Урок № 2

Бойкая торговля с веселыми продавцами так воодушевила Натку, что в школьном дворе она расхрабрилась настолько, что позволила себе перекинуться парой фраз с мамами Валеркиных одноклассников. О! Ничего такого. Просто объявила, что на рынке хорошие груши, а Валерка их любит. Ответов она, конечно, не разобрала. Для нее вообще оставалось загадкой, как эти странные испанцы ухитряются понять или просто услышать друг друга, если говорят все одновременно. В правое ухо Натки щебетал тоненький голосочек смешной маленькой женщины, которая постоянно морщила носик-пуговку и трясла туго завитыми мелкими кудрями в такт своей трескотне. В левом басовито гудела полная матрона, цокавшая языком после каждого предложения, отчего становилась похожей на породистую, довольную жизнью лошадь. Породистая, потому что масть темная, а довольная… Недовольных, грустных испанцев вообще сложно отыскать. Подтверждали теорию всеобщего испанского благополучия еще две женщины, стоявшие перед Наткой и бойко говорившие то ли непосредственно с ней, то ли друг с другом, то ли со всем миром одновременно. Они заливисто смеялись и то и дело слегка подталкивали соседку локтями, точно искали у нее подтверждения какой-то своей болтовне. Натка не понимала ни слова, но сосредоточенно и беспрерывно кивала, как болванчик, не забывая при этом широко улыбаться.

Валерка появился как раз в тот момент, когда у нее уже начало сводить скулы, бока от постоянного пихания стали побаливать, а уши буквально глохнуть от ежесекундного «Vale»^[6]. Вместе с сыном из школы хлынула река других учеников, которая гудела, бурлила и пенилась криками, песнями и эмоциями, заглушая галдевших родительниц. Натка быстро вырвалась из круга мамаш и окликнула сына. Валерка без труда вынырнул из потока одноклассников и подплыл к матери, удивленно улыбаясь:

– Что ты здесь делаешь?

– В каком смысле? Тебя встречаю. Не рад?

– Рад, конечно. Просто обычно ты сидишь в машине за забором, а тут… – он сделал красноречивый жест в сторону группы женщин.

– Там душно, – попыталась Натка закрыть тему.

– Ясно. И о чем разговаривали? – Валерка не Ниночка. Та сразу понимает, когда надо придержать язык, а этому все нипочем. Мальчишка. Прет напролом.

– Так. О погоде.

– Да? – Валерка хитро вскинул брови и спросил издевательски: – Ну и как сказать, что сегодня хорошая погода?

– Está buen tiempo, – бросила Натка то, что говорил ей один из продавцов на рынке, показывая на небо и солнце.

– Ух ты! – присвистнул сын и взглянул на мать, похоже, с уважением. Но настроение у нее все равно испортилось. В нее не верили и списали со счетов. Она думала, только муж и дочь, оказывается, Валерка тоже. Надо же, еще молоко на губах не обсохло, а уже считает себя умнее матери. И как такое случилось? Когда это началось, что все вдруг стали считать себя умнее, важнее и лучше ее?

Грустные мысли окончательно выбили Натку из колеи, и дома она, вместо того чтобы сесть за учебник, взялась за пылесос. Натка всегда занимала себя физической работой, если хотела отвлечься от неприятностей. За пылесосом последовала плита, а за ней стекла террасы. Где-то между компотом и овощным рагу Натка услышала, как Валерка крикнул, что пойдет на пляж. А на втором окне дверь в холле известила о приходе мужа. Натка стала еще яростнее тереть стекла, настойчиво пытаясь обнаружить на них еще какие-нибудь следы пыли. Наконец пришлось-таки себе признаться: «Ты просто боишься читать второе задание. Ты боишься не справиться. Ты трус».

– Трус, – вслух согласилась Натка.

– Кто трус? – раздался сзади голос мужа.

– Что? А… Да это я, видишь, все тру и тру, как ненормальная.

Муж кивнул и, бросив: «Смотри, не надорвись», сел в кресло, устремив взгляд на морской пейзаж за окном. Лицо его при этом было лишено каких-либо эмоций, но в глазах мелькали задорные искорки неясного происхождения. Натка так и застыла с тряпкой в руках. Потом спросила, не скрывая ехидства:

– Тебе разве не надо работать?

– Работать? – Искорки исчезли, взгляд стал колючим. – Да, конечно. Я тебе мешаю? Извини. Не хотел.

