– Взгляни на здешние места, Иван. Какая красота, правда ведь? Неподалеку сызмальства играл я с другими ребятишками, благодатное время тогда было. Отец мой служил царю Василию Ивановичу, за что и получил земли за Москвой. Теперь я верно служу сыну покойного царя, Иоанну Васильевичу и буду служить ему до конца дней. Власть есть от Бога, а царь-государь есмь помазанник Божий, идти против его воли грех для православного. Так-то, – после этих слов он откусил кусок курицы и добавил, – хороша курятина!

Иван Семенович слышал его голос, но ни разу не посмотрел в его сторону. По щекам текли слезы, а нестерпимая боль отзывалась во всем теле. Мысли о злочастной кончине Прасковьюшки не давала ему покоя.

Никита Федорович замолчал и прикрыл глаза. У него было одно желание – поскорее вернуться в дом, скинуть тяжелую мешковатую одежду и лечь в теплую постель, под бок дородной Марфы Егоровны. Ему почему-то вдруг вспомнилось посеревшее лицо отца со впалыми глазами, и как он, будучи еще молодым, сидел подле ложа умирающего родителя и внимательно слушал наставления.

– Послушай меня, сын мой, – слабым голосом сказал отец, – дай руку твою, я благословю тебя перед смертью. Будь счастлив и помни одно: соблюдей десять заповедей и живи по закону Божьему, а ежели оступишься ты от Бога своего, то не будет тебе покоя не в этой жизни, ни в иной. Ты будешь проклят людьми, небом и землей. Помни Священное Писание и то, чему я учил тебя.

Тогда Никита Федорович искренне пообещал отцу исполнить его волю, тем более, что недавно женился на красавице Марфе – дочери потомственного дворянина. Тогда все казалось красочным и легким, а когда жена понесла первенца, то счастью их не было предела. Назвали мальчика в честь прадеда – деда Никиты Федоровича. Через два года родился второй малыш, который отличался от тихого и спокойного старшего брата буйным нравом и непоседством. Князь сразу выделил последыша среди сыновей и уделял тому больше внимания, недели Андрею. Андрей поначалу ревновал брата к отцу, но постепенно смирился, успокаивая себя мыслью, что мать любит его более, нежели непоседу-Сашку. С горечью думал сейчас Никита Федорович, сидя под березой, о судьбе старшего сына, с каждым днем Андрей все больше и больше отдаляется от него, предпочитая оставаться подле матери своей. В такие мгновения князь осуждал самого себя за несправедливое отношение к первенцу, теперь его мысли разделял один лишь Александр – прыткий, ловкий и такой же жестокий. Вспомнил князь, как еще отроком Сашка забил до смерти беременную собаку, Андрей же стоял в стороне и громко плакал, умоляя брата прекратить зверское безумие. На крик прибежали Марфа Егоровна с нянькой. Плачущего Андрея увели домой, а Сашу мать сама сильно наказала хворостинкой. После этого случая младший брат возненавидел старшего, затаил на него обиду, в порыве гнева однажды воскликнув:

– Я не хочу быть твоим братом! Тебя матушка никогда не наказывает, а мне, наоборот, вечно от нее достается!

Ревность съедала мальчика. Как бы ни любил его отец, мать для него все равно оставалась на первом месте, вот почему он злобно теребил руки, когда видел, как Андрей ласково льнет к матери, а та с любовью целует его. С возрастом ревность прошла, но дружбы между братьями не было.

Наевшись курятины, опричники собрались в путь. Никита Федорович приказал отвезти купца в темницу для дальнейшего расследования, а сам в окружении Путяты и Петра поехал домой. Уже спешившись у ворот собственного дома, князь увидел отца Алексия в окружении юных прислужников. Никита Федорович снял шапку и первым подошел к владыке, склонил пред ним голову:

– Благослови, отче.

Отец Алексий перекрестил его и тихо произнес:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. Аминь.

– Аминь.

Князь поднял голову и внимательно посмотрел в лицо священника. Тот даже бровью не повел, стоял спокойно, лишь ветер трепал полы его длинной мантии.

– Давно не видел тебя, княже. По старой дружбе потолковать хочу.

– Я, отче, был сегодня в березовой роще, той самой, где мы играли, будучи отроками. Тогда ты больше всех собирал грибов.

