Глава вторая

Внутри у Людмилы все кипело: предатели, сволочи. Маменька выпихнула ее из дома, чтобы дочь… не соблазнила ее муженька, так, что ли? Отца. Папу?! Неужели она совсем уже сбрендила, если могла подумать такое о дочери?!

По крайней мере так сказала ей об этом бабка. А ей с какой стати врать?

– Побоялась, что Виктор-то к тебе начнет интерес проявлять. Ты ж ему не родная, так что никакого инцеста, а всего лишь интерес мужчины к юной девушке.

От такого «открытия» хотелось рыдать. И противнее всего, что Николай стоял рядом с Людой и это все слышал.

Папа, выходит, отцом не был, а просто им притворялся. Да так искусно, что Людмила ни о чем не догадывалась. Неужели ему было ее совсем не жалко?

И вообще, все эти Тимошины хоть имели представление о том, через что Люде пришлось пройти? В четырнадцать-то лет много разве у человека ума в голове? Ему – то есть ей – все было интересно. Все запретные плоды, которые порядочные девушки… нет, девушки, живущие под надзором матери, не пробуют. У них такой возможности нет.

В медучилище полно было таких подростков, которые по той или иной причине жили вдали от родителей. И воспитатели общежития только делали вид, что держат руку на пульсе. Главное, и студенты этому быстро учились, было не попадаться.

Здесь Люда не только дневала, но и порой ночевала, звоня, конечно, бабке, что будет в общежитии с подругой готовиться к экзамену. И номер комнаты называла. На всякий случай. Уверена была, что Алла Леонидовна ни за что сюда не придет. Она тоже, как и общежитские воспитатели, исполняла свои обязанности чисто формально.

Людмила, между прочим, не только анашу курила. Кокаин нюхала. И однажды даже согласилась, чтобы ей вкололи героин.

Но на иглу, к счастью, не села. Во-первых, к тому времени она уже немало читала на тему наркотиков. Да и вообще, несмотря на юные годы, она все же не была круглой дурой. Масло в голове у нее имелось. Короче, она вполне представляла себе, чем такое увлечение может кончиться, и потому от страха даже перестала встречаться со своими новообретенными друзьями – некоторые из них уже были законченными наркоманами, а другие примеривались, быть или не быть…

Эти друзья попытались ее доставать, грозили пальцем, мол, нехорошо спрыгивать на ходу, но Людмила солгала, что бабка у нее работает в милиции и пусть только попробуют к ней сунуться, мало не покажется.

Она представила себе, как у любимой мамочки, узнай она все дочкины похождения, отразился бы ужас на лице, и злорадно засмеялась.

За что? За что с ней так подло обошлись? Причем не какие-то там посторонние люди, а те, кого она считала близкими и родными. И среди них – папа. Папа Витя! А она-то думала, что он ее по-настоящему любит, ведь дал же он ей свое отчество и фамилию. Неужели просто так, как дал бы имя какому-нибудь бродячему щенку?

Мать – с ней все понятно. Если бы Люда знала раньше… Она давно бы уехала куда глаза глядят, подальше от них всех.

Все началось с того, что Людмила с бабкой опять поссорилась, и та сказала вот эту самую фразу:

– Ты никому не нужна, даже родной матери! Они спихнули тебя мне на шею – и успокоились. Лучше бы в детский дом отдали.

Какой детский дом? У нее даже в глазах потемнело. Если Алла Леонидовна думает, что Люда не нужна родной матери, то неужели и отцу тоже…

– Папе, я папе нужна! – закричала ей Людмила.

Но бабка злорадно расхохоталась:

– Папа? Какой он тебе папа? У него есть родной сын Максим, а ты ему – никто! Вот в этом ты вся. Даже не поинтересовалась, в каком возрасте твоя мать вышла замуж, и не посчитала, что твой так называемый папа взял ее с ребенком. У них разница в возрасте – восемь лет. Посчитала бы. Не в двенадцать же лет он тебя родил!

– Заткнись, дура, что ты несешь!

То есть Людмила сказала бабке именно это только другими словами. При Кольке. Но ведь и бабка не стала его стесняться. Выставила внучку на позор перед тем, с кем та собиралась идти в загс.

Между прочим, как раз завтра они и должны были нести туда заявление и бабке – зачем? – сказали об этом первой.

Ведь Люда чувствовала, что та ее не любит, зачем поторопилась «обрадовать»? Затем, что до последнего момента была уверена, родная бабушка не может сделать пакость родной внучке. Какие бы ни были между ними разборки, но чтобы выносить их на люди… Трясти грязным бельем перед женихом!