Андрей резко встал и вышел. Где-то далеко тихо скрипнула дверь его кабинета. Но даже от этого едва слышного звука Натка вздрогнула, как от оглушительного хлопка. Она яростно бросила тряпку в таз с водой. По чистым стеклам разлетелись грязные брызги. Наплевать! Наплевать!!! Натка закусила губы, чтобы не разрыдаться, и ушла в спальню. Задернула плотные шторы: «Долой солнце!», натянула на глаза повязку: «К черту реальность!» – и забылась тяжелым, беспокойным сном.

Проснулась она через несколько часов, когда на улице было так же темно, а в доме так же тихо, как в комнате. Спать больше не хотелось, и, словно отвечая на ее вопрос, что делать, голос с едва уловимым акцентом произнес в ее голове: «Кому-то требуется месяц, кому-то и года мало». Неужели она относится ко второй категории? Натка решительно вылезла из-под одеяла и пошла в кабинет. Минут через десять она уже морщила нос и раздумывала над вторым переведенным заданием:

Поздравьте Лусию с днем рождения.

Бред какой-то! Для того чтобы кого-то поздравить, надо иметь знакомого, отмечающего день рождения в ближайшее время. Правда, в Наткином случае желательно хотя бы просто иметь знакомого, а уж с чем человека поздравить, можно найти. Вот хотя бы с хорошей погодой. Чем не повод? Натка вздохнула и взялась за перевод еще нескольких предложений. Через полчаса сосредоточенного труда она уже знала, что должна вручить подарок, написать открытку и рассказать пару анекдотов, чтобы стать душой компании. Все это никак не помогало составить план конкретных действий, а только наводило тоску. «И как мне ее поздравить, Лусию эту? Имя какое-то дурацкое! Лусия! Люся, что ли? Люся… А ведь действительно Люся. Люська!» Натка вскочила, чуть не ударившись головой о полку и не свалив со стола толстый том словаря.

– Люська, Люсечка, Люся! – шепотом кричала она, пританцовывая у ящиков стола и нервно перебирая бумаги в поисках записной книжки. Нашла. Открыла на нужной странице. Взглянула на настольный календарь для контроля и счастливо засмеялась. «Все верно. Двадцать пятое октября. Точнее, уже двадцать шестое, потому как первый час ночи. Но это у нее в Жироне, а у Люськи в Бостоне еще двадцать пятое». Так что Натка ни капельки не опоздала. Она схватила телефонную трубку и набрала номер. Ей казалось, что стук ее сердца перебудит весь дом. Гудок. Еще гудок. И…

– We can't answer your call at the moment…^[7] – начал автоответчик гнусавым Люськиным голосом.

Натка, не дослушав, бросила трубку и сердито посмотрела на часы. Ну конечно. В Бостоне сейчас почти пять часов вечера. Станет Люська в это время торчать дома. Наводит, наверное, марафет в каком-нибудь дорогущем салоне, чтобы потом все ее гости, которые соберутся в шикарном кабаке, «отпали и онемели от зависти».

– Если ты так хочешь, чтобы тебе завидовали, как же умудряешься иметь столько друзей? – часто недоумевала Натка, когда в юности на Люськиных именинах гуляли разношерстные компании по тридцать-сорок человек. Возможность была. Старая дача: участок почти в сорок соток. На нем два дома, баня и куча свободного места, чтобы еще и палатки поставить. Там пели Окуджаву, делали детей, с душой чокались за Люську и так же душевно, почти открыто ей завидовали. Она это знала, а потому на Наткино недоумение только фыркала:

– Я не хочу. Так само собой получается.

Само собой у Люськи получалось все: учиться, работать, знакомиться с людьми, выскакивать замуж и разводиться. А еще устраиваться в любом месте так, что вроде и не хочешь завидовать, а все равно не удержишься. В Бостон Люська перебралась из Чикаго, когда вышла замуж в четвертый раз. Конечно, муж был великолепен: умен, симпатичен, щедр («Удавлюсь, но со жмотом не лягу!»). Естественно, она любила его без памяти, как, впрочем, и трех предыдущих. Первому – научному руководителю своей дипломной работы – она помогла написать докторскую и получить место заведующего кафедрой. На этом тот решил закончить свое восхождение по карьерной лестнице и сосредоточил внимание на молоденьких студентках, как когда-то на Люське.

