В Америке им не довелось устроиться в одном городе. Но все же расстояние их разделяло небольшое – около часа перелета или около шести часов на машине, что позволяло им часто видеться и бывать вместе на семейных торжествах, праздниках, а Катюшке – проводить у бабушки с дедушкой летние, зимние, осенние и весенние каникулы.

По календарю осень уже перевалила за вторую половину, но в этом штате жара не перестала быть основной характеристикой погоды. Инга вышла за порог спальни и бросила в витиеватой формы водоем надувной матрас. Лучи солнца усиливали сверкание воды при малейшем ее колебании, что придавало бассейну вид подлинного, но сказочных размеров изумруда.

Инга стремительно погрузилась в воду, чтобы мгновенно преодолеть разность температур между водой и телом, но плавать, вопреки ежеутреннему правилу, не стала, а улеглась на матрас, отдавшись вместе с ним во власть движения воды. Легкое покачивание опять воспроизвело ощущения прошедшей ночи, и щемящая тоска по необратимой утрате в своей жизни чего-то существенного, важного повергла в уныние.

«Впадать в уныние – большой грех», – вспомнила она предостережения многовековой мудрости и стремительно спрыгнула в воду. Освежившись, она, легла в тенистое место на покрытый красочной махровой простыней шезлонг.

Комфорт и красота окружали ее и поднимали настроение.

– Что дурью маяться, – сказала она себе строго, словно смахивая с души и тела эти неуместные, почти крамольные ощущения, спровоцированные сном. – Живу как в раю, муж на постоянной позиции полного профессора в университете, где пользуется почетом и уважением.

Солидная университетская зарплата и консультантская деятельность в фирмах обеспечили материальный достаток такого уровня, на который они даже не рассчитывали, когда приняли решение поехать в США на работу в драматические дни августа 1991 года.

Дорого обставленный трехэтажный дом с пятью спальными комнатами, большим садом и бассейном; путешествия по миру, одежда из дорогих магазинов. В их, соответственно дому, большом гараже умещались три дорогие машины – мужа, ее и третья – микро автобусик на случай путешествий с семьей дочери или с гостями, которых у них бывало немало из разных стран, в том числе и из России. Можно сказать, беззаботная, благополучная жизнь в свое удовольствие в стране изобилия, где мало кому понятно, что такое дефицит, стояние в очередях или толкотня в невыносимо холодном или, наоборот, жарком автобусе, трамвае.

Даже этот теплый климат, когда в октябре еще можно купаться в бассейне и загорать – не есть ли компенсация за долгие годы в холодной Сибири?!

Со школьных лет Инга всегда страдала от нехватки времени из-за перегруженности учебой, общественной работой, научной, организационной работой; из-за вечного «писания» чего-нибудь (докладов, диссертаций, книг, статей, отчетов), вечного неизбежного расходования времени на быт. И вот: нет работы, нет необходимости корпеть над статьями, книгами, нет необходимости тратить время на быт, заботы о котором здесь у них распределены между еженедельно приходящей уборщицей-мексиканкой и моющими, стирающими, чистящими, перемалывающими, выжимающими, взбивающими машинами. Лежи себе и кайфуй у бассейна, радуйся жизни, читай сколько хочешь и чего хочешь, или разъезжай на машине…

А сегодняшний день обещает быть одним из тех, которые были особо милы ее сердцу, так как вечером к ним домой на прием вместе с американскими коллегами Саши по кафедре прибудут гости из России. Это – незнакомые ей ранее коллеги мужа, которые прилетели несколько дней назад.

«Только бы Саша не пригласил этого Анатолия Болтунского», – подумала Инга, досадуя на себя за то, что не попросила об этом мужа заранее.

Муж всегда приглашал Болтунского на русско-американские вечеринки у них дома, хотя знал, что жена недолюбливает его. Инга не скрывала своих антипатий к этому человеку с первых встреч с ним в их ранней академгородковской молодости.

