3

После этой безобразной сцены и оскорбительного отношения отца, Ева твердо решила уйти из дома, и как можно скорее. Она поговорила со Станиславом и попыталась объяснить, что не может пригласить его домой, так как отец категорически против ее решения выйти замуж, чем она, впрочем, намерена пренебречь. Станислав несколько удивился и даже растерялся, но вдаваться в подробности не стал. Зато у него родился грандиозный план.

«Ева, не переживай. Я придумал кое-что. У меня в следующую пятницу день рождения. Я приглашаю вас всех в ресторан. Там я познакомлюсь с мамой, ну и все такое прочее. Как ты на это смотришь?»

Ева смотрела положительно. По ее мнению, это было просто здорово. А Станислав добавил:

«Сделаем так. Я подпишу пригласительную открытку для твоей мамы и твоего отца. А там уж вам решать, показывать ее ему или нет. Не могу же я только маму пригласить. Это означало бы, что я игнорирую отца, это некрасиво».

«Ладно», – сказала Ева, – «я что-нибудь придумаю».

Вечером того же дня она поговорила с мамой, пригласив ее на прогулку, чтобы не беседовать дома.

«Мама, я должна сказать тебе что-то важное. Помнишь, я рассказывала тебе о моих взаимоотношениях со Станиславом Урбеничем?»

«Помню, конечно. У вас что, все серьезно? С отцом это невозможно будет уладить, я боюсь».

«Я ничего не собираюсь улаживать с отцом!» – не сдержалась Ева и тут же пожалела. – «Извини, мама. Я не то хотела сказать. В общем, Станислав сделал мне предложение, и он хочет пригласить нас в ресторан в пятницу, на свой день рождения, чтобы там официально попросить у вас моей руки».

«Ева, девочка моя! Как же это? Я даже и представить себе боюсь, что отец устроит. Мне не удастся его переубедить и заставить изменить свое мнение», – сказала взволнованная Наталья Игоревна.

«Не волнуйся, мы ему не скажем ничего. Пойдем в ресторан вдвоем, я вас познакомлю, и мы объявим тебе о своем решении. А потом я просто соберусь и уйду из дома. Пусть он делает, что хочет».

«Нет, Ева. Получится, что я заговорщица. Он ведь камня на камне не оставит».

«Да он не узнает, мама! Мы скажем, что ты пошла со мной в театр, да и все. Познакомишься со Станиславом, тогда мне и уйти будет легче. А отцу скажешь, что я сама приняла решение и сама ушла, как ты ни пыталась меня остановить».

На следующий день Ева принесла маме пригласительную открытку, где ее возлюбленный приглашал Егора Васильевича и Наталью Игоревну в ресторан «Каравелла», находящийся внутри старинного парусного судна, стационарно пришвартованного в живописном месте, где на берегу был разбит цветущий городской парк. Ресторан был дорогой, и далеко не каждая семья могла себе позволить посетить его хотя бы раз. Ева гордилась в душе, ей было приятно, что Станислав пригласил их именно в «Каравеллу», не мелочился в такой серьезный момент.

Егор Васильевич не возражал против похода жены в театр, хотя и заметил:

«Ты же видела уже „Короля Лира“. И охота тебе опять смотреть эту скукотищу? Вот они, доченьки-то! Воспитывай их, люби, лелей, а они потом тебя на старости лет нищим по миру пустят. И четыреста лет назад так было, и сейчас так, и через четыреста лет так же будет».

Егор Васильевич был в своем репертуаре. Он изливал желчь без всякого повода, только потому, что у него была такая натура. Наталья Игоревна в разговор не вступала, они с Евой быстренько собрались и ушли. На улице они поймали такси и подъехали к ресторану, где их уже поджидал Станислав. Он галантно поклонился, поцеловал Наталье Игоревне руку и представился:

«Урбенич Станислав, друг и жених вашей дочери. Здравствуйте, рад вас видеть».

Наталья Игоревна улыбнулась и сказала:

«Здравствуйте, Станислав. Много наслышана о вас от Евы. Извините, но Егора Васильевича не будет с нами».

«Жаль. Хотя Ева меня предупреждала об этом. Но я искренне рад, что вы пришли, для меня это очень важно».

