И дуэт страстей их предварит
Высшей справедливости гротеск.
Так, в прекрасной бессловесности кружась,
Шум и голос музыкальных ищут форм.
Каждый – логика другого, отродясь
Не убийца, не доносчик и не вор.
Между закатом и зарёй
Во тьме ночной никто не спит.
И, словно он с землёй сырой
Самой без страха говорит.
Тысячелетья вороша,
Не успокоится душа.
Скорее мир она обрушит,
Как тесно скроенный наряд.
Т а м всюду рубища горят…
Всё темно во мне, неясно.
Вязко тянутся слова.
И приблизиться опасно —
Я, как мёртвые, жива.
Только что не вспоминают
И поминок не справляют.
Зло покуда причинить
Ещё могут, может быть…
Но почти уже не могут —
Телу выдана броня.
Только в ней не перед Богом
В нужный час предстану я.
Дух бродяжит и теснится
Средь небес, и, если – «да» —
На мгновенье с телом слиться, —
Иль ненастье, иль беда.
Крепок дух мой. Тело вяло.
Дух бредёт средь звёзд устало,
Следом кнут в его руке
(След кровавый на песке)
С наконечником свинцовым
И всегда на всё готовым.
Он чужую стерпит боль.
Друг, прости! Пойми, любовь!
То погонщик величавый,
Мышц его кляни игру!
Человечью гонит славу
К новым пастбищам кровавым —
Гости будут на пиру.
Ну, давайте: я читаю вам стихи…
Пропадаю я, наверно, за грехи.
Всё сливается, как валится из рук,
В неотвязно-непрерывно-ровный звук.
То звонок мне – и на подступах гонцы:
Гулливые бойкой тройки бубенцы!
Прозвенели, словно выели висок…
Из измученной берёзы хлещет сок;
Из бутылки позабытой – через край! —
С мошкарою, мутным зельем —
прямо в рай
Метели буянные,
Шумные, пьяные —
Январские бури —
февральский прелюд.
Бежать ли от вас,
иль искать в вас приют?
Но душ наших
клавиши фортепьянные,
То будто воспрянут,
то вновь опадут,
Встревожены ритмом
синкопы гарцующей,
Рассеяны темой
подъездных дверей.
И эхом,
обрывки пространства
связующим,
Нам – вымысла жести
пунктир негодующий
И звуки – фермата
продрогших зверей.
Ветер! Ветрище!
Седой старичище!
Воешь всё, сердишься,
Ветер-ветрище?
А я не люблю,
когда громко вслух.
Пред тобой с мольбою
В ноги – бух:
– Не вой, не ворчи,
Даром треск в печи.
Под ногами у тебя —
Снега.
Пред тобою – человек.
Легка
Одежонка на нём,
рвань.
Вон зевает, засыпает,
Глянь.
Ветер! Ветрище!
Седой старичище,
На него что ль сердишься?
Ветер-ветрище.
А в чём повинен он —
Суд стихий! —
Тем, что жизни сон —
В стихи?
А след его заметаешь
зачем?
Громок, ветрище,
Громок, а нем.
Ветер-ветрище!
В уши свищет.
Спасёт ли убежище?
Ветер-ветрище:
«Всех – на упокой!
Крыши все – долой!
Дороги – замести!
Никого не спасти!» —
Но того всегда спасало,
Кто ветру —
«И этого ветра мало!»
Защищена
стенами четырьмя.
Но ничего, ничего
ветра окромя
Нет – внутри ли, снаружи.
Кружит, вьюжит!
Штор опахала.
– И этого ветра мало!
Я песнь вам
спою
ожидания:
«Не чуя затекших ног,
Мы в храме пустом мироздания —
Священный не стоптан порог
Народов живой вереницею.
Мы – первые здесь из живых.
И – титульною страницею
Кроваво-нарядной для них.
В грехах перед дьяволом – или
Пред Богом предстанут они.
А нас в этом храме взрастили —
Века пролетали, как дни!
Страданием пестуя выи,
Кровавя нам розовость губ.
Как роз лепестки огневые
Росли мы. И вот он – сруб
Свежайший, в бутоне. Бутонные!
А срок нам расцвета – мечта!
В нас Божия благость бездонная —
И дышащая пустота.
Желанны и счастью, и горю,
Добром ли растоптаны, злом,
Нам сладостно и на просторе,
И в бездне нам сладок излом.
И этот сквозняк, что свищет —
Нам сладок – сквозь щели: весть!
Мы ждём Тебя, Благостный Нищий,
Как Ты, пригвожденные цвесть.