Анатолий работал в одном из институтов, с которым как математик сотрудничал Саша. На поприще этого сотрудничества, которое по традициям жизни Академгородка всегда сопровождалось вечеринками, посиделками у костра, Инга и имела неудовольствие встречаться с Болтунским.

Он был антиподом ее представления об интеллигенте, личностные характеристики которого должны соответствовать двум основным критериям: высокой нравственности и культуре. Болтунский не отличался ни первым, ни вторым. За ним вечно плелся хвост интриг, сплетен на почве зависти ко всем, кто преуспевал больше его в науке.

Он, безусловно, был человеком способным и образованным, но мешала ему, по мнению многих, неаккуратность. Неаккуратность во внешнем облике, в отношении к людям, к работе, над чем он никогда, возможно, не задумывался. В принципе, его можно было не без серьезных оснований отнести к неудачникам. Природа не наделила его привлекательными внешними данными, потому он любил в шутливой форме (за которой скрывал вполне серьезную самооценку) повторять известное изречение:

«Всякий мужчина привлекателен, если он чуть красивей обезьяны».

Он был действительно чуть красивей обезьяны, но его концепция на сей счет позволяла ему небезуспешно претендовать на красивых женщин, каковыми были его первые две жены. Но ни первый, ни второй брак ему ни счастья, ни детей не принесли. Очевидно, внутреннюю красоту и належності, котаря, по утверджений Анатолія, скривалась за его неброской, мягко говоря, внешностью, красавицы не обнаруживали и разочарованно его покидали, к счастью, необремененными потомством.

Когда же он понял, что жены-красавицы ему не под силу, а причины отсутствия детей кроются в нем, он после последнего развода долго опасался вступать в брак, ведя при этом отнюдь не отшельнический образ жизни. В этот период он любил часто повторять: «Раньше у меня были жены красавицы, но дуры, теперь я найду себе дурнушку, но умницу». Однако его замыслу не дано было осуществиться, и в канун отъезда в Америку он женился на женщине уже далеко не юного возраста, не красавице и не дурнушке, не умнице и не дуре, очень средней, серой особе, к тому же такой же бездетной, как и он сам.

Кто-то злословил по этому поводу, утверждая, что Болтунский, хоть и ожидает в Америке головокружительных успехов, но на капризных и независимых американок не собирается делать ставку, потому и поторопился туда поехать с нашей, надежной и неприхотливой женщиной.

Тома, как звали новую жену Анатолия, в Академгородке работала в том же, что и муж, институте, клерком информационного отдела. Она была из простой, бедной семьи, всеми корнями вросшей в Сибирь. Ура-патриотично настроенные (при традиционном «совковом» негативном отношении к эмигрантам) родственники не выражали особого восторга в связи с отъездом Томы «за бугор». Но молочные реки и кисельные берега, на которые рассчитывал Анатолий в Америке, внушали Томе надежду на то, что она сможет материально помогать родственникам и этим оправдается перед собой и перед ними…

Но и в Америке у Анатолия не складывалось. По велению судьбы он оказался почти одновременно с Сашей в одном университете, только на разных кафедрах и совершенно разных позициях. Благодаря стараниям коллег, которые позвонили Саше в дни путча с предложением приехать, и удачному раскладу (отъезду в другой штат одного из профессоров кафедры и освобождению его места) Александр Дмитриевич сразу оказался на постоянной, высокооплачиваемой, трудно достижимой для эмигрантов «не юного», скажем так, возраста должности полного профессора.

Болтунский же, который приехал со статусом беженца, оказался в ситуации, к тому времени ставшей почти типичной для ученых, попавших в США во времена перестройки. Открывшаяся небывалая никогда ранее возможность выехать за рубеж при развале устоявшейся системы финансирования и стимулов научной деятельности в СССР лавиной обрушила на западные страны, и, прежде всего, Америку, огромное число ученых, которые могли бы принести большую пользу университетам, как в преподавательской, так и в научно-исследовательской сферах. Но объективно университеты не могли удовлетворить такой огромный спрос на рабочие места. И потому ученые, даже высокого ранга, вынуждены были соглашаться на любые, порой весьма кабальные и нестабильные (по критериям перспектив) условия.

