Глава 2

Он так и не понял, сколько времени продолжался этот крепкий сон. Глухой стук заставил пробудиться. Владимир открыл глаза – стук усилился. Было впечатление, что стучат в деревянную дверь. «Черт, как не хочется вставать! Кого это несет ни свет ни заря?» – он повернулся на бок, хмурый, сонный взгляд скользнул по бархатной портьере.

«Где все слуги? Неужели никто не может открыть? – рука пошарила в поисках колокольчика. И тут он все вспомнил. – Господи, я же умер!»

За окном стояла все та же сероватая мгла. «Белые ночи! Прямо, как летом в столице. Как я наслаждался белыми ночами и одновременно ненавидел их! Это было так давно, словно в другой жизни. Дурак! Это и была другая жизнь!» – он горько усмехнулся. – «Зато в этой покоя не дают уже с утра. Полно, а утро ли сейчас?».

Владимир откинул одеяло и сел. Оказалось, он был одет в довольно приличные светло-серые брюки и свежую шелковую сорочку. Ни грязи, ни следов крови не было и в помине. Возле входа в комнату стояла пара добротных яловых сапог.

«Вот бесовщина…» – едва подумал он, как повторный стук заставил его вздрогнуть.

Пришлось обуться и спуститься вниз. Он вышел на крыльцо. Возле крыльца сидели обе горгульи и, злобно рыча, смотрели на ворота. За воротами маячило что-то пестрое.

– Месье Махнев, откройте. Это я, ваша соседка, – прозвучал приятный женский голосок, – отгоните стражников. Я их боюсь.

«Я их и сам боюсь», – прошептал Владимир, а вслух крикнул:

– Да, да, конечно. Я сейчас открою!

«Как мне отогнать горгулий? Интересно: у них есть имена?» – озадачился Владимир.

– Стражники мои, кис-кис. На место, – неубедительно промямлил он.

На удивление: обе горгульи тут же перестали рычать. Преданные и любящие глаза уставились на незадачливого хозяина, хвосты виляли от радости, словно запущенные метрономы.

– Спасибо, девочки, за охрану. Киски, идите пока к себе. Я позже вас позову.

«Киски» радостно потрусили вглубь двора. Калитка распахнулась, а на пороге появилась дама. Трудно было определить ее возраст. Вначале показалось – ей лет двадцать. Потом, когда она приблизилась, он подумал, что ей должно быть около тридцати. Она была очень недурна собой. Плотный корсет шелкового платья цвета берилла хорошо подчеркивал стройную фигуру. Французский кипенно-белый гипюр обрамлял глубокое декольте, открывающее волнующий, пышный бюст. Из-под милой летней бланжевой шляпки мягкими локонами спускались каштановые волосы. Бисквитный парасоль, кружевные перчатки, тонкий носик, нежный овал лица и темные распахнутые глаза – все это чертовски понравилось Владимиру. Он даже немного растерялся, увидев на пороге своего «адского дома» столь прелестное создание. «Ба, а здесь вовсе не так плохо, как могло бы быть», – подивился он. А милая дамочка лучезарно улыбнулась.

– Позвольте войти, месье Махнев?

– Да, да, конечно. Милости прошу, мадмуазель… – он запнулся.

– Вольдемар, я давно не мадмуазель, а мадам. И зовут меня Полин Лагранж. Я русская, но мой последний муж был французом. Отсюда и фамилия – Лагранж. Ах, как я рада нашей встрече. Я ваша ближайшая соседка и довольно наслышана о многочисленных достоинствах хозяина этого дома, – она кокетливо протянула ручку для поцелуя, длинные ресницы вздрогнули, томный взгляд карих глаз скользнул по лицу Владимира.

– Я тоже очень рад знакомству. Милости прошу ко мне в дом, – молвил он и галантно поцеловал тонкую кисть, облаченную в кремовую кружевную перчатку. Пахнуло вербеной, пудрой и еще чем-то неуловимым.

«Однако какая женщина, и взгляд-то какой», – сердце забилось еще сильнее в предвкушении близкого знакомства. Она впорхнула на крыльцо, изящно приподняв край пышной юбки – обнажилась узкая ножка, одетая в светлую бархатную туфельку на высоком каблучке.

«Какая маленькая ножка… Я точно сегодня овладею ей, – смело решил Владимир и сам поразился своей наглости. – Хорош гусь! Не успел умереть, как снова ХОЧУ! Эти бабы точно сведут меня с ума. Даже здесь от них нет покоя».