– Да… благословенное было время, – отец Алексий посмотрел на купола церкви и перекрестился, – только вот все изменилось.

– О чем ты?

– Что же ты, Никита Федорович, в храме давно не был, прощения у Бога не просил?

– Все мы не без греха, отче, – ответил тот, потом склонился над ухом владыки и прошептал, – думаешь, если мы дружили в детстве, ты имеешь право приказывать мне, что делать, что нет?

Священник глубоко вздохнул, словно знал заранее, что скажет князь. У него уже был ответ:

– Ты прав, все мы не без греха. Однако, грех греху рознь: одно дело с соседом поругаться и совсем иное кровушку невинную проливать.

Жила на лбу Никита Федоровича вздулась. Руки так и тянулись вытащить из ножен меч и отрубить говорившему голову, однако он сдержался, ибо нет такого закона, по которому можно лишить жизни носящего духовный сан. Вслух он ничего не сказал – не было ни сил, не желания спорить.

– Так-то, княже, ты уж на днях приходи на службу да сыновей своих, и супругу свою возьми с собой. Сказано в Библии: «Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут».

– На меня намекаешь, отче? Думаешь, конец мой близок?

– Не на тебя, сыне, нет. Совет только хочу дать тебе: оставь меч свой и стрелы свои дома, скинь одежду, кровью запачканную, покрой тело светлым одеянием, ибо «Кто живет с мечом, умрут от меча», а тебе, – головой владыка кивнул в сторону дома, – есть для кого и ради чего жить.

– Я понял тебя, спасибо за добрый совет.

– Не что, сын мой, – с этими словами отец Алексий стукнул посохом, что держал в правой руке, и пошел дальше по дороге, а за ним шли с хоругвиями послушники.

Никита Федорович с нарастающим раздражением глядел ему вслед, в груди стало тесно, словно в легких не хватало воздуха. Слова, сказанные отцом Алексием, запали в его душу, но он старался и их отогнать прочь.

Проснулся князь от громкого шума, что доносился со двора. По-стариковски кряхтя, он встал с кровати и ввглянул в окно. За воротами стояли двое молодцев и терпеливо дожидались, держа конец под уздцы. Во дворе рядом с конюшней вели спор два брата, сыновья Никиты Федоровича – Андрей и Александр. Вокруг них, то и дело взмахивая руками, бегала и причитала их мать – Марфа Егоровна. Княгиня, в мешковатом темно-синем одеянии, с покрытыми волосами, пыталась остановить спор между сыновьями, но ее голос тонул в крике младшего сына.

– Сказал, отпусти моего коня, иначе по уху получишь! – кричал Александр, беря саврасового под уздцы.

– Опомнись, брат, кто же в такую пору на охоту едит? Аль ты позабыл, что после долгой зимы зверье в силу приходит, открамливается, самки нынче беременные ходят, на кого вы охотится собрались? Потерпи хотя бы еще месяцок-другой, пускай зверь лесной отъестся травки, потомство даст, тогда уж и я с вами поеду, – Андрей что есть мочи пытался противостоять буйному брату, которому не было ведано ни жалости, ни сострадания – весь в отца!

Иное дело старший: и лицом хорош, и статью, и нравом кроток как матушка их – Марфа. Княгиня подбежала к Александру и положила свои маленькие руки ему на грудь со словами:

– Сыночка мой, кровинушка моя, хотя раз в жизни прислушайся к старшему брату твоему, ибо дело он говорит, – и тут же обвела обоих детей своих взглядом: перед ней стояли два юноши – высокие, широкоплечие, только Александр был чуточку выше старшего брата, зато Андрей превзошел его в красоте лица: светло-карие глаза под дугообразными бровями, русые волнистые волосы, что выбивались из-под шапки, и если бы не его более округлое, более нежное лицо, на подбородке которого пробивалась темная бородка – то с братом они выглядели бы как близнецы.

Марфа Егоровна стояла в нерешительности, невольно залюбовавшись сыновьями, которых пора уже было сватать, то муж ее, Никита Федорович, все никак не решался искать им жен среди боярынь и дворянок, хотя немало красавиц подходили на роль его невесток.