Именно в такой ситуации оказался Болтунский. Он был принят на позицию «research professor», что означало сравнительно невысоко оплачиваемое место. Но самым негативным было то, что это место было не постоянным и могло в любой момент исчезнуть, поскольку его финансирование в основном обеспечивалось за счет грантов, которые этот «research professor» должен был регулярно заявлять в соответствующие органы и организации. Однако трудоемкая, кропотливая работа по оформлению заявок на гранты тоже не гарантировала позитивного результата, поскольку по существу любая заявка на грант – это заявка на участие в конкурсе.

Потому Болтунские жили очень скромно, в арендованных недорогих апартаментах, и ездили на старой машине. На вторую машину у них денег не было, и Тамара без знания языка томилась от безделья, ненужности. Это определяло ее постоянно плохое настроение и угрюмость. Без детей и за сравнительно короткий срок совместной жизни, они не стали друг другу родными людьми, у которых принято безропотно делить вместе все трудности. Поэтому порой казалось, что жена просто мстит Анатолию за обманутые надежды и не желает учить язык, работать, чтобы он за все расплачивался сам в прямом и в переносном смысле слова. Естественно, что Болтунского угнетало их положение, он постоянно рассылал свое резюме в разные университеты и фирмы в поисках постоянного и хорошо оплачиваемого места.

Саша искренне сочувствовал академгородковскому земляку. Он писал ему рекомендации, пытался протежировать, пытался чисто по-дружески обогревать соотечественника вниманием и потому всегда приглашал домой на встречи с учеными, зная даже, что Инга его недолюбливает, не переносит его ехидные шуточки, гнетущую угрюмость и нескрываемую зависть его жены.

И сейчас Инга расстроилась при мысли, что Болтунский может оказаться у них именно сегодня и испортит ей ожидаемый праздник.

«Ну что это я сама нагнетаю себе плохое настроение, – недоумевала она в свой адрес. – Ведь все нормально, хорошо, замечательно. Ничего не произошло».

Она энергично встала, снова вошла в воду и, освежившись изумрудной прохладой, в улучшившемся настроении пошла в ванную комнату, чтобы полежать в джакузи. Ласкающие струи теплой воды массировали ее изрядно располневшее тело. Она стала думать, что бы ей надеть, чтобы выглядеть поизящней перед русскими гостями, и видения сна, где она так явственно ощущала себя, как прежде, изящной, стройной, сексуальной, опять вызвали щемящую тоску по себе в той жизни, где у нее были стимулы быть всегда в форме…

Порой уже казалось, что и не было той, прежней жизни, что не с ней все было – получение диплома юриста, защита кандидатской и докторской диссертаций, заведование большим перспективным отделом в академическом институте, почет и уважение со стороны руководства и подчиненных, конференции и семинары. Ежедневно наполненная волнующими событиями творческая жизнь и… поздняя любовь, короткий тайный роман с академиком Останговым… Любовь как награда всей ее жизни, кульминация ее успеха как личности и как женщины, которой она пожертвовала ради того, чтобы не жить по разные стороны океана с дочерью.

Первое время проживания в Америке Инга старалась отбрасывать любые душевные движения, напоминающие обо всем этом. «Так распорядилась судьба, значит, нужно принимать жизнь такой, как она сложилась, и не оглядываться назад, тем более что сложилась жизнь наилучшим образом», – рассуждала она.

И вот этот сон! «Почему, почему он спровоцировал эту встревоженность, эту тяжесть на душе? Почему так хочется разрыдаться, выплеснуть все, что накопилось. Но что накопилось? Кому сказать?»

Сердце защемило от сдавившего его внезапного горького осознания, насколько изменилось отношение к ней мужа. Внешне все вроде бы было хорошо, не придерешься. Но все же, все же… Нужно быть слепым и тупым, чтобы не видеть существенных перемен.

