– Этого недостаточно – просто видеть… Да, простым людям можно видеть всё очень скупо, но я – художник, и мне нужно видеть намного больше. Ты считаешь его обыкновенным прохожим, таким же, как и любой другой. По-твоему, он ничем не отличается от простых, беззаботных, любопытных туристов. Но, нет!

– Как?.. – начала было Розали.

– Как я понял, что он турист? Английский турист? – опередил её Валентайн. – Очень просто! На нём был чёрный фрак. Как часто ты видишь простого человека, который вышел на прогулку, – тем более турист, – в чёрном фраке?

– Довольно часто, – удивлённо ответила девушка, оглядывая художника с ног до головы.

– Меня можно было и не считать, – застенчиво ответил он, – мне больше нечего надеть… Так вот, – продолжал он, повышая тон. – Фрак сейчас уже без повода никто не носит – это раз. Он, видимо, дипломат. Потому что даже англичанин не будет прогуливать по Парижу во фраке. Это очень непрактично. К тому же он очень занятой и скорей всего впервые в Париже – это два. Слишком короткий спереди и слишком длинные фалды сзади, – так может только Англия, – это три. У него огромные очки с толстыми линзами, левый глаз слезка прищурен – раньше, верно, он предпочитал носить монокль, окончательно испортив себе зрение – это четыре. И зрение у него настолько плохое, что он даже не может приметить Эйфелеву башню, в триста двадцать четыре метра высотой, перед своим носом – это пять!

– Хорошо, а как мы узнаем, что это правда?

– Пойдём!

Художник резко вскочил со скамьи и, крепко схватив Розали за руку, быстро потащил её за собой. Они свернули за угол кафе и побежали вдоль площади Жоффр. Спустя минуту они настигли английского туриста. Он, приметив их, встрепенулся и отскочил в сторону.

– Excuse me, – проговорил он, – I looking for Eiffel Tower.

Месье Валентайн указал рукой в сторону бессмертного символа французской столицы.

Англичанин оглянулся, затем приподнялся на носки и, приоткрыв рот, воскликнул:

– Spire! How beautiful!

Он повернулся и, вприпрыжку, как ребёнок, помчался обратно к проспекту Сюффрен. Мимо него медленно ковылял старичок лет девяноста с длинной белоснежной бородой. Увидев англичанина, скачущего ему навстречу, как умалишённый, он даже отпрыгнул в сторону, чтобы пропустить чудака. Старичок усмехнулся, взглянув на Розали, поражённую удивлением, и заметил:

– Да, Париж умеет творить чудеса! Из свихнувшихся приезжих он делает окончательных безумцев.

– Видишь, – заметил художник, – не обязательно обладать особым даром, чтобы понимать, кто есть кто.

– Да, туристов вычислить можно почти что сразу, – ответила Розали. – Они всегда что-то ищут, останавливаются, чтобы разглядеть повнимательней каждый куст, задумываются о форме этих кустов, их положении. А ещё они заходят в дорогие магазины, с удовольствием скупают различную ненужную мелочь и не жалеют о том, что потратили слишком много денег.

– Верно, – согласился Валентайн. – Когда мы выходили из дому, ты обещала мне что-то сказать. Помнишь?

– Я?! – растерянно воскликнула девушка. – Ах, да!.. Через несколько дней я уезжаю к своей тёте Адель в Верхнюю Нормандию, в Руан.

– Тётя Адель? – принялся вспоминать художник. – Та, что так и не вышла замуж?

Розали с удивлением взглянула на своего собеседника, и, отпустив его ледяную руку, быстро зашагала вперёд.

– Как?! Ты обижаешься?! – воскликнул Месье Валентайн, безнадёжно взмахнув руками. – Но ведь это правда! Она ведь не вышла замуж и никогда не выходила. Так ведь?

– Зачем несколько раз повторять слово «ведь»? – ответила девушка вопросом на вопрос. – Если бы ты писал рассказ или какое-нибудь другое произведение, оно бы получилось… Получилось…

– …Слишком малограмотным и скупым, – подхватил художник.

Несколько минут они молчали, медленно шагая к проспекту Бурдоне. Розали смущённо опустила голову вниз и внимательно разглядывала свои туфельки, словно видит их впервые. Художник, наоборот, шёл с гордо поднятой головой, наблюдая за позолоченными солнцем мягкими облаками.

– И всё-таки, если начинать писать книгу, то, – для начала, – нужно подумать, вернее, даже продумать и записать каждую замысловатую фразу, затем выстроить их в определённом порядке, и только потом, в конце, воссоединить их с текстом – наполнить произведение моральностью. – Рассуждал художник. – Потому что, книга без моральности – никакая не книга, а обычная брошюра, которую никто никогда не прочитает просто так, для удовольствия.

Девушка с интересом вслушивалась в его речь. Она даже подумала, что эта самая речь и есть той замысловатой фразой, которая когда-то поможет другим, таким же замысловатым фразам, вместе создать целую моральность одного большого произведения.

– Так, твоя тётя живёт в самом Руане? – спросил Валентайн, приблизившись к своей спутнице.

– Да! То есть, нет! Не в городе – за его пределами, недалеко.

