И правда, объявили, что это последний танец, и зазвучала всем знакомая с детства мелодия школьного вальса. Артур вывел её на середину и поставил в нужную позицию: одна рука на его плече, другая вытянута в его ладони.

Он действительно вёл, очень умело, тихо подсказывая, предупреждая о движении, подбадривая.

«Прогни спину», «откинь назад голову», «смотри мне в глаза», «сейчас поворот», «расслабь руку», «улыбнись»…

Сначала неумело и неловко, но потом она поняла его, почувствовала, и даже стала получать удовольствие, отдавшись музыке и танцу, и поблагодарив судьбу, что к выпускному платью выбрала удобные лодочки, а не босоножки на высоком каблуке.

Они танцевали превосходно. Они смотрелись великолепно. Оба высокие и красивые. Белокурая, светлая, в ослепительно белом струящемся воздушном платье она, и он – темноволосый, смуглый, в чёрном костюме. Неопытность и пресыщенность. Неискушённый ангел и демон-искуситель.

К окончанию мелодии в зале никто не танцевал, кроме них. Все стояли широким кругом, заворожённо наблюдая за необычной парой.

Когда стихли последние аккорды, раздались громкие аплодисменты. Артур заметил, как засмущалась Валерия, и поспешил спрятаться с ней в толпе.

Раздался голос ведущей вечера:

– Внимание, выпускники! Наш вечер продолжится на катере, где вас ждут музыка, угощение, прогулка по Москва-реке и, конечно, встреча рассвета. Поэтому все дружно выходим и идём к пристани!

Раздались крики «Ура!», и толпа двинулась к выходу. Валерия, раскрасневшаяся и счастливая после танца, вдруг помрачнела.

– Что случилось? – с беспокойством спросил Артур. – Тебя укачивает на катере или ты боишься воды?

– Ни то, ни другое, – она грустно улыбнулась, – Я просто устала от шума, музыки и толпы. Но как-то нужно выдержать до семи утра.

– Это твоя ночь, ты должна получать удовольствие. Если не хочешь, можешь не ехать.

– Нет, я должна. Родители уехали домой, мама устала, и отец отвёз её, а меня он будет ждать в семь утра на пристани, когда катер вернётся с прогулки.

– Пойдём со мной, – Артур потащил её за руку прочь от ресторана и толпы.

– Куда мы идём?

Он вдруг остановился и, резко обернувшись к ней, сказал:

– Я никогда не сделаю тебе ничего плохого. Верь мне.

– Я тебе верю. Но всё же, куда мы идём?

– К моей машине. Ты будешь в тишине, покое, и в семь часов на пристани. Надеюсь, на катере тебя никто не хватится.

– Даже не заметят, что меня нет.

– Глупцы! – констатировал Артур, помогая ей забраться в джип, придерживая длинное платье.

Проехав какое-то расстояние, он вдруг резко притормозил возле одного из ночных магазинчиков, выпрыгнул из автомобиля. Быстро вернулся с букетом, протянул изумлённой девушке.

– Подумал, что до сих пор не поздравил тебя с окончанием школы.

– Спасибо! А почему орхидеи? – спросила Валерия, принимая великолепный букет из розовых и белых цветов.

– Они похожи на тебя: необыкновенные, прекрасные, хрупкие. А если быть честным, я сказал: дайте мне самый дорогой букет для самой красивой девушки! Тебе не нравится? – беспокойно спросил Артур.

– Что ты! Нравится, очень! Спасибо! – поспешно пробормотала Валерия, любуясь экзотическими цветами.

Сначала они медленно ехали вдоль реки.

– Можешь считать, что ты на катере, только в тишине. Если хочешь, я включу музыку. Эта ночь должна быть праздничной.

– Она и так праздничная. Спасибо тебе.

Она бросила в темноте машины робкий взгляд на него.

– За что?

– Ты такой заботливый. Никогда бы не подумала, что ты обратишь на меня внимание.

– Но почему? В каком безлюдном пространстве ты живёшь, что не привыкла к восхищению, комплиментам и к тому, чтобы на тебя обращали внимание?

– У меня небольшой круг общения. Школьные друзья, знакомые родителей. Мне иногда говорят, что я красива, но я понимаю, что это дань вежливости, не больше.