– О, у вас так мило! – гостья все также улыбалась, поигрывая сложенным зонтиком.

Она вышла на середину комнаты и, водрузив парасоль в виде тросточки, кокетливо обошла вокруг. Эти хитроумные реверансы позволили Владимиру хорошенько разглядеть ее тонкую талию и аппетитные, крутые бедра. Полин остановилась, вздернула носик, любопытный взгляд прошелся по внутреннему убранству дома. – Вольдемар, я сужу по этому дому, что в прошлой жизни вы жили весьма недурно и имели изысканный вкус. Виктор, наш общий знакомый, как правило, обустраивает жилища своих подопечных согласно вкусам последних, либо учитывая их пожелания. Надеюсь, что когда-нибудь я увижу вас и у себя, в моем скромном особняке.

– Проходите, Полин. Чувствуйте себя, как дома.

– Как вам спалось?

– Да как сказать? Спал я крепко, но так и не понял: какое время суток проспал. Ни аглицких консольных часов, ни брегетов^[17], ни даже шварцвальдиков^[18] с кукушкой я здесь не заметил. Проснулся, а за окном все тот же серый день, похожий на петербургскую белую ночь.

– Мой дорогой, часов вы здесь и не увидите. Главные ЧАСЫ находятся у Виктора. У этих часов два круга. Один отмеряет внутреннее время. О нем не положено знать местным обывателям. Внутреннее время течет неодинаково, хаотично, вернее так, как этого пожелает Магистр. И поэтому, мы никогда не знаем, сколько продлится этот унылый серый день. Вы так метко его охарактеризовали: петербургская белая ночь. И между тем это – местный день. А бывает, что среди дня вдруг надвигаются густые сумерки. Наступает ночь. Она тоже длится очень долго – заснешь, долго проспишь, откроешь глаза – а на дворе все та же угольная чернота. От этой путаницы голова идет кругом. Знаете, у меня первое время были жуткие мигрени. А главное: среди кромешной тьмы на небе висит эта чертова луна. Цвет ее – чаще красный, реже желтый так зловещ, что я стараюсь во время длительной ночи даже на улицу меньше ходить, – лицо Полин немного погрустнело. – Другой круг, а вернее круги этих часов – это время каждого из нас. Причем идут они для каждого по-разному. У кого-то бегут, словно сумасшедшие, принося морщины и седые волосы, у кого-то идут вспять, а у некоторых, – она понизила голос, – например, у господина Горохова, они и вовсе почему-то стоят.

– Да уж, Виктор верно говорил, что здесь все непредсказуемо.

– Виктор всегда знает, о чем говорит. Непредсказуемо – это еще мягко сказано. Не забывайте, вы не в раю, и не в божьем мире. А время… Вы даже не представляете, как его хаос может извести любого. О, эта мука не так уж и безвинна. Магистр заключил сделку с Хроносом^[19]. В собственном царстве он сам судья и властитель каждой секунды. Он сам запускает и останавливает весь механизм, сам открывает и сворачивает пространство. Мы – лишь жалкие его рабы, и не нашим грешным душам трепетать в ожидании утра, – Полин попыталась улыбнуться, но ее улыбка вышла отчего-то слишком натянутой и жалкой. – Вольдемар, вы уже фрыштикали^[20]? – вдруг нарочито бодро спросила она, решив сменить тон и тему разговора.

– Нет, не успел. Видите ли, я только проснулся и к тому же, готов признаться: не совсем еще привык к новой жизни.

– О, я уверяю: вы привыкните. Хотя признаюсь честно, – она перешла на шепот, – я тут давно, однако ко многому, – она протяжно вздохнула, – ко многому я до сих пор привыкнуть, ну никак не могу.

– Ладно, Полин, нам не стоит грустить. Я думаю: не так-то все и плохо. Увидев вас, я воспарил духом. Раз здесь живут такие красавицы, значит для меня не все потеряно.

– Спасибо, месье Махнев. Вы так любезны, – ее лицо немного оживилось, а щечки порозовели от легкого смущения, – а давайте вместе пофрыштикаем.

– Давайте, – выпалил он радостно. Спустя мгновение его взгляд стал несколько растерян. – Наш общий знакомый объяснил мне вчера, что еду я должен заказывать усилием воли. Все это замечательно. Но черт его знает, если честно, я еще не пробовал, как это делается.