– В пригороде?

– Да.

– Хм-м.

Месье Валентайн задумался, почёсывая свою бородку. Мимо него пронеслись две девушки, лет шестнадцати. Увидев мужчину пленительной красоты с пугающим волчьим взглядом, они решили обойти его «десятой дорогой». Художник в ответ на их реакцию только пожал плечами.

– И как долго ты там будешь? Неделю?

– Я планирую остаться там до августа.

– До августа? – вскричал Валентайн, выпучив глаза. – Это ведь почти два месяца!

– Да, – согласилась девушка.

Художник ничего не ответил. Он только вздохнул и словно погрузился в глубокое отчаяние.

Девушка улыбнулась и сказала:

– Не волнуйся, с работы меня отпустили. У меня ведь почти два года не было каникул. Я вернусь…

– Целых два месяца в молчании, наедине со смертной скукой, – пробормотал он.

– Не волнуйся, я привезу тебе птичку – соловья. Помнишь, ты хотел птичку? Моя тётя очень любит певчих птиц. В особенности…

– …Красного кардинала, – подхватил художник. – Да, я знаю. Ты рассказывала мне об этом когда-то. Однако эта птица привлекает не так пением, как яркой окраской. Правда, ведь?!.. А я люблю слушать пение лесной завирушки. Ты слышала?

Девушка отрицательно покачала головой.

– Эта птица нисколько непривлекательна – напоминает воробья. Но её пение, её голос!.. – Месье Валентайн на минуту задумался. – Ведь у птиц это тоже называется голосом? Я имею в виду: «оно» характеризуется, как голос? – Художник принялся делать медленные, плавные круговые движения руками, желая объяснить задуманное жестами. Однако попытки оказались бессмысленными; девушка не поняла его намёков.

Осознав безуспешность своих действий, Валентайн поражённо опустил голову. Спустя несколько секунд он приподнял её, улыбнулся, и неожиданно для Розали, резко приблизился к ней настолько близко, что она даже испугалась не на шутку.

– Представь, – прошептал художник, – что-то похожее на скрежет стальной патефонной иглы и этот звук, который издаёт стекло, когда его тщательно трут тряпкой. Представляешь?

– Нет, – отрезала девушка.

Мужчина глубоко вздохнул и пробормотал:

– В прошлый раз, когда ты уезжала, ты помнишь?..

– Конечно же, я помню, Валентайн, – раздражённо ответила Розали, – твою квартиру, заросшую густой паутиной, застывшую чёрную краску на стёклах, которую до конца так и не удалось оттереть, разбросанные по комнате рваные куски бумаги и твой… И твоё ужасное бледно-зелёное лицо, как у мертвеца.

– Тогда я даже забыл французский – молчал целых шесть недель!

– Разве так сложно было просто выйти на улицу и…

– Мне этого было не нужно, – отмахнулся художник. – Так было задумано. Я хотел нарисовать тишину, и для начала я должен был её увидеть.

– Тишину, – проговорила девушка усмехнувшись. – Но как можно нарисовать то, чего не видишь? Тишина – она же никак не выглядит! Ведь нет такого предмета, как тишина, это всего-навсего такое понятие, оно невидимо.

– «Постоянство памяти».

– Что?! – удивилась девушка. – Я не расслышала.

– Шедевр испанского художника Сальвадора Дали – «Постоянство памяти». Время, которое плавится на солнце. Время, изображённое как часы. Потому что время ассоциируется с часами. «Просвещенные удовольствия» – тоже Дали – детские страхи самого художника.

– Страхи всегда видимы, поэтому их можно отобразить, – пояснила Розали.

– А как можно отобразить боязнь быть собой, боязнь социума, боязнь отношений или страх одиночества?.. Можно ли? Страх, характеризующий плохое предчувствие, боязнь потерять время, боязнь потерять что-то или кого-то. Как долго придётся наблюдать за поведением, за эмоциями человека, испытывающего этот страх, чтобы понять его и попытаться объяснить?

Девушка медленно покачала головой. Она и не собиралась отвечать, ведь даже не поняла, что художник задал ей вопрос.

На протяжении всего вечера Месье Валентайн старался хранить молчание. На его белом мраморном лице красовалась притворная улыбка. Розали же, наоборот, пыталась заговорить, но всё было напрасно, разговору так и не судилось состояться.

Ещё долго можно рассказывать об их прогулке по Парижу. Однако нет никакого смысла. Хочу заметить только, что Валентайну казалось просто необходимым сохранять непринуждённый весёлый вид. Он думал, что именно так он заставит девушку понять, что он совершенно не огорчён, что она уезжает. Художник задумал грандиозный план, и только тишина, спокойствие и несколько недель, предназначенных исключительно для размышлений над затеянным проектом, сумеют помочь ему осуществить сей грандиозный замысел.

Что он задумал?.. Пока что он сам ещё не понимал всей сути своей задумки, но она уже ему нравилась. Он считал себя счастливей всех жителей Парижа. Кому ведь ещё может взбрести в голову что-то настолько же величайшее?

«Разве что Пабло Пикассо,» – подумал бы художник.

1 2 3

Бесплатно

(1 оценка)