Артур вдруг резко свернул с трассы и остановился на обочине.

– Кто? Кто вбил тебе в голову мысль о твоей неполноценности? Ты необыкновенная девушка, я это сразу понял. Я таких никогда не встречал.

– Вот именно. Таких ты никогда не встречал. Таких трудно встретить: неуклюжая закомплексованная дылда. Белая ворона. Изгой в классе, – с болью в голосе проговорила она.

– О, Бог ты мой! Лерочка, почему же ты так говоришь? Ты просто устала и расстроена. Сегодня такой день. Тебе просто жаль расставаться с детством.

– Я ненавижу своё детство! – зло выкрикнула она.

Он заметил, как потухли её глаза и поникли плечи. Он взял её руку в свою, повернулся, приподнял её голову за подбородок, вынуждая посмотреть в его глаза.

– Позволь мне сделать счастливой твою юность, – тихо произнёс он и, поднеся руку к губам, поцеловал тонкие пальчики.

Она ничего не ответила, а только улыбнулась сквозь печаль в глазах и мягко освободила руку. Он снова завёл машину.

– Куда мы поедем? – спросила она.

– Встречать рассвет, как и положено выпускникам.

Они приехали на Воробьёвы горы, оставили машину и медленно пошли на смотровую площадку. Заметив, как она ёжится, он снял пиджак и накинул ей на плечи. Они остановились у парапета, любуясь огнями ночного города.

– Лера, расскажи мне о своей семье, – тихо попросил он.

– Особо нечего рассказывать. Отец работает в полиции, мама в редакции журнала. Я единственный ребёнок в семье. Любимый, поздний для отца, долгожданный. Вместе с рождением я принесла в семью сплошные проблемы, так как родилась с патологией. До семи лет я не вылезала из больниц. Этот период жизни врезался в память в виде картинок: длинные коридоры, палаты, кровать с высокими бортами, трубки, которые тянутся от моих рук и груди. Так хочется сорвать их и просто побежать, но нельзя. Все ходят тихо, говорят почти шёпотом. Мама рядом с очень печальным и серьёзным лицом. Я её понимаю. Семь лет она много раз думала, что потеряет единственную дочь. Но когда меня вылечили, опасность миновала и врачи сказали, что я могу вести нормальную жизнь, отношение матери ко мне не изменилось. Она пытается уберечь и оградить меня от всего. Мне какое-то время нельзя было активно двигаться, но освобождение от физкультуры у меня было до окончания школы, хотя врачи говорили, что занятия спортом мне не повредят. Мне нельзя было общаться с подвижными детьми. А так как дети все подвижны, я ни с кем не общалась. Меня нельзя расстраивать. Мама активно участвовала в родительском комитете, приходила в школу почти каждую неделю и всем каждый раз напоминала, какая я особенная и чего мне нельзя. Постепенно у моего окружения сформировался стереотип и одна мысль: ко мне лучше не приближаться, чтобы не разбить хрусталь и не сталкиваться с очередной лекцией матери. Так я оказалась в окружении людей, но совершенно одна. Поэтому детство для меня сущий кошмар. Больницы, сочувственные вздохи взрослых, презрительные взгляды сверстников и сплошные запреты.

– Представляю, как тебе было тяжело, – произнёс Артур, – А ты не пыталась поговорить с матерью и объяснить ситуацию?

– О! Ты не знаешь мою маму. Она очень властная, волевая женщина. Она любит повторять, что сделала себя сама, имея в виду карьеру (она занимает высокий пост) и семью (только благодаря её упорству и связям я живу). Она всегда ситуацию берёт в свои руки и решает по-своему. Когда однажды, в классе седьмом, я попыталась ей объяснить, что у меня нет подруг, она решила и этот вопрос. Буквально на следующей неделе несколько девочек подошли ко мне и ни с того ни с сего предложили дружить.

Артур засмеялся:

– Представляю, на что похожа такая дружба.

– Нет, ты не представляешь! Мне кажется, за то, чтобы со мной дружить, они получают от мамы зарплату, а также подробные инструкции, как со мной общаться. Они с мамой дружат больше, чем со мной. К тому же я вижу, как неестественно они ведут себя, когда я оказываюсь рядом. Но стоит мне отойти, их словно подменяют. Так что ты понимаешь теперь, почему я бесконечно удивлена, что ты обратил на меня внимание. Если на меня и обращает кто внимание, то только ради того, чтобы показать пальцем, как на белую ворону.