У нее опять мелькнула мысль, что бабка нарочно спровоцировала этот скандал, чтобы отвратить от нее Кольку. Не хотела, чтобы внучка вышла за него замуж… Но уж больно неправдоподобным показалось Людмиле такое предположение. Зачем бабке ссорить ее с женихом? И как она могла просчитать, что Людмила из-за такой ерунды с ним именно поссорится?

Она и подумать не могла, что это ее невероятное предположение было вполне реальным. Алле Леонидовне вовсе не хотелось лишаться уже привычного содержания из-за какого-то курсанта. Она так привыкла распоряжаться деньгами внучки, стала уже откладывать на старость, как вдруг…

Эта маленькая дрянь сказала ей, что они с Колей уйдут на квартиру! Пусть бы и шли, если только это. Ей вовсе не улыбалось жить рядом с молодыми и уж тем более нянчить правнуков, как восторженно говорила одна из ее знакомых. Вот это: нянчить правнуков – больше всего выводило ее из себя. В ее возрасте не все даже внуков имеют!

И вообще, почему этот курсант так запал на Людку? Ну что в ней хорошего? Когда Алла Леонидовна разводилась со своим мужем, она думала, что тут же выйдет замуж за своего любовника. Но он как только узнал, что она свободна, тут же дал деру. И так все остальные годы. Почему больше никто не предлагал ей замужество? Что в ней было не так?

Внучка о ее резонах и не подозревала. Со всем нерастраченным пылом юности она кинулась воевать с родной бабушкой, ничуть не думая о последствиях. То есть Люда считала, что жених станет на ее сторону, поддержит, прикажет Алле Леонидовне заткнуться, чтобы она не поганила своим злобным ртом внучкину судьбу.

И что она услышала?

– Людочка, перестань, не надо, ты не права…

Вот таким он был, расчетливым. Нет, точнее, умеющим просчитывать будущее. Думал, что глупо ссориться с человеком, от которого так много зависит. А то, что не пожелал кооперироваться с невестой, тоже шло из того же понимания. Думал: куда она денется, Люська-то? Ей ведь замуж хочется, как и всем остальным девушкам. А тут свежеиспеченный лейтенант, с перспективой. Может, он до генерала дослужится!

В крайнем случае, думал, с Люсенькой ничего не стоит помириться, а попробуй помириться с этой неумной грымзой. Нашла, когда выяснять отношения. Подумаешь, отец неродной. Николаю это было по фигу. Скоро они уедут отсюда: прощай, труба зовет, и поедут по стране, по гарнизонам – какие уж тут родственники. В отпуске бы успеть всех навестить!

Но то, что случилось потом, повергло его в шок. Почему, за что? Он всего лишь отнесся с уважением к ее бабушке. Но какова Людмила! Где она набралась таких словечек? И как до этого удачно притворялась! Вот ему бы сюрприз был после женитьбы-то. Милые бранятся, только тешатся. Как же! На ком же он чуть не женился?

Она и его понесла по кочкам, как свою придурковатую бабку.

Но и Людмила была в шоке. Ни бабка, ни Колечка не думали, что кричит она от растерянности, от бессилия. От вспыхнувшего вдруг понимания: она одна!

Как тот же Переверзев собирался с ней жить? Кто обязывался стать ее защитником, единомышленником? Не права она, видите ли!

Подумаешь, чистоплюй! Если уж на то пошло, Люде надоело притворяться перед Николаем пай-девочкой. Может, он думает, что она вообще девушка? В том смысле, до сих пор не знала мужчины?

Так и сказала:

– У-тю-тю, не права! Может, ты меня и девственницей считаешь?

Она передразнила жениха, теперь уже бывшего, и злорадно отметила, как округлились бабкины глаза. Не ожидала? Значит, для нее это тоже сюрприз? Сама виновата, старая крыса. Не надо было позорить внучку перед женихом накануне свадьбы!

«Радуйся, добилась своего. Жених получил такой пинок, что теперь вряд ли вернется. А вернется, пусть с тобой и целуется».

Люда открыла шкаф, где лежали ее вещи, и начала складывать в дорожную сумку одну за другой свои юбочки и кофточки, футболки – все, что могло понадобиться в ближайшее время. Стояла вовсю распустившаяся южная весна, с ее неустоявшимся теплом, когда днем температура могла подскочить до плюс двадцати пяти градусов, а ночью упасть до заморозков.

