4

Легкий вечерний ветерок обдувал их лица, когда они шли обратно через центр города.

– Какого же черта Эддисона понесло на этот обряд? – Харрис недовольно отмахнулся от комара. – Ведь ясно же, если ты поперся в буш вместе с кучкой религиозных фанатиков – добра не жди. Думаю, нам нужно будет поглубже вникнуть в это дело завтра с утра. Вернее, тебе нужно будет. Мне предстоит подготовиться к паре важных брифингов, что устраивают на этой неделе, поэтому за всю повседневную рутину будешь отвечать ты. Держи меня в курсе. Посол хочет, чтобы ему постоянно докладывали о ходе расследования.

Грей и не ожидал ничего иного. Он знал, что Харрису неохота связываться с этим делом, но, учитывая заинтересованность посла, тот вынужден держать процесс на контроле.

– Не уверен, что я самый подходящий для этого человек, – сказал Грей. – Религия вообще-то не мой конек.

– Ты идеально годишься. Не хочу, чтобы делом занимался какой-нибудь джорджтаунский тупица. Мне нужен человек, который нестандартно мыслит, а тебя-то уж, блин, в стандартном подходе не упрекнуть.

После фиаско с попыткой похищения в Колумбии Грей не мог оспорить такое заявление. К тому же ему хотелось чего-то новенького, а в этом деле рутиной и не пахло.

– Насколько посол близок с Эддисоном? Как он это воспринял?

– Они вместе ездят в Дартмут, трижды в неделю ходят на гольф и проводят отпуск в одном бунгало.

– Как мило.

– Я бы все-таки так не переживал. Вероятно, Эддисон оттягивается с какой-нибудь глазастой пейзанкой или окопался в борделе в Йобурге. У нас нет ни записки с требованием выкупа, ни свидетельств того, что было совершено преступление. Ты же не веришь в ту чепуху, которую нес этот полоумный профессор? Так что просто попытайся отыскать что-нибудь, чем задобрить посла, прежде чем Эддисон обнаружится в опиумном притоне.

– В таком случае ты, наверное, найдешь его раньше, чем я.

Харрис, соглашаясь, издал короткий смешок.

– Нья, кажется, слишком молода, чтобы быть за главную, – заметил Грей. – Но знающая.

– Думаешь, тем, кто действительно здесь командует, не наплевать на десяток пропавших деревенщин, колдуна и бывшего сотрудника посольства? Небось кому-то просто захотелось сплавить ее с глаз долой, чтобы не мешалась.

– Очень может быть.

– Она горячая штучка. Пожалуй, я бы ею занялся, да только не думаю, что ее расколоть проще, чем стальной кокосовый орех. – Харрис остановился на Юнион-авеню, перед обветшалым фасадом викторианского здания – там располагался отель (а, откровенно говоря, бордель), который частенько посещали сотрудники посольства. – Я предпочитаю, чтобы мои женщины были посговорчивее. Пожалуй, зайду-ка я в «Замок». Сейчас самое время выпить пивка. Хочешь со мной?

В пятнадцать лет отец затащил Грея в публичный дом в Токио. Девушка оказалась даже младше Грея, и когда он, нервничая, предложил просто поговорить, то увидел в ее взгляде благодарность. Грей не был святым, но с того дня предпочитал пороки, которым можно предаваться, не задействуя других людей.

– Ты знаешь, что я тебе отвечу.

– Даже слишком хорошо знаю, Грей, даже слишком хорошо. Вот доживешь до моих лет и запоешь по-другому, это я тебе гарантирую. Тебе сколько, тридцать? Подожди, пока тебе не придется напрягаться ради такого удовольствия. Приятная внешность, густая шевелюра и пуританская мораль имеют забавную привычку одновременно сдавать позиции.

И Харрис исчез в дымном фойе. Грей постоял на перекрестке, наблюдая, как одинокие вороватые силуэты снуют в темном подбрюшье Хараре. Потом повернулся и пустился в обратный путь к посольству.

* * *

Грей закрыл свой кабинет и вызвал такси. Из-за топливного кризиса в Зимбабве его посольский автомобиль не стоило и пытаться заправить. В последний раз, когда он услышал, что на одной колонке есть бензин и приехал туда, то уперся в хвост пятичасовой очереди. Горючее можно было найти на черном рынке, но закон сурово наказывал за подобные сделки, не говоря уже о пятне на репутации посольства.

Он вышел на улицу дожидаться такси и обратился мыслями к недавней встрече. Впрочем, ненадолго. Факт того, что исчез не один, а десять человек, конечно, давал почву для размышлений, но граждане США в африканском буше еще не пропадали. В принципе, теория Харриса насчет семейной свары казалась более правдоподобной, чем инсинуации профессора Радека. Грей никогда не расследовал похищения людей, но его опыт говорил, что человеческими существами обычно движут несколько проверенных временем мотивов. Завтра нужно будет поговорить с подругой пропавшего.

За спиной Грея раздались грубые крики. Обернувшись, он увидел мужчину, который, идя по улице, орал на сопровождавшую его женщину. Рядом с ними семенили двое маленьких детей. Мужчина, не замолкая, принялся трясти пальцем у самого лица женщины, чуть ли не тыча в него. Та попыталась отвернуться, и это вызвало у ее спутника еще большую агрессию.