Александр даже бровью не повел – что для него слова матери? Он оттолкнул брата и только было направился к воротам, как дорогу ему перегородил отец со всклокоченной бородой и нечесанными волосами. Не мигая, он долго поглядывал на свое семейство красными от недосыпа глазами, под которыми набухли мешки, и произнес низким голосом:

– Почто свору устроили в моем доме? Почто мне почивать не даете?

Марфа Егоровна задрожала от страха, она боялась мужа больше всего на свете. Андрей потупил взор, словно был в чем-то виноват. Один лишь Александр смотер отцу прямо в глаза, гордо вскинув голову и уверенно упершись в землю ногами в сафьяновых сапогах, он знал, что отец никогда на него не сердится.

– Ну? – переспросил Никита Федорович. – Вас всех спрашиваю? Что здесь произошло?

На середину выступил Андрей, его лицо залилось краской. Он попытался успокоить себя, хотя так и не поднял взора на князя.

– Отец, – промиолвил юноша, – я хотел остановить брата от затеи с охотой. Недавно только поднялись травы, растаял снег, кто же ходит в такую пору на зверя?

– Я вижу, ты умен не по летам, – с усмешкой ответил князь, что привело Андрея в еще большее замешательство, – а теперь пусть слово молвит Саша.

Александр искоса взглянул на брата и в его душе родилась надежда снова доказать родителю, что прав он, а не тот.

– Отец мой любезный, – сказал молодой человек и взмахнув рукой, отдал Никите Федоровичу низкий поклон, – я не нарушаю волю твою, но желаю поупражняться с приятелями моими в верховой езде. Окажи мне подобную честь, разреши мне ехать с Иваном да Богданом, которых знаю я с сызмальства.

Слова любимого сына растрогали князя и он уже не мог повышать на него голос. Крепко обнял его и поцеловав в лоб, он дал свое родительское благословение и промолвил спокойным, мягким голосом:

– Если тебе сие нравится, поезжай. Не смею же я запретить тебе стать воином.

– Благодарю, отец мой, – Александр расцеловал князя в обе щеки и, взяв под уздцы коня, вышел со двора, где его уже поджидали долгое время приятели детства.

Никита Федорович обернулся в ту сторону, где стояли в нерешительности жена и старший сын. Оба были смертельно бледны. Андрей потупил взор и выглядел более несчастным, чем прежде. В душе он зародил обиду и на брата, и на отца, которые как будто специально изводили его, унижали, словно в тайне, в глубине души, ненавидели его. Что же он сделал им такое, за что ему такие наказания? Неужто вина его лишь в том, что нравом он похож на мать, что не стал поддерживать отца в опричнине и наказании мнимых преступников? Неужели в их семье доброта, сострадание, честность, милосердие – ничто?

Андрей сделал два шага вперед и остановился рядом с князей, словно меряясь с ним ростом. Никита Федорович положил свою ладонь ему на плечо. Юноша взглянул на крепкую, жилистую руку отца и невольно вздрогнул, представив эту самую руку у него на шеи, но сразу же попытался отогнать сию мысль, ибо отец не смеет лишать жизни ребенка своего, кто плоть от плоти его.

– Собирайся, Андрюш, поедишь со мной в Москву, на Кремль посмотришь, на государя нашего батюшку Ионанна Васильевича да жену его молодую Марию Темрюковну, дочь кабардинского князя Темрюка. Познакомлю тебя с людьми большими, знатными. Негоже тебе, молодцу во цвете лет, штаны подле мамки протирать. Прикажи седлать коней да в дорогу одевайся, ехать нам недалеко.

Молодой человек внутренне напрягся. Он понимал, почему отец велит ему ехать с собой, почему хочет познакомить с иными боярами да князьями (такими же опричниками, как он сам), но вслух сказать что-либо побоялся, ибо знал, что ему отец никогда ничего не прощает, только Александру сходит все с рук.

Стоящая в сторонке Марфа Егоровна вскинула руки и, упав пред мужем на колени, и поцеловав тыльную сторону его ладони, воскликнула:

– Не делай этого, Никита. Не вози с собой на пытки Андрюшу, не стоит ему смотреть на все это!

Князь с силой оттолкнул жену и замахнулся кулаком, который остановился в воздухе:

– Ууу, – завопил он, готовый убить ее, – пошла прочь, старуха проклятая! И на тебя управу найду, только вернусь! – затем обратился к сыну. – Ну, чего стоишь, зеньки вылупил, поспеши к отъезду!