Апрель, апрель, на дворе звенит капель. На самом деле уже отзвенела. И южанки выпрыгнули из плащей в сарафанчики, демонстрируя желающим незагорелые ноги и бледное декольте. Но, памятуя о коварстве апреля, все же не доверяли ему, таскали в сумках и пакетиках пусть и тонкие, но с длинным рукавом кофточки.

Солнце заливало окрестности, народ радовался весне, а у Людмилы внутри все заледенело.

Она тащила за собой сумку на колесиках, которую подарил ей… отчим. Какое противное холодное слово, и почему-то она никак к нему не привыкнет?

Куда идти, к кому? Люда не имела понятия. Куда-нибудь. К той же Вальке Быстровой, которая снимает двухкомнатную квартиру вместе с одной такой же девчонкой из обеспеченной семьи, потому что обходится им это по три с половиной тысячи рублей с носа. Девчонки могли бы взять на квартиру еще кого-нибудь, чтобы платить поменьше, но не хотели.

Правда, в том, что на пару дней они Людмилу к себе пустят пожить, та не сомневалась. Жалко только, что денег у нее нет. Бабка давала их ей так скупо, что девушке едва хватало на проезд, чашку кофе и булочку.

– Дома ешь! – ворчала бабка. – Не для того я готовлю, чтобы собакам отдавать…

Она вспомнила, что, перед тем как уйти из дома, присела на свою кровать, на которой спала все эти четыре года, и окинула прощальным взглядом комнату – не забыла ли чего, дорогого сердцу, как сказала бы мама.

Мама… Мать. Нужно говорить о ней именно так. Потому, что мама – это женщина, которая не отпустит от себя дочку, если ей исполнилось всего четырнадцать лет, жить рядом неизвестно с кем… Странно, что тогда Людмила радовалась неожиданной свободе, а сейчас представляла себе все так, что ее из дому как будто выгнали.

Просто теперь, спустя четыре года, Людмила понимала: девочек в таком возрасте нельзя предоставлять самим себе. И возможно, что мать уже не раз об этом пожалела. Или не пожалела. Она ведь не знает, как на самом деле живет ее дочь.

Но что теперь рассуждать, если бы да кабы, все равно уже ничего не исправишь.

А тогда, четыре года назад, Люда была глупая. Тогда радовалась, что уезжает из дома, на юг, совсем недалеко от моря. Полтора-два часа на автобусе или минут пятьдесят на своей машине. Если, конечно, за рулем такой водитель, как Рыжий. У него был старый «москвичонок». Непонятно было, как он и ездил. Вроде какой-то мужик подарил Рыжему ржавевшую в гараже рухлядь, а тот с помощью друзей-товарищей ее подшаманил. По крайней мере до моря со своей компанией доезжали и отдыхали там в палатках, купаясь до посинения…

Рыжий был ее первым мужчиной. Людмиле в то время не исполнилось и пятнадцати. Но воздух свободы ее будоражил тем, что ей все было можно. Все, что она захочет!.. Кто думал о каких-то там последствиях?

Бабка, не сумев справиться, махнула на нее рукой. Своевольная девчонка в руки не давалась, и в какой-то момент Алла Леонидовна себя успокоила тем, что ничего с ней особенного случиться не может, раз до сего времени не случилось.

В конце концов, до этого же родители ее воспитывали. И вряд ли ходили за ней следом. Им, родителям, виднее. Раз они решили, что девочку можно отправить от себя, значит, о ней не слишком волнуются. Не думают же они всерьез, будто бабка станет ходить за взрослой девчонкой хвостом? Достаточно того, что она ее кормит и обстирывает. Кому не нравится, пусть делают это сами.

Людмила поступила, как и хотела, в медучилище и училась, между прочим, с удовольствием. Особенно первый год. Когда она была все еще скромной домашней девочкой и слушалась бабушку, хотя в душе считала ее деспотом.

Правда, скорее, из вежливости. Думала, раз она у бабушки живет, то и должна стараться ее не огорчать. Ну там пререканиями или поздними возвращениями. То есть в воспоминаниях она отмечала, что не сразу обрела свободу, что ей пришлось за нее побороться.

Итак, судя по воспоминаниям, время относительного послушания… укладывалось всего в четыре месяца! Недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах…

А потом Людмила вдруг почувствовала, что бабке все равно, как она проводит свободное время и с кем. И больше не стала заморачиваться: понравится что-то Алле Леонидовне или не понравится? То есть она могла бы быть осторожнее из любви к родственнице или чувствуя ее любовь и интерес к себе, а так, ради какого-то там режима или устава, не стоило и напрягаться…

Рыжий учился на последнем курсе медучилища и собирался поступать в медицинский институт, когда Люда только поступила за первый курс. Он был уже опытный фельдшер, а так как помогать в жизни ему было некому, Рыжий подрабатывал где только можно. Он твердо решил, что станет врачом, и на всякий случай для этого даже откладывал деньги. Ну, если ему не удастся поступить на бюджетное отделение.

