Пора просыпаться, батюшка, Данила Лексеич, – скрипучий голос заставил меня очнуться от тяжелого, словно в болезни, сна. Я открыл глаза: надо мной склонился невысокий, плотного телосложения мужчина, в странной одежде, седоватый, с бакенбардами, в которые переходили колоритные усы, – какие я видел только на старинных портретах. Красные щеки и курносый нос, брови «домиком» серые глаза, морщинки. Такие бывают только у людей, которые много смеются, – все напоминало какого-то нарисованного человечка из русских народных сказок, про солдата, – ну, точь-в-точь солдат из моей старой детской книжки, который варил кашу из топора.

– Вставайте, батюшка, вот, рассольчику вам.

– Рассольчику?

– Его самого! Вы, батюшка, давеча таких дел наворотили, – враз и не разгрести теперь, уж больно усугубили водочкой.

– Я? – Мне наяву не приходилось баловаться водочкой уже лет семь, – я …это…как тебя…, – голова моя раскалывалась, ощущение от того, что накануне действительно «усугубил» было реальным.

–Эээ! Да вы батюшка действительно не в себе, Анисима старого не признаете! А кто за вами ходил с пятнадцати лет, – и на службе государевой, и в военных баталиях – рука об руку…э-эх…

Я хлебнул рассолу и поднял глаза. Со стены на меня смотрели огромные, в пол-лица, знакомые глаза. Это был портрет Альки.

–Что, барин, супругу-то свою помните? – Анисим, усмехаясь в усы, подмигнул и вновь наполнил опустошенный мною бокал рассола до краев, – Уж она, ангел наш, Алевтина Александровна, битых полночи пыталась вас утихомирить, а как вы уснули – собрала багаж и в отцово поместье отправилась, вот и записку вам оставила.

Я открыл поданный мне конверт, запечатанный сургучом. Знакомый до боли подчерк… я поднял глаза на портрет. Теперь лицо показалось мне совсем не таким знакомым. Вместо пышной кудрявой рыжей шевелюры, Алькино лицо обрамляли длинные черные локоны. Она казалась похудевшей и ямочки на её щеках делали её озорную обычно улыбку немного грустной. Она была какой-то чужой, вовсе не такой, как в жизни. Ощущение тревоги, мучившее меня с начала этой затеи, осталось позади и все события воспринимались на удивление естественно. Я как будто всю жизнь жил в этой комнате, спал в этой постели, даже Анисим, которого я видел первый раз в жизни, был каким-то родным и милым сердцу. Значит, вот как…напился, устроил скандал, жена ушла, и отпуск мы проведем раздельно. Надо соврать, что я потерял память, иначе вся эта дворовая братия решит, что их барин сошел с ума. Я уставился в письмо, в котором скачущим от волнения подчерком была написана отповедь в стиле того века, в котором я оказался, причем по-французски. В записке мне было велено не появляться пред светлыми очами супруги больше никогда, и только чудо заставит её вернуться ко мне, после того, чего она со мной натерпелась. Это было так не похоже на мои с Алькой реальные отношения. Признаться, я даже был рад остаться один на какое-то время, уж очень была заманчивой перспектива проваляться на пуховых перинах, пусть и с квасом вместо пива и реальным томиком Пушкина, вместо виртуальных детективов. Анисим подал халат, точь-в-точь как в фильмах про старинные времена, расшитый цветами и листьями. Я поднялся, натянул его на плечи, и подошел к большому зеркалу, стоявшему в углу спальни. Моему взгляду представилась картина, от которой я чуть не подпрыгнул. Из зеркала на меня смотрел парень, общими чертами лица схожий со мной, но, в сущности, значительно от меня отличавшийся. Во-первых, я – теперешний был моложе и выше сантиметров на восемь, во-вторых, даже в сорочке и халате было видно замечательное атлетическое сложение тела. Парень с рекламного плаката нашего фитнесс клуба, на которого я старался быть похожим, изнуряя себя тренировками, просто не годился мне в подметки. У меня была самая шикарная спина, которая только могла быть у мужчины моего возраста и роста. В целом картину лица, оставшегося все же моим, портила только густая трехдневная щетина. Я снял ночной колпак, копна вьющихся, темных волос упала мне на плечи. Я расхохотался:

– Да, за это стоило заплатить, ай да профессура, вот так сценарий слепили, я прямо мачо…– я повернулся от странного кашля. Анисим смотрел на меня во все глаза, очевидно поперхнувшись от обилия незнакомых слов.