Сентябрь, заморозки, роза…
Словно, целуя, расцвела…
Я говорю сквозь тон вопроса,
Что все окончены дела,
Что собран урожай, и лишь среди пустого
Поля – родитель твой, шипастый куст.
Роза! Целую бархат твой бордовый
Обветренных и потемнелых уст.
Мы обе жрицы полутонов.
Сентябрь нынче хмур и зол.
Нераспустившихся бутонов
Хрусталь – твой гиблый ореол.
Ясна, как устав монастырский.
Как инока бытность проста.
И мощью сверкнув богатырской,
Мерцает её немота.
И словом из слова изъятым,
Сверхзвука, сверх-смысла полна.
Открыта, подъята, распята —
И жертва, и плач, и вина.
Надежда победить? —
Как дорого, как глупо…
Себя, других винить
Потом и бегать с лупой
Всё больше по следам
Своим. И будет грустно.
Истребуем, но – т а м —
Законность лож Прокруста.
А здесь мы сотворим
Действительность без боли, —
Как двери отворим,
Спасаясь от неволи,
Где будет легче сметь,
Где дум поток осажен…
Ни грамма слова «смерть»
Не выгадать продажей!
Где слово-боевик
Проходит слов болота,
А пуля-слово «миг»
В подтекст садится плотно.
А слову «победить» —
Тем цветом придорожным —
Один удел – дружить
С пыль-словом «невозможно».
Над пылью и цветком
Бог-Слово год от году
Возмездья тёмный ком
Подхватывает с лёту.
1999 г.
Под низким окошком
Стремительных мальв
Что город возрос
В одну ночь незаметно.
Так рано. Но тихим
Лучом отогрета
Некрепкого раннего
Сна полутьма.
Так рано. А шмель
уж не спит, и косматым
Гулякой несётся по всем кабакам:
То – нет всё, и нет,
Выползает – помятый.
То вылетит сразу,
Схватив тумака.
Ах, он искушает!
Прыг! – цепкой былинкой
На спину ему:
«Искуситель-злодей!
Там, в розовой мальве —
Скрип старой пластинки.
И слышно из белой —
Уплачено, пей!»
Гуляка весёлый
Пузатый и бедный,
Так коротко лето,
Давай поспешим,
Покуда жив город,
Столь хрупкий и бренный,
Покуда мы живы:
И я – и ты жив.
От музыки-Марины
до моря недалёко.
А голос так высоко —
высокогорья голос
Встречал открытой бездной
и боль предвозвещал,
И силу беззащитности вселял;
И всплески волн октавных,
и монолиты пенья,
И многоструйное небес теченье!..
И грудь разверстая плыла к ним
жадным ртом —
Мир рушился
телесный
за бортом.
Господь рассыпал, как намёки,
Небесных Царствий кружева.
А тень лежит на солнцепёке —
Резка, черна и не жива.
Хотел ли быть непримиримым, —
Вопрос, как снадобье вкушал.
И замысел, Им здесь творимый,
Тогда пред умыслом вставал.
И жгла насущность наказанья.
Но искры Божии кругом,
Кругом рассыпал Он, спасая,
Назад сзывая в Отчий дом.
И там, где тень отображала
Походы подлые врага —
Томился тальник, и дрожала
Река, чуть тронув берега;
Паук невинную интрижку,
Плетя, в засаде серебрил;
Тропа вилась, бежал мальчишка,
На крыльях курточки парил;
Звенели краски, струи, струны,
Букашки, бабочки, птенцы —
В своих заботах многотрудных —
Свистки, трещотки, бубенцы…
Они, как тонкие знаменья,
Сигнал, примета, тайный жест
Юродивой, хитросплетений
Земных и – около – веществ
Летучий знак, что всё готово,
Всё ждёт, чтоб вражий пал редут…
И шлёт таинственное слово
Всему увиденному тут.
Поэту Н. Якшину
Там соловьи не поют.
А здесь – поют.
Пустыньки моей приют:
Фьют… фьют…
Издали – где нам с тобой! —
Душу лаская, —
«Вот тебе тут и покой», —
Песня такая.
Хочешь, зажмурься и верь,
Ты, моя детка.
Только не верь – суховей,
Мёртвая ветка.
Здесь, у живого леска,
Ты притаись, и кроткой
Тенью ученика
Слушай, – и, вырвавшись ноткой,
Грянет из самой груди!
Как в назиданье!
«Господи, мя огради, —
Скажешь, – рыданья!»
Скажешь: «И грудь им мала!» —
И, зависая,
О проекте
О подписке
Другие проекты