– Я подскажу вам, мой друг. Вы должны мысленно представить то блюдо, кое желаете увидеть на своем столе. Чем четче будет заказ, тем больше это блюдо будет соответствовать вашим вкусовым предпочтениям, – Полин лукаво улыбнулась, – правда, вначале у многих совсем не получается сие кулинарное действо. Здесь нужна небольшая практика. Вольдемар, вы очень талантливы, и ваше воображение развито намного лучше, чем у многих смертных, а потому с легкостью справитесь с задачей. Итак, напрягите внутреннее зрение, сделайте заказ, щелкните пальцем – и мы приступим к фрыштику.

«Легко сказать», – раздумывал он, волнуясь.

Махнев подошел к широкому столу, зажмурил глаза, в воздухе прозвучал сухой щелчок. Послышался удар тарелки об стол, затем что-то чавкнуло, булькнуло и шумно плюхнулось, фонтан мокрых брызг окатил лицо и руки. Он открыл глаза: Полин лежала на другом краю стола, ее тело дрожало от смеха. То, что появилось на столе, произвело странное впечатление на Владимира: на плоской деревянной тарелке красовалось бесформенное, желеобразное месиво подозрительного бурого цвета, источавшее запах болотной тины. Оно не просто лежало, оно дышало, колыхалось и булькало. Множественные пузырьки вздувались по его поверхности, лопались, выпуская пары серного газа. Вместо ложки и вилки рядом с блюдом валялись обглоданные кости какого-то животного. Стояли тут и чашки, наполненные вонючей коричневатой жижей.

– Вольдемар, позвольте узнать, а что вы заказали? – еле проговорила Полин, давясь новыми приступами смеха.

– Я заказал яблочный пудинг со сливками, булочки с ванилью и кофе, – обескуражено обронил он.

– Не переживайте. Сейчас все исправим. Я же говорила: здесь нужна практика, – она едва справилась со смехом.

Гостья решительно встала, раздался негромкий щелчок, и все жуткое безобразие, сотворенное Владимиром, вмиг исчезло. На столе появилась белая, крахмальная скатерть, две фарфоровые тарелки с горячим яблочным пудингом, серебряные вилки, ложки, ножи. Рядом стояла ваза с фруктами: яблоками, персиками, виноградом. Свежая сдоба издавала легкий аромат ванили. В масленке плавилось желтое масло. Серебряный сливочник был до краев наполнен тугими матовыми сливками. Легкий дымок от кофе врезался в ноздри, вызывая зверский аппетит.

– Мой друг, давайте, наконец завтракать, – произнесла Полин уже без смеха. Она нежно улыбалась, глядя на Владимира.

– Милая Полин, и что бы я без вас делал!

– О, это – пустяки. Для меня это – сущее удовольствие – накормить такого прекрасного мужчину, как вы. Если пожелаете, я буду все время вам готовить.

– Спасибо, Полин. Мне, право, неловко вас так обременять. Но я с удовольствием подумаю над вашим предложением, – он пылко и многозначительно посмотрел на даму.

Они приступили к фриштику. Махнев готов был признаться, что вся еда была вкусной, свежей и к тому же очень аппетитной. Он ел сладкий пудинг, смакуя хрустящую корочку, политую свежими сливками, и запивал его черным кофе. После еще одного, довольно мягкого щелчка появилась бутылка соломенной мадеры. Полин наполнила хрустальные бокалы и, глядя бархатными глазами, протянула один Махневу.

– Давайте, Вольдемар, выпьем за наше знакомство. Я несказанно рада, что вы наконец появились здесь. Думаю, со временем мы узнаем друг друга ближе…

«Какого черта со временем? Я уже сейчас ее хочу, – размышлял он, пьянея, – странно, я и здесь не перестаю ощущать знакомое чувство вожделения. Мне кажется, оно даже сильнее, чем при жизни. Чресла горят огнем так, словно я был в далеком походе и не видел баб, по меньшей мере, полгода».

Владимир скосил глаза на брюки – они вздыбились между ног, оттопыривая шерстяную ткань.

«Хорошо, что Шафак ЕГО от злости не отрезал. Хотя, горло-то затянулось, значит и ОН бы заново вырос. А вдруг бы не вырос? А вдруг бы новый был меньше и хуже? Нет, со своим – оно спокойней как-то».