Внутри у Грея все сжалось, захотелось вернуться и засунуть палец крикуна ему же в глотку. Грей знал наверняка, на собственном опыте, что порядок в этой семье зиждется на таких вещах, которые не принято выставлять на всеобщее обозрение. Перед глазами встал его собственный отец – кулак занесен, лицо пошло пятнами, в глазах горит злоба. Грей видел, как этот кулак, торчащий из рукава военной формы, опускается снова и снова.

Отец Грея был боксером-чемпионом и солдатом до мозга костей. Когда он учил сына драться, то требовал, чтобы тот отвечал ударом на удар, а когда мальчик подчинялся, бил его еще сильнее. Когда мать пыталась вмешаться, ей доставалось тоже.

Когда Грею исполнилось десять, отца после многолетнего кочевания по военным базам разных стран перебросили в Японию. Тот счел, что традиционное японское каратэ недостаточно хорошо для его погруженного в себя и чересчур худосочного сына. Отцу приглянулось самое жесткое и эффективное боевое искусство страны – джиу-джитсу. Оно сформировалось как метод самозащиты самураев, когда те вынуждены были без оружия противостоять тяжеловооруженным воинам. Лежавшая в основе джиу-джитсу теория заключалась в том, чтобы использовать силу атакующего против него, вместо того чтобы ей противостоять, а его приемы были направлены на поражение наиболее уязвимых мест человеческого тела: суставов, болевых точек, внутренних органов, пальцев, мягких тканей. Особый стиль, на который наткнулся отец Грея, назывался зензекай и оказался одним из самых жестоких среди школ джиу-джитсу.

На занятиях каждый день устраивали безжалостные спарринги. Координация Грея, его быстрые руки и острый ум отлично подходили для этого единоборства. Шихан, главный инструктор школы, заметил его потенциал. Шихан знал о боли и страданиях больше, чем большинству людей известно о дыхании. И Грей стал его лучшим учеником.

Грей поклялся никогда не уподобляться своему отцу, и эту клятву ему пока что удавалось сдержать. Но он унаследовал от родителя жестокость, которую приходилось нести как крест, и его передергивало каждый раз, когда ему доводилось испытывать сладостный трепет, который сопровождал физическое насилие.

В пятнадцать лет, когда мать умерла от рака, дома стало невыносимо. Год спустя Грей ушел.

Благодаря отцу у него появился навык, на котором можно заработать. Подпольные бои в Японии неимоверно популярны, а отец частенько заставлял Грея испытать себя «в реальном мире». Подростком Грей нередко проводил вечера выходных дней в качестве бойцовского петуха и был хорош в этом деле. Хорош настолько, что частенько бился со здоровыми взрослыми мужиками в два раза крупнее его. Поначалу до и после схваток его часто рвало, иногда это случалось даже во время боя, пока он не научился запирать свое неистовство в темном дальнем уголке души.

Когда Грей ушел из дома, то ездил по Японии, продолжая тренироваться и участвовать в боях в темных чревах заштатных городков. Там процветали преступные кланы и жесткая эксплуатация, поэтому юноша знал, что без отца в качестве посредника он рано или поздно окажется в очень неприятном положении.

Кое-как добравшись до Сиднея, он возник на пороге дяди по материнской линии, единственного известного ему близкого родственника. Прожив там год, Грей понял, что жизнь может быть совсем другой.

Грею было незнакомо ощущения дома, и оно не возникло у него и на благополучном побережье Австралии. Попрощавшись с дядей, он попытал счастья в Юго-Восточной Азии – сперва в Бангкоке, потом в Сеуле, Рангуне, Пномпене и других городах, где можно было заработать на путешествия боями.

Он совершил короткий набег на неподвластные времени города Европы, а потом, следуя капризу, вернулся в Америку. Ему полюбились энергия и стиль Нью-Йорка, его нерв, смешение людей на улицах. Может, тут он и не чувствовал себя дома, но не отличался в этом от всех остальных, кто жил в этом городе. Грей завербовался в морскую пехоту, потому что не видел для себя ничего другого, но поклялся не уподобляться отцу. Когда он избежал трибунала, согласившись учить рукопашному бою подразделения спецназа, то вел занятия с мрачной улыбкой. В глазах всех остальных он был конченым человеком, но лично для него это служило жизненно необходимым доказательством, что он сам по себе.

Подъехало такси. Грей медленно сел в машину, проводив уходящего по улице скандалиста и его семью долгим взглядом.

* * *

Взяв маленькую бутылочку саке, Грей устроился с ней на диване. В голове у него теснилось достаточно мыслей, поэтому ему нравилось, чтобы его материальный мир был простым. В одном углу громоздилась стопка книг: философия, история Африки и несколько классиков, в том числе Герман Гессе.

Фотографии матери и шихана стояли на журнальном столике. На стене висел его первый черный пояс, посеревший от времени и непогоды, и несколько японских картин тушью.

Когда Грей одолел примерно половину бутылочки, мысли стала туманить сонная рябь, и его плавно повлекло по заполненным клубящимся туманом зеркальным залам собственного подсознания. Вокруг мельтешили образы времен военной службы, призраки отнятых им жизней метались и задирали его, как демоны Данте.

Перед тем как уснуть, Грей устремился мыслями в более спокойные области, к немногочисленным приятным моментам, поддерживающим его веру в то, что добро все-таки существует в этом мире, каким бы уязвимым оно ни было. Он поплыл навстречу голосам из прошлого, а потом, наконец-то оказавшись дома, к теплым карим глазам матери.