Ева с мамой поздравили Станислава с днем рождения и вручили ему подарок, золотые запонки и заколку для галстука в изящной дорогой упаковке. Станислав поблагодарил и остался подарком весьма доволен. Это было как раз в его вкусе. Ева знала об этом.

Стол был сервирован на четверых и пришлось попросить официанта, убрать лишний прибор. Меню изобиловало деликатесами. Наталья Игоревна, не стесняясь, сделала свой выбор, состоящий в основном из рыбных блюд и закусок, Ева со Станиславом последовали ее примеру, и поэтому пить они решили белое сухое вино. На десерт им подали шампанское, мороженое и фрукты, а завершился обед кофе с ирландским ликером.

Говорили много и о разном: о театре, о музыке, о современных вкусах и нравах и наконец заговорили о самих себе.

«Наталья Игоревна, разрешите мне признаться вам в том, что я люблю вашу дочь Еву», – сказал Станислав в один из самых подходящих моментов, налив всем шампанского. – «И более того, я мечтаю жениться на ней. Ева дала мне свое предварительное согласие, что подтолкнуло меня к тому, чтобы официально попросить у вас ее руки. Я сожалею, что Егора Васильевича нет сегодня с нами, но тем не менее, надеюсь получить ваше согласие».

Речь Станислава была несколько высокопарной, но произнес он ее совершенно естественно, весьма элегантно и с нотками уважения в голосе.

Наталья Игоревна посмотрела на Еву, которая сидела с сияющими глазами и ждала маминого ответа. Потом перевела взгляд на Станислава и ответила:

«Милый Станислав, я весьма признательна вам за вашу откровенность и хочу тоже быть откровенной с вами. Вы сделали свой выбор, и я рада, что моя дочь хочет соединить свою жизнь с человеком, который ее любит. Вы достойная друг друга пара, но у вас будут большие проблемы, и вы, Станислав, должны об этом знать. Егор Васильевич не готов к женитьбе Евы и ни под каким предлогом не согласится на это. И дело тут не в вас, просто у него несколько другой взгляд на жизнь вообще и на жизнь его дочери в частности. Поэтому, если вы намерены пожениться вопреки его мнению, то делать это нужно очень осторожно. Это будет большим испытанием для вас обоих, и я вряд ли смогу чем-нибудь помочь. Вы уж извините меня за откровенность».

Повисло молчание. Ева сидела, опустив глаза и не говоря ни слова, Станислав как бы обдумывал сказанное, слегка потирая подбородок рукой, сжатой в кулак.

«Ну что ж, это серьезное заявление, Наталья Игоревна. В этом случае все должна решать Ева. Как она скажет, так и будет. Если она согласна выйти за меня вопреки воли ее отца, я со своей стороны сделаю все, чтобы это прошло безболезненно для всех».

Ни мать, ни дочь не поверили его словам, вернее, они понимали, что безболезненно не получится. Но Ева сказала «да», определенно и конкретно, не колеблясь и не сомневаясь, взвалив тем самым огромные проблемы на плечи своей матери.

На следующий день, явившись на работу в театр, девушка обнаружила на пианино роскошный букет роз. Станислава она не видела, но сердце ее забилось учащенно, она поняла, что счастлива и бесконечно благодарна этому человеку.

Неделю спустя Ева объявила родителям, что она отбывает с театром на гастроли. Это было правдой. Основной состав их драматического театра выезжал со спектаклями в Подмосковье. Ева обретала свободу! Два месяца вдали от дома – это было несказанным блаженством для нее.

Но самое главное – это замужество. Чтобы оберечь мать Евы от скандалов и разборок с отцом, они со Станиславом решили расписаться перед самым отъездом на гастроли, и домой после них Ева возвращаться больше не собиралась. Она скажет родителям, что вышла замуж и переезжает к мужу.

Так и мама будет вроде бы ни при чем. Ну побунтует отец, покричит, поругается, да и смирится с этим фактом. Изменить что-то он будет уже не в силах. Такой план они разработали, и Еве казалось, что это выход.

4

Вернувшись с гастролей, Ева заявила родителям, что она вышла замуж.

«Не сердитесь пожалуйста. Папа ведь не согласился бы никогда, и ситуация зашла бы в тупик. Я решила, что так будет лучше. Станислав Урбенич очень хороший человек. Я давно его знаю. Если вы не против, я могу вас познакомить. Он ведь теперь ваш зять», – как можно мягче проговорила Ева, дрожа внутри от предчувствия непредсказуемой реакции отца.