Полин перехватила его взгляд и покосилась на оттопыренную ткань. Плутовская, блудливая улыбка пробежала по полным губам, открытая грудь задышала чуть сильнее. Было видно, что ей безумно хочется близости красивого соседа. Она решила немного оттянуть восхитительный миг, а потому резко встала. Поигрывая бедрами, прошлась по комнате. Карие глаза внимательно рассматривали старинные картины, нежная ручка, облаченная в кружевную перчатку, не выпускала бокал светлого вина. Она то и дело подносила его к губам, делала несколько глотков и снова нарочито внимательно рассматривала художественные полотна.

«А эта красотка – не промах. Вон, как бедрами виляет. И провалиться мне на этом месте, если я сейчас ей не вдую, как следует. Хочу, чтобы эта кареглазая кошка застонала подо мной, как стонали все мои любовницы», – строил планы Владимир, зверея от страсти.

Он встал и, подойдя к ней, обнял сзади: сильные руки почти сжали тонкий стан, упругий гость решительно потерся о бедра. Она повернула лицо, легкий поцелуй холодных и пряных от вина губ, заставил вздрогнуть.

– Володя, не торопитесь. Давайте присядем. Вы совсем меня не знаете… – пролепетала она нерешительно. Её дыхание участилось, бессмысленный, затуманенный взгляд уставился на то место, где упруго дыбился внушительного вида фаллос. Было заметно, что она едва владеет собой от страшного вожделения.

– Для того чтобы влюбиться в женщину, совсем не обязательно знать все ее тайны. Напротив, флер таинственности несет в себе массу удовольствия. Разгадывая загадки, ты постепенно раздеваешь женщину, снимая с нее по очереди все детали туалета. Женщина без тайны – голая женщина, которая стоит на торговой площади на общем обозрении. Такую вряд ли будешь вожделеть, – промолвил Владимир, заглядывая в ее глаза. Он намеревался взять Полин на руки и отнести в спальню.

Кружевные ладошки ловко перехватили протянутые руки, Полин увернулась и отскочила в сторону.

– Вольдемар, видите ли, здесь так не принято. Я обязана рассказать вам, почему я сюда попала. Это… это условие Магистра. И если у вас после моего рассказа останется еще желание близости, то я буду очень счастлива.

– Полин, излишняя демагогия и словесные прения вызывают лишь изжогу, а не вожделение.

– И, тем не менее, я – обязана. Так вот: я здесь потому, что на «Том свете» у меня было… восемь мужей. Многих это удивляет: отчего так много?

– Да уж, – Владимир усмехнулся, – Полин, вы содержали мужской гарем?

– Нет, – ответила она и покраснела. – Вольдемар, как вам это в голову могло прийти? Я же не султанша. Я – русская и жила преимущественно в России. Просто… мои мужья умирали один за другим.

– Как? Все восемь? У вас была эпидемия?

– Я – «черная вдова». Мне приходится быть откровенной. Сразу после женитьбы каждый из них начинал чахнуть и постепенно умирал, – она жеманно всхлипнула.

– Не понял, вы их голодом морили?

– Нет, я их… любила слишком часто и истово. Они не выдерживали силы моей страсти. Виктор сказал, что у меня темперамент Мессалины.

Махнев от души расхохотался.

– Да уж, вы меня позабавили. Как жалко, Полин, что мы с вами не встретились раньше, и наши судьбы не пересеклись. Я уверяю, меня бы вы не измотали любовной скачкой. Ваши несчастные мужья, очевидно, были слабаками.

– Не все из них были хрупкого телосложения. Скорее – наоборот. А с вами, Вольдемар, мы никак бы не смогли встретиться в последней жизни. Дело в том, что я вас… намного старше.

– Полин, вы ждете от меня комплиментов? Я вам их скажу. Вы – просто красавица. Вы – юны, хороши и свежи, словно садовый персик.

Она легко улыбнулась и кокетливо вздохнула.

– И это еще не все.

– Ну, что еще? Чем вы еще хотите меня напугать? – Владимир дурашливо округлил глаза.

– Я обязана. Таков уговор. Кроме мужей, у меня было много любовников.

– Отлично! Сие обстоятельство прибавляет вам больше цены! Еще чем удивите?

– Кроме любовников… я бегала к гусарам. Я занималась любовью со многими… одновременно.