Андрей как и всегда с опущенной головой молча побрел в дом выполнить приказ отца. Мать помогла ему собраться в дорогу, приготовив новый кафтан и новые сапоги для такого случая. Перед дорогой женщина благословила сына, как делала это всегда.

Александр с верными друзьями – Иваном и Богданом, возвращались с неудачной охоты. Как и предполагал Андрей отощавший за зиму зверь не представлял никакого интереса, по беременным самкам оленей да лосей нельзя стрелять – лесные обитатели должны дать новое потомство. Единственное, кого удалось поймать, так это пару уток да диких гусей, да еще Александру удалось на зависть остальным подстрелить фазана. С этим и возвращались. По дороге домой друзья завернули на обед к знакомому дворянину, чей дом с большим садом стоял на берегу реки, поотдаль от крестьянского селения.

Дворянин – Глеб Михайлович, дородный коротконогий мужчина средних лет с веселыми серыми глазами, с поклоном встретил незванных гостей. На их счастье мужчина как раз собирался садиться за стол, а уж у него – любителя поесть, всегда находился лишний кусок. За длинным столом, покрытом белой скатерью, сидело пятеро человек: Александр, Иван, Богдан, хозяин со своим дальним родственником – Алексеем Елизаровичем. Сотворив молитвы пред образами святых, мужчины сполоснули руки в воде и принялись за еду. Вилок в то время на Руси не было и потому то, что не могли взять ложкой, ели руками. Александр, откусывая белыми зубами кусок курятины, вдруг спохватился и спросил у хозяина:

– Добрый Глеб Михайлович, хочу поделиться думами моего сердца, о чем вздыхает каждый раз моя душа. Но не знаю, готов ли ты выслушать меня?

Дворянин отбросил ложку, которой ел похлебку, и удивленно уставился на него. Уж не подослал его к нему Никита Федорович. Говорят, младший сын князя унаследовал от отца буйный нрав.

– Я внимательно слушаю тебя, дорогой гость, – проговорил Глеб Михайлович.

– Вот уж год, как я… – юноша глянул на своих друзей, один из понял, о чем идет речь и ответил за него:

– Наш друг Александр Никитич, из рода Тащеевых, вот уже сколько времени подыскивает себе жену благородных кровей. Слыхали мы, будто у тебя есть дщерь красы неземной, чьи брови союзны, губы червлены, косы велики. Мы, как друзья Саши, хотим выступить сватами, – Иван положил руку на грудь и склонил голову в знак уважения, тоже сделали Богдан и Александр.

Алексей Елизарович чуть не поперхнулся, дабы скрыть смущение, он отпил из чаши холодной воды, затем косо взглянул на Глеба Михайловича с мыслью: что ответит тот на подобную дерзость – выгонит ли гостей взашей или придумает какой-нибудь иной хитроумный план? Однако, на радость юношам, хозяин дома широко улыбнулся и проговорил:

– Да, есть у меня подобная горлица, что обитает в тереме своем. Красой она презвошла не только цариц и царевен, но даже солнце и луну. Глаза ее подобны звездам, кожа белее снега, губы краснее розы, а косы ее такие, что вызывают зависть у каждой девицы.

– Тогда, добрый хозяин, не мог бы ты показать свою дщерь, дабы узрел я красу ее неземную, – промолвил Александр, не боясь, гнева дворянина.

– Экий ты молодец, хитрый, да только не буди меня преступить законы православные. Коль хочешь взять дочь мою в жены, пришли ко мне родителей своих, с ними я и потолкую. А в день свадьбы ты уж вдоволь налюбуешься на жену свою красную.

Молодой человек потупил взор: не на такой ответ расчитывал он, хотя в душе понимал, что так и будет, закон есть закон, и никто не смеет перступить его. Пока Глеб Михайлович был занят разговором с Алексеем Елизаровичем, Александр наклонился к уху Богдана и прошептал:

– Боюсь, обманывает нас этот хитрый лис. Боюсь, что дочь его на самом деле страшна как смертный грех, то-то он боится хотя бы издали поглядеть на нее.

– Глеб Михайлович просто не желает рушить закон, – ответил его друг.