«Вон! Вон из моего дома», – тихо и зло сказал Егор Васильевич. Потом он вышел в прихожую и вытащил с антресолей маленький старый чемодан.

«Забери столько барахла, сколько сможешь сюда вместить. Это тебе мой свадебный подарок. И запомни, ты еще горько пожалеешь о том, что посмела осквернить мое доверие к тебе. Ты дрянь, гнусная, ничтожная дрянь. И вся жизнь твоя с этой минуты будет тоже такой же дрянной и гнусной. А теперь вон, и чтобы духу твоего здесь больше никогда не было, еврейская подстилка».

Отец повернулся и вышел из комнаты. Мама плакала и жалела Еву, но та, казалось, не особо переживала. Она привыкла за свою жизнь к оскорблениям отца настолько, что ее чувства как-то притупились, и она уже никак не реагировала на его ужасные слова, адаптировалась.

Ева ушла, взяв самое необходимое, и, придя домой к Станиславу, дала волю слезам. Она рассказала мужу о своих отношениях с отцом, и он был потрясен. Тем не менее, Урбенич попытался успокоить жену и сказал, что у нее теперь есть защитник, то есть он, ее муж, и бояться ей больше нечего.

Ева была безмерно благодарна Станиславу, который относился к ней очень бережно и казалось, что они счастливая семейная пара. Ева иногда виделась со своей мамой. Та приходила к ним, правда очень редко. Отец об этом, якобы, не знал.

«Ну как ты, дочка? Ты хоть счастлива?» – спрашивала сердобольная мать, и Ева, не задумываясь, утвердительно кивала в ответ.

Так прошло больше года. За это время все, казалось, утряслось и успокоилось. Ева и Станислав жили душа в душу и стали всерьез подумывать о ребенке.

«Мне уже за сорок, девочка моя, и тебе под тридцать. Куда тянуть? Или сейчас, или никогда», – говорил жене Станислав, и она понимала, что он прав. Ей хотелось ребенка, но что-то останавливало ее.

«Господи, люблю ли я его?» – как-то ни с того, ни с сего вдруг подумала Ева.

У нее все чаще и чаще стали появляться подобные мысли. Она ловила себя на том, что рада, когда Станислава нет дома. Она предпочитала ходить к подругам одна, и даже маму она просила приходить, когда его нет. Это был нехороший симптом. Нет, она по-прежнему была ласкова и дружелюбна с ним, но в глубине души оставалась равнодушной к его ласкам, и их интимная близость стала все чаще и чаще утомлять ее.

«Может родить ребенка и переключиться на него? Тогда у меня не будет времени для всяких дурацких переживаний по поводу люблю-не люблю», – думала Ева, но с решением оттягивала.

Станислав в свою очередь был очень загружен в театре. Он приходил домой усталый и буквально валился с ног. Никаких перемен в настроении жены он не замечал, либо от усталости, либо от того, что она удачно их скрывала.

За все это время Ева только однажды виделась с отцом, они летели одним самолетом в Москву: она в гости к подруге, вышедшей замуж за москвича, а отец в командировку. Ева сама попросила, чтобы ей поменяли место и уселась рядом с отцом, который до этого ее, казалось, не замечал.

«Здравствуй, папа», – сказала она, усевшись поудобнее. – «Я, честное слово, рада тебя видеть. Ты в командировку?»

«Если это важно, то да, в нее самую. А ты, наверное, тоску разгонять? Я вижу, одиночество – твой удел. Не надоело еще притворяться, что ты любишь и любима?» – вопрошал отец, даже не глядя на Еву.

«Ну почему же притворяться? Это так и есть. У нас счастливый брак и…»

«И поэтому у тебя нет детей, и ты мотаешься в Москву одна. В счастливых семьях все несколько по-другому».

Ева лишь пожала плечами. Она уже пожалела, что пересела к отцу.

«Папа, давай о чем-нибудь другом. Расскажи о себе, как твой бизнес, как самочувствие, какие планы на будущее?»

«Бизнес процветает, самочувствие отменное, планы на будущее – никогда не прощать предательства, даже самым близким. Еще вопросы есть?»