– Поверь, я не знаю твою маму и зарплату мне за тебя не платят, – Артур старался говорить лёгким шутливым тоном, хотя у самого перехватывало дыхание от бессильной ярости и недоумения, насколько слепа может быть родительская любовь. – И теперь я знаю, почему обратил на тебя внимание.

– Почему же? – спросила Валерия, кутаясь в его пиджак.

Он уловил это движение и обнял её за плечи. Тихо произнёс:

– Я ощутил в тебе родственную душу. Твоя история мне напомнила собственное детство, только я, в отличие от тебя, был не белой вороной, а чёрной.

– Расскажи. Тебя тоже любящие родители пытались задушить в своих объятьях?

– Нет. У меня нет родителей. Они погибли. Я их едва помню. Помню лишь, что они любили друг друга и меня.

– Ох! Я так тебе сочувствую. А как это случилось?

– Ты заметила, наверное, я не принадлежу к русской национальности.

– Это трудно не заметить.

– Я чеченец. Родился в Грозном, в нормальной семье. Я не помню родственников, может, их не было, может, жили далеко, помню только мать, отца, с нами ещё жила бабушка, мама моего отца, и смутно помню каких-то соседей. Я, как и все дети, ходил в школу. Она была недалеко, я сам добирался туда и обратно. Однажды, когда вернулся из школы, вместо дома обнаружил дымящуюся груду камней. В наш дом попал снаряд. Погибли все, кто там находился, в том числе и мои родители. Мне тогда было десять лет. Меня забрали в какой-то детский распределитель, куда свозили таких же, как я, свежеиспечённых сирот. Я пробыл там недолго. Как-то ночью проснулся от того, что взрывной волной выбило все стекла. Выглянул в окно и увидел, что по улице идут танки. Одно здание напротив горит, а другое превратилось в развалины. Я испугался, что и наше здание сейчас рухнет, вылез в окно и бежал, куда глаза глядят. Потом прибился к компании таких же беспризорников, как я. Мы прятались по подвалам и разрушенным зданиям… Ох, Лерочка, я не хотел! Прости, не плачь! Я не хотел тебя огорчать! – он прижал её к плечу, успокаивая, коря себя за то, что расстроил.

Она, вытирая слёзы рукавом его пиджака, попыталась улыбнуться:

– И не думай, – проговорила она, шмыгая носом, Я плачу не из-за тебя, а из-за бедного перепуганного мальчика.

– Успокойся. Как видишь, с мальчиком всё в порядке. Потом, как в сказке, явилась добрая фея в образе молодой русской журналистки. Когда снимала репортаж, заметила чумазого беспризорника на улице, и увезла в Россию.

– А что было потом?

– Ты успокоилась?

– Да. Обещаю, плакать не буду.

– Вот уж не думал, что моя история вызовет у кого-то слёзы. Правда я её никому, кроме близких друзей, не рассказывал, и уж тем более девушкам. Даже не знаю, что меня подвигло рассказать тебе.

– Я рада, что доверил её мне.

– Это, наверное, потому, что ты доверила мне историю своего детства.

– Так что с тобой было дальше, в России: ты остался жить у этой журналистки?

– Нет. Хотя очень хотел. Я прожил у неё полгода, она говорила, что хочет усыновить меня, а я мечтал, чтобы она стала моей матерью. Вокруг моей истории тогда поднялся большой шум, сняли репортаж на телевиденье, писали в газетах о молодой девушке, которая спасла чеченского мальчика и хочет стать ему матерью. Но, я так думаю, она просто была молода и не хотела в дальнейшем связывать себя ребёнком. Когда суета вокруг моего чудесного спасения улеглась, она отдала меня в детский дом. Вот тут-то и началось то, что ты называешь изгой и белая ворона. Поэтому я тебя прекрасно понимаю: на себе испытал, что чувствует человек в подобной ситуации. Представь: целый детский дом, триста человек детей славянской внешности, и тут среди них появляется чёрный озлобленный подросток. И это в разгар первой чеченской войны, когда ни одна программа новостей не обходилась без объявления о зверствах боевиков, о гибели русских солдат. И вот он я, живой пример боевика. Каждый считал своей обязанностью уничтожить меня. Я в долгу не оставался. Но что мог сделать один двенадцатилетний подросток против всех? А потом, в каком-то отчаянье, я решил, раз я чеченский бандит, как меня все называют, то я так и буду действовать. Я взорву этот детский дом, и тогда меня никто не будет обижать.