– Не тушуйся, старина, это я, твой прежний Данила, надо бы умыться, да побриться, а то уж больно я зарос.

– Дык…это…траур у вас, батенька. – Я обомлел:

– Какой траур?

– Дык…это…вы с чего усугублять то начали – трех дён не прошло, как скончалась кобыла ваша пегая, вы расстроились, стали погреб опустошать, а давеча велели её схоронить, самолично отпев при этом, дьякона опоили, а потом велели траур по деревне объявить и бриться сказали не будете… Алевтина Александровна уж так вас угомонить пыталась, а вы её метлой…

Я расхохотался, ну и образ мне нарисовали мастера-программисты.

– Ничего, Анисим, отменяется траур, водки больше не пью и с женой обещаю помириться.

– Уж сделайте милость, барин, а то больно вы споры на расправу, когда во хмелю.

– А что там за шум? – мое внимание привлекли вопли, раздававшиеся со двора. Анисим выглянул в окно:

–Вот беда! Зашибут девку! – он опрометью бросился из комнаты. Я

кинулся за ним. Превозмогая головокружение и тошноту, я вышел на крыльцо особняка. Яркое солнце ослепило меня. Я зажмурился и с минуту пытался привыкнуть к свету. Взгляду представилась странная картина. Анисим пытался урезонить добрый десяток баб, вооруженных колотушками, вилами и цепами для обмолота. За его спиной пряталась хрупкая девушка.

– Что происходит? Анисим?

Все замолчали. Девушка обернулась. У меня подогнулись колени. Взгляд глубоких карих глаз сразил меня словно молния. Густые черные кудри заколоты необычным ярким гребнем в виде цветка, тонкие черты лица, нежный румянец щек – колдовская красота. Стройная идеальная фигура, маленькие босые ступни, выглядывавшие по щиколотку из-под полы платья – я был повержен и очарован. Мне хотелось выдавить хоть слово, но я словно онемел.

– Да вот, барин! Чуть девку не зашибли, говорят, что она на их птицу порчу навела.

–Какую порчу?

– Выслушай, батюшка, – толстая крестьянка с колотушкой кинулась ко мне и вцепилась в подол халата, – ведьма! Ведьма она, уж который год маемся, – то корова доиться перестанет, то коза захиреет, то посевы пропадут, а теперича, вон, все гуси передохли, в округе. А Захаровна видела, как она на перекрестке поклад закапывала, вот у всех вокруг того перекрестка птица и сгинула. Ведьма она! Как и мать ее была!

– Ведьм не бывает. – Я сам обалдел от фразы, вылетевшей из моих уст, однако это было первым, что пришло мне в голову.

– Не бывает? – толпа, включая Анисима, взирала на меня ошалелым взглядом. Я хотел спастись бегством, но потом, вспомнив, что я вроде как барин, и вспомнив все мной изученное в аудио-курсе ночного прослушивания, предоставленном профессором, о том, как ведут себя баре приосанился и рявкнул:

– А ну-ка по домам все! Не допущу самоуправства!

– А как же ведьма? Что с ведьмой? – лицо толстой крестьянки наливалось краской.

– Я разберусь. Анисим, веди её ко мне. – Я развернулся и, пошатываясь, поплелся в дом. Позади слышалось недовольное бормотание:

–Как же …разберется…опять за старое…за каждой юбкой…

Видно репутация у меня была не из лучших. Я махнул рукой и, упав в кресло, осушил еще кружку рассола. Интересно, почему так реально болит голова и тошнит. Профессор не предупреждал ни о чем таком. В комнату вошла девушка. Карие глаза смотрели смело и с вызовом:

– Ну что, барин, как наказывать изволите?