Саша меньше стал советоваться с женой, меньше беседовать с ней о событиях в мире, об отношениях с людьми, их окружающими, почти полностью перестал рассказывать о своей работе, в то время как прежде взаимный обмен важными моментами творческой жизни каждого был основным правилом их жизни. Все в поведении мужа демонстрировало, что теперь он смотрит на жену, как на несведущую в этой «заграничной» жизни домохозяйку. Потому он почти перестал считаться с ней, а ее желания как-то постепенно перестали быть для него приоритетными.

Ход тяжелых мыслей прервался, когда Инга обнаружила, что так и лежит в совсем остывшей, шумящей и бьющей струями воде. Она вышла из ванной и после обычных гигиенических и косметических процедур зашла в кухню выпить кофе и приступить к делам, связанным с предстоящим приемом гостей.

Время приближалось к десяти утра, и солнце, которое ее так некстати разбудило, теперь, словно специально, чтобы поднять ей настроение, озаряло стекло, мрамор и гранит кухонного убранства. Огромное открытое окно, выходящее в их сад, являло, как прекрасную картину на стене, изумрудный бассейн, окруженный роскошными цветочными клумбами.

«Как не стыдно думать о чем-то грустном, о неудовлетворенности при такой жизни?!» – молча воскликнула Инга с негодованием в свой адрес и включила расположенный здесь же в кухне небольшой телевизор. По русскому каналу показывали запись какого-то большого концерта, в момент включения телевизора выступала незнакомая ей молодая певица Таня Буланова. Слушать незнакомку не хотелось, но она решила, что, если после нее не появится кто-то из любимых звезд (Пугачева, Малинин, Леонтьев), выключит телевизор. Но выражение лица певицы, слова песни и музыка настолько взволновали, что, позабыв о завтраке, о делах, Инга как вкопанная остановилась перед телевизором, довольная тем, что никто не мешает дать волю слезам.

 
На хороших людей и плохих
Всех делила ребячья порода.
Мы играли в пиратов лихих
И отважных бродяг мореходов.
Забывалась любая беда
И терялась в далеком просторе,
И не верили мы никогда,
Что кончается, что кончается
Что кончается синее море.
 
 
Ты была заводилой у нас,
Черт морской в полинялой рубашке,
Ты водила отцовский баркас
По бушующим волнам бесстрашно.
 
 
Сумку школьную прочь отшвырнув,
Ты сидела верхом на заборе,
И кричала, к биноклю прильнув:
«Не кончается, не кончается
Не кончается синее море».
 
 
Но однажды приплыл пароход
За тобою незвано, нежданно
И какой-то Синдбад-Мореход
Вдруг увез тебя в дальние страны.
 
 
На прощание ты, как всегда,
Закричала: «Увидимся вскоре,
Потому, что у нас никогда
Не кончается, не кончается
Не кончается синее море»
 
 
Позабыть мы тебя поклялись,
Мы тебе не прощали измену,
Но взметнулся в тревожную высь
Крик чужой пароходной сирены.
 
 
А потом прилетело письмо,
Как совсем неприкрытое горе,
Было в нем откровенье одно:
«Здесь кончается, здесь кончается
Здесь кончается синее море», —
 

пела Буланова, с поражающе щемящей грустью в глазах. «Что может знать это юное существо о том, где и когда «кончается синее море», – подумала Инга, вволю предавшись рыданиям.

* * *

ЛИНА сидела в полутемном зале ресторана и чувствовала жар на своих щеках. Подкрашенные, ухоженные, уложенные в красивую прическу золотистые волосы и элегантный, кофейного цвета брючный костюм омолаживали весь ее облик, а лучистые огромные карие глаза с удивлением младенца, познающего мир, смотрели на окружающую обстановку. Она выпила только немного коньяка, но с непривычки сразу почувствовала легкое головокружение и решила, что пить ей больше не следует. Однако сидящий с ней за столом атлетического сложения крупный блондин заказал еще бутылку шампанского, которую официант еле пристроил на переполненном деликатесами и бутылками с разными напитками столе. Зазвучал дивный голос Александра Малинина:

 
«Плесните колдовства в хрустальный мрак бокала,
В расплавленных свечах мерцают зеркала…»
 

Лину охватила щемящая тоска об ушедшей молодости, от том, что она так мало танцевала в жизни, отдав всю себя мужу и четверым детям. Очевидно, ее настроение отразилось в выражении лица, потому что мужчина участливо спросил:

– О чем вы грустите, Галина Петровна?!