– Это у тебя получилось?! – в ужасе произнесла Валерия.

– К счастью, нет. Но с этого момента моя жизнь изменилась. Двое взрослых ребят из этого же детского дома, выпускники, заметили меня в спортзале, где я готовил свою бомбу из петард, спичек и бензина. Они скрыли следы моей деятельности. Что-то насочиняли директору о случайно пролитом бензине, и не спускали с меня глаз, пока им не пришло время уходить в армию. Но за этот год они показали всем, что я нахожусь под их защитой и помогли как-то влиться в коллектив.

– А что потом? – глаза Валерии блеснули, ожидая продолжения.

– А потом я окончил школу, пошёл в армию, вернулся, устроился на работу.

– А твои друзья?

– А мои друзья стали для меня семьёй. Они мне заменили мать, отца, братьев и сестёр. Один из них недавно погиб. Мне очень его не хватает. А второй женился, у него прекрасная жена, у них двое детей, один из них мой любимый крестник. Жизнь продолжается. Всё будет хорошо. Ты мне веришь?

– Да, – шёпотом произнесла она, – Всё будет хорошо, я верю.

– Улыбнись. Смотри, рассвет скоро!

Она посмотрела на небо, где далеко на горизонте над городом всходило ярко-алое солнце.

– Поздравляю! Это рассвет твоей новой жизни, – сказал Артур.

– Как красиво! – в восхищении проговорила она. – Эта ночь незабываема. Благодаря тебе. Спасибо.

– Не благодари, ты тоже для меня сделала эту ночь незабываемой.

– А знаешь, – вдруг сказала Валерия, – твоя история снова перекликается с моей. У меня ведь тоже есть друг, который взял надо мной шефство ещё до школы. Это наш сосед по квартире. Его зовут Степан. Он на три года старше меня. Он сейчас учится в МГИМО, будет дипломатом. Как раз сегодня он улетает во Францию на стажировку. А вообще он гений в гуманитарных науках, ходячая энциклопедия. Если бы не он, мне бы и поговорить было не с кем. Он стал для меня и наставником, и защитником, и другом и подругой одновременно.

– Вот видишь, не всё так плохо. К сожалению, я не смогу для тебя стать таким, как он.

Испугавшись, что чем-то оттолкнула его, она спросила с тревогой в голосе:

– Почему?

– Друг, ладно, а вот подруга из меня никакая, потому что… вот… – тихо проговорил он, приподнимая её лицо за подбородок, пристально глядя в её глаза и медленно наклоняясь к ней.

Он почувствовал, как она затаила дыхание, увидел, как её глаза испуганно зажмурились, а губы приоткрылись, словно ожидая поцелуя.

Он прикоснулся к её мягким невинным губам. Поцелуй сначала лёгкий, нежный, завлекающий. Одна рука его скользит на спину, другая легла на затылок. Его губы твёрже и настойчивей, поцелуй становится пламенным и обольстительным, посылая по её телу жгучие искры. Его рот приоткрывается чуть шире, язык обжигает её губы, вынуждая раскрыться ему, и поцелуй обретает взрывную силу. Руки девушки, почти потерявшей рассудок от своего первого поцелуя, скользят на его плечи, смыкаются на шее, касаясь его волос. Что-то тяжёлое, жгучее и непонятное поднимается изнутри и, подкатив к горлу, вырывается непроизвольным стоном.

«Ты ведёшь себя как распутная девка!» – вдруг выталкивает подсознание Валерии реплику матери, когда она увидела, как они со Степаном сидели, прижавшись плечом к плечу, склонив головы над ноутбуком. Она просто касалась его плечом и коленом. А теперь она виснет на шее мужчины, которого едва знает. Что он о ней подумает? Она распутная девка?