– Но ведь дать взглянуть мог бы разрешить.

– Значит, не хочет, чтобы на дщерь его благочестивую кто-либо позарился раньше времени.

Александр приуныл. Он уже корил себя на столь поспешное сватовство. А ежели девица и впрямь некрасива. Молодой человек знал многие случаи, когда лишь на свадьбе жених встречался с суженной, которая оказывалась либо хромой, либо с обезображенным оспой лицом, либо просто уродливой, а отказаться уже нельзя было – родители за своих детей уже дали согласие на сий брак. Вот потому Александр и стремился хоть мельком, хоть тайком взглянуть на ту, о чьей красоте ходит молва по округе, но как знать, ежели сие сплетни распускает сам Глеб Михайлович, желающий отдать дочь за знатного, богатого аристократа? И только эта мысль мелькнула у него в голове, как в залу для трапезы с веселым возгласом: «Батюшка, взгляни, какие узоры на платье я вышила!» – вбежала юная девушка, но взглянув на пришлых гостей, коих ни разу не видела, тут же потупила скромно взор и покрылась стыдливым румянцем. Она не видела, как три пары молодых глаз с восхищением взглянули на нее.

У Александра перехватило дыхание при виде красавицы с лицом, подобным луне. Особенно хороши были ее серые большие глаза под черными бровями да алые губы, которые так и хотелось поцеловать. Но более всего юношу поразила коса девушки, толщиной с руку, чей конец, обвязанный красной лентой, касался пола. Ростом девица была высока, даже слишком высока, что могло немного смутить претендента на ее руку, ибо была она выше отца своего на целую голову, но для Александра это не беда – в любом случае он оказывался выше ее.

Нечто подобное почувствовали и его друзья. У Богдана штаны торчком встали, а Иван наклонился к уху Александра и прошептал:

– Ежели не приглянулась сия красна девица тебе, то я готов повести ее под венец.

– Цыц, ты! – злобно зашептал тот в ответ. – Она будет моей и только моей, ибо такая красавица должна принадлежать самому красивому молодцу на свете. А кто из нас самый красивый? Конечно же, я! – молодой человек гордо вскинул голову и высокомерно оглядел друзей, напрочь позабыв о своем старшем брате Андрее, который по закону первый должен был жениться, но Александр никогда о нем не думал.

Девушка все еще смущенно стояла в сторонке, теребя кусок материи, на котором золотыми нитями была вышита сказочная птица, сидящая на ветве дерева. Глеб Михайлович вскинул кулаки и прокричал:

– Ах, ты, негодница! Кто дал тебе право выходить в таком виде из своей горнице перед гостями да еще с непокрытой головой? Прочь к себе, и чтобы этого больше не повторялась!

Красавица прикрыла нижнюю часть лица платочком, что держала в руках, и убежала, оставив после себя яркий свет, что исходил от нее. Хозяин низко склонился перед гостями и проговорил:

– Вы уж извините мою дочь, что она ненароком вышла к нам в одном сарафане, – затем специально повернулся в сторону Александра и добавил, – сия есть дщерь моя, Анастасией зовут. Ей уже семнадцать лет. Ты, мой гость дорогой, только увидел ее и понял, что слова мои были правдивы: нет на свете прекраснее девы, чем Настенька моя. Ежели приглянулась она тебе, то я готов стать твоим тестем.

Александр покрылся румянцем. Неужто и правда мечта его становится явью, коль знатный дворянин предлагает ему в жены свою дочь, и не просто дворянку, а первую красавицу, да такую, что по всей Руси искать и не сыщешь! Отказаться он Анастасии было равносильно смерти: до сих пор перед его мысленным взором стояло ее прекрасное лицо, ее удивительная длинная, русая коса, белые тонкие пальчики рук, высокое статное тело, на котором особенно выделялись тонкая талия и широкие бедра, что свидетельствовало о готовности к материнству. Юноша с вожделением представил, как в первую брачную ночь он сожмет ее в своих объятиях, распустит ее шикарные волосы, в которых можно утонуть, прикоснется губами к ее пышной, белоснежной груди, но пока он отогнал от себя мечтания и ответил:

– В скором времени мои родители приедут к тебе со сватами, с ними ты, любезный Глеб Михайлович, и потолкуешь о свадьбе.