– За что ж тебя наказывать? – я слегка робел – дикая, невиданная красота, необузданная энергетика, вулкан – не женщина.

– Как за что, – девушка слегка растерялась, – они же сказали, что я ведьма!

– Я никому не верю на слово. Ну-ка, наколдуй что-нибудь!

– Ой, не шутите, барин, не игра это!

– Как зовут-то тебя?

–Ксана, барин, вы ведь меня знаете…– она смотрела на меня с удивлением и недоверием.

– А что ты Ксана на перекрестке закапывала ночью?

– Пса своего хоронила – умер пес…любимый был – глаза девушки сверлили меня откровенным вызовом, она явно ждала какого-то подвоха. Мне было до того тошно, что я просто решил поскорее покончить со всем этим. В другой бы ситуации я бы неминуемо воспользовался своим новым барским статусом, но только не сейчас.

– Вот что, Ксана, поскольку колдовать ты отказалась, а мы с тобой не в Европе, это там бы тебя по обвинению в колдовстве уже бы на костер затащили, так вот – иди себе с богом и помирись с соседками, уж больно они на тебя серчают. Анисим!

Анисим вошел, слегка прихрамывая:

– Чего изволите-с?

– Отведи её к выходу и скажи там, что вины я за ней не нашел. Кто её обидит – будет дело лично со мной иметь.

Лицо девушки вытянулось от удивления:

– И не проверите, барин? Вдруг я лгу!

–Бог с тобой, иди с миром, и сама помирись с соседями.

Девушка выскользнула из комнаты вслед за Анисимом, который вернулся спустя несколько минут с опасной бритвой, помазком и ушатом горячей воды. Он переминался с ноги на ногу, ему явно хотелось мне что-то рассказать. Я уселся на табурет и подставил лицо Анисиму. Невероятное ощущение от горячего мокрого полотенца, мыльной пены на лице и прикосновения бритвы. Анисим умело орудовал этим инструментом. Никакого сравнения с привычным лазерным станком, бритье которым уничтожало всю растительность на лице минимум на неделю. Это было таинство, я испытывал то, что испытывали все мужчины три столетия назад. Это было волшебно. Я в мыслях благодарил Альку, – как замечательно, что она заставила меня подписаться на эту авантюру. Сколько новых ощущений. Головная боль и дурнота потихоньку отступали. Анисим, подмигнув, проскрипел:

– Извольте-с за мной, батюшка, Данила Лексеич.

– Куда это?

– Дык, это, на процедуры. Разнагишайтесь!

– Чего?

– Разнагишайтесь, барин! Моциону делать будем.

Судя по всему, это был мой обычный обряд и я, не став спорить, сбросил с себя одежду и поплелся за Анисимом. Он вывел меня в маленький дворик и дернул за веревку у двери. Ледяной душ окатил меня с головы до ног– над дверью был привязан ушат холодной воды. Казалось, что ее был целый океан. Я задохнулся от возмущения:

– Да ты что…

– Вот, Данила Лексеич, теперича вы точно будете в чувствах, а то…ну куда это годится. Глядишь и вспомните все.

Я действительно чувствовал себя все лучше. Голова посветлела, и я мог воспринимать окружающее в другом свете.

Я огляделся: мне смутно помнилось, что, когда мы отправлялись, была зима, после глобального потепления зиму зимой в Дивнодаре было сложно назвать, однако все ж на градуснике было 10 градусов тепла, и это была нормальная для января температура. Здесь была весна – по крайней мере, воздух был прогрет и просто напоен различными незнакомыми мне запахами. Благодаря цветочным духам жены, я немного ориентировался в их названиях. Теперь я мог различить сирень и акацию, ненасыщенный жасминовый цвет. Теплое дуновение ветерка освежало и все новые и новые запахи появлялись в воздухе. Вот появился дым из трубы, а немного позже, в воздухе стали витать ароматы съестного. Картошка! Любимая мною с детства жареная картошка. Но как-то по-особенному, совсем другой запах. Вот, кажется потянуло еще чем-то, не иначе мясным. Я закрыл глаза – солнышко ласково согревало мое тело. Я готов был так стоять целую вечность. Из-за дощатого забора послышался сдавленный смешок, визг и удаляющийся топот, затем, вдалеке девичий смех, – мягко сказать смех – гогот!