– Засранец! – объявила она и оценила свой ущерб и свободу неверного в сумму шикарной трешки в центре столицы. Профессор расплатился, и уже через полгода на новой площади у Люськи обитал муж под номером два. И снова удачный. Какой-то крупный рекламщик. Тогда этот бизнес только завертелся, возможности были большие, и их номер второй тратил на Люську неограниченно: как расписались, затеял строительство дома, куда и перевез ее через год, с работы снял, в фитнес-клуб записал, на горные лыжи поставил. Это зимой, конечно. А так – осенью Париж, весной Милан, летом моря-океаны, пляжи, курорты. От рекламщика Люська сбежала сама через три года с одним чемоданом.

– Скучно, – объявила она друзьям и родителям, которые чуть пальцем у виска не крутили и готовы были коллективно признать ее умалишенной.

– За такое «скучно», – мрачно констатировал кто-то из компании, – от простого люда можно и по морде схлопотать.

Люська попыталась было объяснить, почему на сей раз не стоило завидовать ее браку:

– Сумочка от Гуччи? Пожалуйста. Сапожки Прадо? Хоть пять пар. Малышке купить десятую шубку? Конечно, надо. А то в остальных ведь ее уже видели. Вдруг кто в тусовке заметит и решит, что он недостаточно крут. Вон его жена, ходит в одном и том же. Ребеночка Люсенька хочет? Конечно, дорогая. Только давай лет эдак через десять. Негоже моей девочке фигурку портить. Тьфу! – смачно плевалась Люська и добавляла в сердцах: – Идиот!

Идиот преследовал ее года полтора: охапки цветов, ювелирка и машина, перевязанная бантом, под окном. Люська подношения игнорировала, а на все увещевания и уговоры отвечала одно:

– Прошла любовь, завяли помидоры.

Муж номер три нарисовался на горизонте как раз тогда, когда рекламщик наконец ослабил свою хватку и Люська смогла себе позволить появиться где-то с новым кавалером, не рискуя здоровьем последнего. Достоинства его она описывала кратко:

– Голландец.

Объяснение это казалось вполне логичным. Люська была специалистом по нидерландскому языку. Причем неплохим, но невостребованным. А тут раз – и прямо в десяточку. И вот уже и Амстердам, и каналы, и тюльпаны, и ощущение собственной значимости.

Когда Люська уезжала, они с Наткой прощались всерьез и надолго. Конечно, никакого железного занавеса уже не было и в помине, только вот возможности у Натки кататься к подруге в гости тоже не находилось. Ниночка – подросток: глаз да глаз нужен. Валерка маленький. Разве оставишь? Да и Андрей привык, чтобы и первое, и второе, и третье, рубашка отутюжена, брюки отпарены. Нет, он бы отпустил, конечно, но Натка сама не стремилась. Зачем ей куда-то одной, без него? Да еще в Амстердам. А вот сейчас она бы к Люське рванула в далекий Бостон. Только не зовет подруга. А в Голландию приглашала. Названивала раз в месяц и укоряла:

– Сидишь сиднем. Света белого не видишь.

– Почему это? – исправно обижалась Натка. – Мы и на море ездим, и на лыжах, между прочим, горных катаемся.

– Тоже мне достижение. По современным меркам, было бы просто неприлично не кататься. А ты бы удивительное что-то сделала, неожиданное. Живешь как отшельник.

– Неправда! Я же работаю!

– Ага. Дом – работа, работа – дом, и ни одного просвета. Серость.

В общем, Натка была серостью, «черным квадратом», а Люська «композицией № 10». И спорить бесполезно. Хотя и работа у Натки была интересная, в хорошей фирме, и дел разных хватало (двое детей все-таки, в отличие от бездетной Люськи), да и выбирались они с Андреем иногда и в кино, и в театр, и на выставки. Но разве подругу переспоришь? Она все о своем:

– Не надумала навестить?

– Да, понимаешь, Люсь, то одно, то другое…

– Ну ясно-ясно.

А однажды:

– Все. Опоздала, подруга. Амстердам устал тебя ждать.

– Больше не приглашаешь?

– А некуда. Со Свенсом мы расстались, и я вот-вот сделаю отсюда ноги.

– Возвращаешься? – обрадовалась Натка.