– Да?? А отчего вы так краснеете? От ваших откровений мой жеребец скоро прорвет ткань крепких штанов. Дерзну угадать: вы любили содомию?

– Да, и это тоже, – она опустила длинные ресницы и задышала еще чаще.

– Жалко, что со мной нет верного друга – моего приказчика. Вдвоем мы бы вполне удовлетворили все ваши изыски. Вы бы еще пощады запросили… Полин, признайтесь, – Владимир подошел ближе. – Смею надеяться, вы любили «двойное вторжение» двух очень внушительных орудий?

Щечки Полин заалели густым румянцем. Она не ответила Владимиру, а только судорожно сглотнула, густые ресницы дрогнули в ответ на дерзкий вопрос.

– Хватит рассуждений. Пойдем наверх, в спальню.

– Нет, стойте… А вдруг я разочарую вас? Вдруг я не та, за кого себя выдаю? Порой страсть отнимает разум, – глаза Полин потемнели.

– Только не у меня, – с жаром ответил Махнев. – Такая красавица не может разочаровать, – он протянул руки.

– Стойте. Скажите, хоть пару слов о себе.

– Вы же сами говорили, что наслышаны о моих достоинствах.

– И все же…

– Всех моих грехов не перечесть. Грешить я начал лет с… двенадцати. Не сосчитать всех девушек, которых я лишил невинности, не сосчитать всех женщин, которых обманул. Курил я много опия, устраивал оргии. А в конце своей короткой, но такой насыщенной удовольствиями жизни я испробовал любовь мужчины. Правда, он был – кастрат, и он меня убил в итоге.

– Как кастрат? Он был без пениса? – глаза Полин округлились от удивления.

– Полин, ну почему эти детали так волнуют вас, женщин? Одна моя знакомая, ее зовут Мари, уже спрашивала у меня нечто подобное, – усмехнулся Владимир.

– И что вы ей ответили?

– Я ответил ей, что у кастрата был пенис. У него не хватало тестикул. Их отсекли в детстве, ради сохранения певческого голоса.

– Какое варварство!

– Согласен. Но это – обычная практика. Смею сказать, что в Италии многие родители ведут своих отпрысков мужеского пола на подобную процедуру добровольно, в надежде, что их любимое чадо возьмут в церковный хор или оперу. И далеко не из каждого кандидата получается отменный исполнитель сопрано или альт. О, злобные компрачикосы^[21] сегодняшних дней! Представьте, Полин, какая циничная усмешка судьбы: тебе отсекли яйца, а певцом Miserer Allegri ты так и не стал!

– Да уж. Хуже и быть не может.

– Может! Поверьте, может. Многим евнухам в сералях отсекают весь мужской арсенал совершенно, так сказать, под корень.

– О, ужас! А как же они… писают?

– Это – сложная процедура. Я не буду сейчас рассказывать слишком подробно об ее этапах. Когда я был в Турции, то мне однажды показали гениталии полного скопца. Он был темнокожий. Так вот, Полин, представьте живот обычного мужчины. Хотя, необычного, ибо скопцы полнеют подобно дамам в возрасте, у некоторых отвисает грудь. Но суть не в этом. Вы смотрите в область пупка, взгляд скользит ниже и… о, ужас! Там, где обычно находится пенис, нет вообще ничего!

– То есть совсем ничего? Что-то же должно остаться? Он же должен как-то мочиться?

– Ничего… Только кустик жалких волос и пухлый лобок, похожий на женский.

– Он что, совсем не писает?

– Я уже говорил, что сия операция очень сложна, и выживает после нее лишь треть пациентов. Так вот, сразу после отсечения гениталий несчастному вставляют в мочеточник серебряную трубку, гусиное перо или оловянный гвоздик со шляпкой и не дают пить несколько дней. Если спустя какое-то время скопец сумеет помочиться через оные приспособления, значит, он останется жив, а если нет, то судьба его решена – он умрет в страшных муках. Кстати, темнокожие кастраты выживают чаще, чем европейцы после подобной экзекуции. Один знакомый турок Мехмед – эфенди рассказывал мне, что оскопленные белые пленники раньше гибли сотнями. Вот почему в гаремах больше темнокожих евнухов. А европейцам чаще делали частичное оскопление… Кому-то отсекали одни тестикулы, а кому-то, что намного хуже – отсекали пенис, либо его часть.