– Срамницы! – Анисим накинул на меня халат, – и когда Федот дыры в заборе заделает!

– Хочешь сказать, за мной подглядывают?

– Да дворня хулиганит, девчата.

– Ну и воспитание!

– Вот поймаю их, барин, да выпороть велю – тогда уж никто не осмелится.

– Да брось, Анисим, надо завязывать с этим моционом, от греха подальше.

– Как скажете, Данила Лексеич, пойдемте завтракать, уж готово, поди.

Я с наслаждением разглядывал интерьер столовой – цветастый накат на стенах, добротный деревянный стол, стулья, – все не из пластика – из настоящего дуба! Белоснежная скатерть, горничная девка тихо прошмыгнула мимо с каким-то подносом, все настолько совпадало с литературным описанием той эпохи! Даже герань в глиняном горшке на подоконнике. Я был в прострации. Каждый цветок на занавесках вызывал умиление, каждая складочка на скатерти просто детский восторг. Белоснежные рюши на фартуке горничной провоцировали просто бурю эмоций. Не помня себя, я ухватил её под локоть и чмокнул в щеку. Девка взвизгнула, подпрыгнув от неожиданности, и стрелой умчалась прочь. Я удовлетворенно хихикнул, аж, нечаянно прихрюкнув от удовольствия, – девка была настоящая! Плотная, упругая, теплая, пахнущая молоком и гвоздикой.

Анисим внес большую разделочную доску, положил её передо мной, прямо на покрытый скатертью стол, и поставил на нее огромную чугунную сковороду на штуке, которая в энциклопедиях о старорусской жизни называлась «чапельником». Я специально выучил это слово, уж больно оно было забавное. На сковороде, скворча, шипела жареная картошка, на второй половине сковороды была целая гора румяных котлет. У меня захватило дух:

– Вот, барин, Данила Лексеич, – все как вы любите, как в стародавние времена, когда еще вы женаты не были, – завтрак по-солдатски, картошечка на сале жареная, да котлетки телячьи. Вот морс из клюквы. Первое дело после загула – хорошенько поесть и попить клюквенного морсу…

Анисим еще что-то бормотал о том, что если будет велено, так Антонина накроет стол сервизом, а не по-босяцки, как простым дворовым… я кивнул ему:

– Присоединяйся, старина, мне одному столько не сьесть!

– Благодарствую, барин, – он взял ложку и стал подгребать картошку с другого края сковороды. Я наслаждался вкусом – удивительно, но вкус пищи был насыщенным, натуральным, невероятно запоминающимся. Я ничего вкуснее в жизни не ел! Смутно всплывали в памяти слова профессора о том, что мне не захочется есть, пить и справлять естественные нужды. Он явно был не прав. Мне очень нравился процесс поглощения пищи, невероятный запах пробуждал столь же невероятный аппетит. Кроме того, справить нужду я тоже был бы не прочь. Анисим от темы картошки с салом перешел к деревенским новостям, которые явно распирали его, еще с момента, как он пришел меня брить:

– Девку эту, Ксану, давно в колдовстве обвиняют. Только не пойму с чего. Ну, лечит она травами, да так у нас многие бабки умеют. Мне думается, батюшка, Данила Лексеич, что просто красоте её завидуют. Мать её была хороша собой, – вот та была заправская колдунья, отец – так себе, ничего особенного, а девка, не в пример родителям, – загляденье.

– А что, Анисим, она с родителями живет?