Вообще же в их среде детдомовцев считалось, что врачом может стать лишь тот, у кого родители с тугим кошельком и могут заплатить кому надо сколько надо. Но Рыжий если что вбивал себе в голову, то шел к цели, цепляясь не только руками, но и зубами.

К счастью, накопления ему не понадобились, потому что сдал он экзамены хорошо, имел не только приличный диплом, но и опыт работы. В копилку «заслуг» легло и его детдомовское прошлое, так что в институт он поступил.

Теперь Рыжий учится на четвертом курсе меда и собирается стать хирургом. Люда уверена, что из него получится блестящий хирург. Именно так, в превосходной степени. Она это чувствовала, хоть и была, по его мнению, соплячкой, у которой и своего мнения-то быть не могло.

Современные врачи, шутила прежде Людмила, такими и должны быть: твердыми и безжалостными.

– Чего это я безжалостный? – нарочито-удивленно вскидывал Рыжий свои черные стрельчатые брови.

– Потому что ты меня не пожалел.

Он фыркал. И не соглашался с ее утверждением.

– Дурочка! Как раз наоборот, я тебя пожалел и помог тебе войти во взрослую жизнь без страха и упрека… Какой-нибудь лох ушастый мог бы навек отвратить тебя от интимной жизни, а я ввел тебя в секс аккуратно и весело…

Еще бы, он заставил ее выкурить сигарету с марихуаной, а потом, когда ей действительно стало весело и безразлично все, что с ней случится, сделал женщиной. Что правда, то правда, никаких неприятных ощущений она почти не помнила. Разве что небольшую боль внизу живота на другое утро…

Он и в другом ее пожалел. За все два года, что Людмила с ним жила, она ни разу не забеременела. Потому на перечисляемые Рыжим случаи, когда он ее «жалел», она отвечала присказкой отца… Отчима!

– Пожалел волк кобылу: оставил хвост и гриву!

Когда Рыжий перешел на второй курс мединститута, их отношения как-то сами собой сошли на нет. Необидно как-то. Прошли, и все. У Рыжего появились девушки из студенческой среды, а Людмила познакомилась с той самой развеселой компанией. По выражению самого Рыжего, пошла вразнос.

Он тогда нашел ее – кто-то ему о ней нашептал, что ли, – и строго сказал:

– Кончай эти игрища!

– Тебе-то какое дело? – схамила Люда.

По правде говоря, она и сама собиралась опасную компанию покинуть, да все как-то духу не хватало. Вроде она предавала тех, с кем до того было весело и интересно.

Если уж на то пошло, он ее всего лишь подтолкнул. Но себе наверняка записал в актив, как он спас бывшую любовницу, поднял ее наверх с самого дна…

А потом она стала встречаться с Колей Переверзевым, с которым до того просто здоровалась. Они были прежде едва знакомы. Встретились случайно в одной компании, где Коля был с какой-то девицей, а она – не помнила с кем. С кем-то из своей кодлы, из которой потом все-таки слиняла.

Правда, когда Переверзев стал встречаться с Людмилой – а было это дело на четвертом курсе, – Коля уже считался как бы «дедом» и мог не страдать особо от училищных режимов и нарядов вне очереди.

Он и перед ней старался выглядеть этаким лихим гусаром, не подозревая, что она, учившаяся на фармацевта уже четвертый год, по сравнению с ним опытная женщина. По крайней мере несмотря на разницу в возрасте: Коле было двадцать один, а ей – семнадцать, Людмила видела его насквозь. И ей ничего не стоило прикидываться девочкой чистой, неискушенной, именно такой, какая должна была ему понравиться. И какой он создал ее в своих мечтах.

Секса между ними не было. И вовсе не потому, что Людмила ему в этом отказывала.

– Ты несовершеннолетняя, – говорил он, – я не могу рисковать. Узнают, из училища попрут. Давай не будет торопиться?

– Давай, – соглашалась она.

При всем умении Рыжего сексом Людмила не очень увлеклась. Так, больше ему уступала. А сама она вполне могла без секса обходиться. Чего в нем хорошего?

Потому, когда просто целоваться с Людой стало ему невмоготу, Николай предложил зарегистрировать брак. Сам вычислил и подгадал время, когда им надо было отнести заявление: за два месяца до ее дня рождения – совершеннолетия.