«Нет, Егор Васильевич. Вы исчерпали мое любопытство», – и Ева подозвала бортпроводницу. – «Извините, мне нужно пересесть, я зря поменялась местами».

«Девушка, вы что, серьезно? Свободных мест у нас нет, а менять я вас больше ни с кем не буду. Сидите здесь», – ответила та и удалилась.

Ева всю дорогу спала. Она больше не проронила ни слова и даже не попрощалась с отцом, выходя из самолета. Она чувствовала, как тот был весь пропитан ненавистью к ней, и она ощущала это почти физически.

* * *

Наступила зима, слякотная серая и дождливая, как осень. Ева была дома одна, Станислав проводил большую часть времени в театре, и ей было тоскливо. Что-то тревожило ее с утра. Около полудни раздался звонок в дверь.

«Кто бы это?» – подумала Ева и открыла.

В дверях стоял дородный незнакомый мужчина, который, едва поздоровавшись, спросил: «Вы Ева Урбенич?» И получив утвердительный ответ, продолжил:

«Вам надлежит поехать со мной. Меня Егор Васильевич прислал за вами. У вас дома кое-что произошло, но они вам сами все объяснят. Поехали, у нас мало времени».

Ева испугалась, она подумала, что несчастье с ее мамой и, не раздумывая, бросилась за мужчиной вниз по лестнице, кое-как одевшись и захлопнув за собой дверь. Внизу их ждала машина, на заднем сидении которой сидел еще один человек. Еву это не смутило. Она села на переднее сидение рядом с водителем, волнуясь и трясясь от нехороших предчувствий. Они отъехали совсем недалеко от Евиного дома и вдруг свернули в противоположную сторону.

«Нам не туда, куда вы едете?» – спросила Ева, испугавшись не на шутку.

«Нам туда, и вам туда, спокойно, птичка», – проговорил водитель, и Ева не успела и рта открыть, как ей зажали рот и нос.

Последним ее ощущением был стойкий пьянящий запах эфира, который она глубоко вдохнула, резко дернувшись и потеряв сознание.

Очнулась она на полу в маленькой полутемной комнатушке. Ее бил озноб, горло нестерпимо болело, и голова раскалывалась на части. Ева попыталась сесть, опираясь на слабую, плохо ощущаемую, словно ватную руку и огляделась. В другом углу комнаты лежал грязный полосатый матрас, стояла табуретка и на ней стакан с водой.

Ей нестерпимо захотелось утолить жажду, и она почти ползком добралась до табуретки. Два глотка воды прошли через ее горло так, будто она проглотила раскаленные мелкие гвозди. Ева тихо застонала и повалилась на матрас. В комнате было окно, плотно закрытое снаружи проржавевшими ставнями, и дверь, но у нее не было сил до нее добраться. Она лежала и ждала, когда кто-нибудь появится и объяснит ей, в чем дело.

Ждать ей пришлось долго. Обессилившая женщина засыпала и просыпалась, с трудом проглатывала по глотку воды и опять забывалась тяжелым болезненным сном. Никто к ней не приходил, и ей стало казаться, что она может здесь умереть.

Внезапно Ева проснулась от того, что услышала за дверью голоса. Трудно было бы с точностью сказать, сколько времени – часов, дней – она провела здесь. Самочувствие было по-прежнему прескверным, но уже лучше, чем тогда, когда она первый раз пришла в себя. Девушка прислушалась к разговору за дверью.

«Ну и долго мы будем мариновать ее здесь?» – спросил первый голос.

«Сколько скажут. Наше дело маленькое. Покормить ее надо, уже вторые сутки на стакане воды сидит», – посочувствовал второй.

«Так она же в откиде. Чего ее кормить? Или ты из ложечки собираешься это делать?»

«Ладно, давай посмотрим. Да не базарь много. Помнишь, говорили, что она не должна ничего знать, так что держи язык за зубами».

«Сам-то! Двое суток она здесь… тебя-то кто за язык тянет? Тоже мне».

В двери провернулся ключ. Ева села на матрасе, поджала ноги и обхватила их руками. В комнату вошли двое, те, что увезли ее на машине.

«Вот те на! Здрасте! Очухались, мадам?» – спросил здоровый тип, который вел машину.

Второй, щупленький, но, судя по всему, жилистый и цепкий, стоял у него за спиной. Ева поняла, что это именно он предложил ее покормить.