– Эх, голова ваша, головушка. Отняло вам память совсем! Сирота она. Сначала помер отец, а потом и мать сгинула. Она на отшибе живет, говорят, нравится ей кузнец из соседней деревни, Гришка Селиванов, да без толку все это, баловство одно – женат он. Э-эх, что у вас с памятью, батюшка барин, вы ж ее знаете! Вот до чего загулы то доводят! Надо вас в баньку. Ну да ничего – поправим, все поправим – и здоровье, и память – понемногу все вспомните.

Я вслушивался в слова старика Анисима. Все больший интерес вызывал у меня образ молодой ведьмы. Я решил обязательно увидеться с ней еще раз. И все отдаленней в моей голове были мысли об Альке.

***

Алька открыла глаза и вскрикнула от ужаса. Её умерший пятнадцать лет назад отец сидел на её кровати и держал её за руку.

– Папа!

– Тише, доченька, тише, ты поспала всего пару часов – тебе нужен отдых.

–Но как! Почему…

– Ты такой кошмар пережила. Ну да ничего, вот я соберусь да проучу твоего супостата, эдакий карамболь устроил! Совсем с глузду двинулся!

– Папа! – Чувства, нахлынувшие в душу, выливались слезами из Алькиных глаз, – папочка, родной, любимый. Ты здесь! – Алька разом вспомнила о путешествии в прошлое, но и предположить не могла, какой сюрприз её ждет. Её отец, ушедший, когда ей было всего двенадцать лет! Её любимый, обожаемый отец, которому так много не было сказано, которого она боготворила, и оплакивала столько лет, был здесь, рядом с ней. Она могла обнять его, держать его за руку, вдыхать родной запах, сказать все– все, что не сказала…

–Папа…

– Этот поганец напился и выгнал тебя! Я уж ему устрою! Моя девочка, не волнуйся и не плачь, отдыхай, он приползет на коленях…

– Да о ком ты, папа?

– О супруге твоем беспутном! О ком же еще.

Алька лихорадочно соображала. Значит она, по легенде была выгнана пьяным Даниилом из дома, и вернулась в дом отца. У нее было странное ощущение. Она никогда не видела Даниила пьяным. Голова готова была лопнуть от такого количества мыслей. Она обняла отца. Он выглядел точно так же как тогда, когда она видела его в последний раз перед трагедией. Сбившая его машина на ночном шоссе даже не остановилась. Преступника так и не нашли. Она плакала дни и ночи напролет. Мать она не помнила – её не стало совсем рано. Потом был детский приют, академия, потом появился Данька…

– Папа! Я так рада, что ты со мной! – Алька обнимала отца и шептала ему все те слова, что так хотелось высказать разом.

– Что с тобой, милая, ты как будто вечность меня не видела…

– Так и есть, папа, так и есть…

– Это у тебя нервы. Я оторву голову твоему супостату – мужу!

– Не надо, папа, прошу тебя, я сама разберусь, ладно?

– Да как же можно!

– Папа, он же мой муж, мы обязательно помиримся. – Алька явно была недовольна легендой, которой она должна была следовать, но быстро взяла себя в руки. – Зато мы с тобой можем побыть вместе. Ты ведь не прогонишь меня. А Данька обязательно приедет, и мы помиримся. Вот увидишь.

– Боюсь, что нет, девочка моя, не увижу, послезавтра я уезжаю, ты же знаешь, мы увидимся только следующей весной. Я не могу бросить государеву службу.

– Не можешь бросить, – тоска сжала Алькино сердце, она только обрела отца, ушедшего так безвременно, и вот, спустя два дня опять его потеряет. Жестокий сценарий.

– Тем более, мы должны каждую минуту проводить с тобой вместе, – она едва сдерживала слезы, – когда теперь увидимся…

– Ну, полно, полно, девочка! Я жив, здоров, слава богу, а ты рыдаешь так, словно хоронишь меня.

– Папа, побудь со мной подольше, – Алька всхлипывала и целовала отцу руки.

– Полно, а то я тоже расплачусь. Пойдем. Пойдем, вон Анфиса чаю подала.