– Да нет, ни о чем. Просто музыка подействовала…

– А расскажите мне что-нибудь о себе, раз уж мы оказались в такой обстановке, – сказал проникновенно мужчина. – Ведь я, по сути, ничего не знаю о вас. Вот собираюсь вас в Америку отправить в командировку, о чем мы говорили. Я же должен знать о вашем моральном облике. – Эти слова вызвали у самого Данилы Ивановича такой хохот, что он вынужден был сделать несколько глотков воды, чтобы прийти в себя. А Лине в этом хохоте открылось что-то детское, непосредственное в начальнике, вызывающее к нему доверие.

– Ох, Данила Иванович! – сказала она, глубоко вздохнув. – Если б несколько лет назад мне кто-то сказал, что я поеду в Америку, пусть даже в командировку, я, поверьте, посчитала бы его своим врагом.

– Да что вы, Галина Петровна! Почему? Вы так ненавидите эту страну?

– Тогда, тогда… я ее ненавидела лютой ненавистью…

– А сейчас?

– А сейчас… Сейчас… – Лина задумалась на мгновенье и, опустив голову, сказала: – Не знаю. Не зря говорят, что время залечивает раны…

Данила Иванович почувствовал, что затронул больную для собеседницы тему.

– Давайте-ка выпьем за вашу успешную командировку в Америку! – сказал он с торжествующей улыбкой, довольный, что нашел способ увести разговор. – Вот когда американцы примут наши условия и подпишут контракт, который нам сулит большие прибыли, вы полюбите Америку, я вам гарантирую. Тем более что занятия английским вам пошли на пользу, как я понял. У вас еще есть несколько месяцев для подготовки, и вы сможете с иностранцами спикать на их языке.

Лина улыбнулась, отметив какую-то особенную возбужденность своего босса, на которую, казалось, он, всегда сдержанный, даже суровый, не способен. Она в ответ протянула к его бокалу свой, из которого затем отхлебнула небольшой глоток шампанского…

 
«Звуки музыки звучат, вижу ваш случайный взгляд,
молодой человек, пригласите танцевать!
Пригласите, пригласите, пригласите,
и ладонь мою в руках своих зажмите,
 

– зазвучал прокуренный голос ресторанной певички.

– Галина Петровна, а почему бы и нам не потанцевать! В конце концов, у нас есть повод повеселиться! Вчера подписали контракт с европейцами. Вы с Соколовым поедете подписывать контракт с американцами. Скоро наша фирма выйдет на совершенно новый уровень бизнеса! – Он встал и подошел к Лине, подавая ей руку.

Все произошло так неожиданно, что Лина не успела опомниться, как оказалась в объятиях своего «босса», ведущего ее в танце. Алкоголь и, казалось, атрофировавшиеся уже чувственные ощущения кружили голову.

Танец закончился, и они вернулись к столу. Еще находясь во власти музыки и прикосновений, они сели за стол молча, и, чтобы разрушить паузу, теперь уже Лина подняла свой недопитый бокал.

– Данила Иванович, – заговорила она проникновенно. – Спасибо вам за все! Вы изменили мою жизнь. Ведь я больше года не могла найти работу после смерти мужа. Все фирмы искали на должность референта молодых, длинноногих. А вы не только приняли меня в вашу фирму, но еще дали возможность выучиться патентному делу и английскому. Теперь у меня профессия, я независимый человек… Не знаю, что бы со мной было, не попади я к вам на работу…