– Делать мне нечего! – тут же фыркнула Люська. – В Штаты поеду. Мосты наводить от одной фирмочки. Ребята пока некрупные, но в своих кругах известные и деньги обещают хорошие. Так что бедствовать не планирую, а стану ждать тебя где-нибудь в Чикаго или Сиэтле.

– Ну жди. – Натку покоробила Люськина беззаботность. И как это у нее получается? Все легко. Все просто. Третий развод, а как с гуся вода. Все нипочем. Встряхнулась и побежала дальше.

– Ага. Я, как устроюсь, тебе адрес сообщу. Правда, не обещаю, что это будет скоро. Самой-то мне много не надо, но я хочу родителей перевезти. Так что тут нужны комфорт и условия.

– Родителей? Неужели они поедут? А здешняя жизнь? Воспоминания? Друзья? Ваша дача?

– А пенсия в три копейки? Да и друзья их что-то зачастили перебираться на кладбище. В общем, родители уже почти американцы – это вопрос решенный. Да и должен ведь кто-то сидеть с детьми.

– С какими?

– С моими.

Натка закашлялась:

– У тебя есть дети?!

– Нет. Но ведь будут же.

Дети появились через пару лет. Причем сразу полный набор: мальчик – копия Люськи, такой же открытый, улыбчивый и беспрерывно о чем-то щебечущий, и девочка – ксерокс отца (Люськиного четвертого мужа – американца), серьезная, хмурая и молчаливая.

Натка впервые в жизни подругу пожалела. Все-таки уже не девочка, а сразу двое младенцев. У Натки вон большая разница между детьми, и все равно тяжело. А у Люськи тяжесть в двойном размере. Бедняга она!

Бедняга звонила примерно раз в месяц и щебетала что-то о вечных ценностях, безоблачном счастье и вселенской любви ко всему живому. Натка тоже звонила и деловито расспрашивала о грудном вскармливании, режиме, коликах и зубках. А потом звонки прекратились. Нет, не внезапно и не просто так. Не потому, что дружба не выдержала расстояния, и не от того, что они перестали испытывать потребность в общении. Просто с годами и километрами разница в характерах обострилась, а телефон – не лучшее средство для поиска компромиссов. Обидеться по телефону можно. Помириться сложнее. Натка обиделась. И обидела Люську. Хотя подруга тоже была хороша. Однажды позвонила и накинулась с места в карьер:

– Слушай, ну, мои архаровцы в колледж пойдут раньше, чем ты долетишь до Бостона.

Натка бросилась защищаться:

– Ты к нам тоже не спешишь. Ниночка – почти невеста, а Валерка… Ты его видела, когда он еще в коляске лежал, а мы, между прочим, в сентябре уже в школу пойдем.

– Нат, ну что за жизнь, а? Кругом столько всего происходит, а мы с тобой даже встретиться не можем. Столько нового!

– А что нового?

– О! Ты же не знаешь. – Люська понизила голос до полушепота и кокетливо произнесла: – Я снова в поиске.

Натка не сдержалась:

– Люсь, ты дура, что ли? – Ведь и правда, в чужой стране с двумя маленькими детьми и престарелыми родителями!

Люська предпочла колкости не заметить:

– Нет, я умная. Понимаю, что жизнь одна и…

– И что?

– И ее надо жить, а не проживать, – договорила Люська с намеком.

– А я, значит, «проживаю»?

– Ага. Даже, скорее, волочишь существование.

– Я?! Волочу?! – Натка задохнулась от возмущения.

– Конечно. Все серо и буднично. Работа одна, муж один. Скукотища.

– Я… я люблю свою работу.

– Ну-ну!

– Что «ну-ну»?

– Я что-то ничего не услышала про мужа.

Натка молчала всего несколько секунд, а потом отрубила:

– Не звони мне больше!

Люська тоже помолчала, а затем укорила подругу:

– Нат, друзьями не разбрасываются.

Но в той уже бушевала обида, и ей ничего не оставалось делать, как обидеть самой:

– Мужьями тоже!

С того дня прошло шесть лет. Они не звонили друг другу. Натка не звонила, потому что Люська оказалась не так уж не права, а почему не звонила Люська, она не знала. От общих знакомых слышала, что у подруги все хорошо: детки растут, родители здоровы. Работа хорошая, дом большой, жизнь, как обычно, легкая и веселая. «Муж номер пять? Нет, пока ничего не слышно. Двое детей ведь. Сама понимаешь. Но она ищет. Не унывает. И найдет ведь».